- Не надо. Отпустите меня.

- Уже нет, Нашиэль. Ты сам понимаешь.

Он болезненно сжался у стены, едва двигая чёрными крыльями за плечами. Злые слёзы пытались прорваться, но он вскидывал голову. На остатках гордости... . Улететь не дадут. Рядом стояли напряжённые, с поднятыми крыльями.

- Идём, Нашиэль. Ты за многое должен.

Непонятная изматывающая боль снова скрутила в жестоком приступе. Он сплюнул чёрным, ответил, кривя перепачканные в ихоре губы:

- За что?! За своё естество? Я такой и есть!

- Уже нет, Нашиель. Ты попался.

- И вы спешите отомстить, пока я слаб и беспомощен! Как благородно!

- Мы не вступаем в дискуссии с тёмными. Это бесполезно, - архангел смотрел с пониманием и скорбью.

- Конечно, бесполезно. У вас, беленьких, своя единственная правда и другого вы слышать не желаете, - слабость накатывала, ихор уже струйкой тёк по подбородку. - Отстаньте. Я не пойду с вами.

Нашиэль скорчился чёрным комком, спрятавшись за крыльями.

- Так и скажи, что боишься, - спокойно определил архангел. - Берём его.

Руки вцепились в перья, развернули силой крылья. Сефирот огненно вспыхнул перед глазами.

Нашиэль мучился молчанием: гордость не давала кричать от боли. Меркнущее в приступе сознание не разобрало направления и взмахов крыльев.

В лучезарно-жемчужном зале попытался стоять, нахально глядя Ей в лицо. Но это было невозможно. Больно. Стукнулся коленями об пол, согнувшись. Закашлялся, ихор хлынул горлом. Нашиэль посмотрел в чёрную лужу на лазурной плитке, увидел свою кривую ухмылку в отражении:

- Решила поразвлечься, так не тяни, а то я сам сдохну.

- Если откровенно: почему ты пришёл умирать к границе моего пространства?

- Так отомстить могла только ты, милосердная. За все твои храмы, что я разрушил, за твоих жриц и прихожанок, за монашек и ведьм, души которых я пил, убивая... Теперь ты убиваешь меня.

Глаза слепило белым огнём - Она подошла ближе.

- Нет. Не я - ты сам. Вместе с токами жертв, болью и горем ты каплю за каплей пил и мои энергии.

Силы уходили. Нашиэль упёрся руками в пол, распластал неловко крылья:

- Значит, я отравлен. Мило.

Светлая Дева присела рядом, заглянула в измученное болью лицо тёмного:

- Знаешь, ты славно поработал на меня, сам того не осознавая. Ты указывал нам наши слабые места, учил выживать, сохранять себя, быть. Спасибо, Нашиэль.

Он усмехнулся зло, помотал головой:

- Больно бьешь, милосердная. Почти поверил. Ладно, скажи архангелу, пусть избавит меня от мучений.

Лёгкая рука легла на холодеющий лоб:

- Я дарю тебе невозможное: выбор. Остаться или исчезнуть.

Нашиэль неверяще поднял глаза. Но белые не врут...

- Останешься на моих условиях.

Проницательно-тёплые глаза поймали взгляд тёмного. Хотел отвернуться, не получилось.

- Ты будешь помнить... - тонкий палец ткнул Нашиэля в лоб.

- ...ты будешь видеть, - ладонь опустилась на переносицу.

- ...ты будешь молчать... - рука пропутешествовала ниже, коснулась губ. С кончиков пальцев легко испарился чёрный ихор, и они скользнули по шее, остановились на вишудхе:

- ...понимать.

Нашиэля дёрнуло, словно вдруг увидел себя над бездонной пропастью. Паника ударила волной, ещё попытался остановить лёгкую руку, скользящую по груди. Поздно:

- И чувствовать.

Внутри обожгло горячими брызгами, перебило дыхание всхлипом, бросилось в глаза. Нашиэль схватился за грудь, показалось, что её сейчас разорвёт.

- Зачем ты это делаешь? - эта горячая глубинная боль была не легче той холодной, смертной.

- Потому что я тебя люблю.

По груди, как мечом, полоснуло. Ощущение было диким, новым, несуразным, и Нашиэль скрипнул зубами, бросил агрессивно:

- Это твой образ существования. Ты любишь всех. Иначе и не можешь.

- А какое тебе дело до других, тёмное создание?..

Это было жестоко и понятно Нашиэлю. Он засмеялся, ещё слабый от объятий смерти:

- В чём же подвох, милосердная?

- Что тебе всегда было ненавистно? - Она спросила с грустной улыбкой, зная ответ.

- Люди.

Тёмный понял, что ему уготовано, скривился от отвращения и ужаса:

- О, нет!

- Я лёгких заданий не даю. Или ты испугался, тёмный Нашиэль?

- Я не хочу. Мне противны смертные.

- Выбирай сам.

Стоявший рядом архангел взял из пространства белый клинок. Острый край коснулся шеи тёмного, предлагая.

Уйти гордо, с достоинством... Нашиэль попытался высокомерно расправить плечи...

Но тонкая рука протянулась над клинком, мягко вытерла тёмному слёзы:

- Ты даже не замечаешь своих слёз. Чего ещё ты не хочешь видеть?

Эти глаза, этот голос. Никто и никогда не делал так... Не было такого чувства... Они сильнее, чем меч...

- Хорошо. Я остаюсь, - настолько тяжело дались слова, что внутри скрутило всё и прорвалось рыданием.

- Плачь, ангел, плачь.

* * *

- Надоели все эти заговоры и покушения, сил нет, - Клемент, уже стоя на пороге, сказал устало.

- Нормальные королевские будни, - ответила, посмеиваясь, Гатта. - Ты у нас - наше величество или как?

- Ох, как не хочу возвращаться к себе, Гаттик. У тебя здесь так тихо.

- Не всегда, - усмехнулась она, огладив рукой висящий на крюке кожаный фартук.

- Я не об этом, - кивнул Клемент. - Ладно, если Сантьяна что-то скажет, сообщи сразу. А то ловлю рыбу в мутной воде... Ещё и с дворцовой почтой проблема: секретарь едва жив остался, вскрыв обычный на вид конверт, два почтальона погибли по дороге. Что теперь? Нанимать мага? Снова дыра в бюджете. Ну, всё, я побежал. Жду.

- Береги себя. И не лезь сам к почте! Что-нибудь придумаем!

Клемент махнул шляпой уже из седла. Пустил коня в галоп; телохранители помчались следом.

Закрыв тяжёлую дверь, Гатта надела передник и неспешно закатывая рукава, стала спускаться вниз по переходам и ступеням.

Старая башня, прилепившаяся к ещё более древней скале, со временем уходила в землю; погружалась, зарастала и скала, превращаясь в холм. Так что основные, рабочие помещения давно стали подземными. И хорошо. Так спокойнее.

Охранник дремал сидя, но стоило тихо сказать, подходя:

- Зино, - как он открыл глаза и кивнул:

- Всё сделано как вы велели. Клиент немного буйный, повозились.

Из тёмного коридора вылетел ворон, сел на плечо охранника, каркнул, отрапортовавшись.

- Как дела, Крохаль? - спросила птицу Гатта.

- Сумр-рак, - ответил ворон, встрепенулся и добавил другим голосом.- Сор-рванцы, егозлики...

Зино поймал горькую, короткую улыбку девушки, кивнул воспоминаниям:

- Уже месяц прошёл, как они погибли. Я знаю, твой отец гордился бы своей егозой. Не унывай.

- Ох, Зино, - вздохнула Гатта и перешла к делу. - Где вещи этого Сантьяны?

Охранник показал на коробку. Потянув носом, девушка оценила:

- Амбрэ. В кабаке его взяли?

- Где ж ещё разбойника ловить? Расслабился парень...

Ворон склёвывал изюм с ладони Зино, щипал за ухо.

Высыпав всё из коробки на стол, Гатта поворошила вещи. Сантьяна одевался с определённым шиком, не доходя до узкой черты безвкусицы. Абордажная сабля была лелеема как любимая женщина; ножи, наручные арбалетики, горсть амулетов, куча колец.

- Пойду, посмотрю, что можно сделать.

Потянув шитую железом дверь, Гатта прошла тёмным коридором, ещё вниз по полустёртым ступеням. Галереи ходов уводили и дальше, но девушка свернула к неприметной дверке в нише под лестницей. Эта дверь никогда не запиралась. Не нужно. Рабочее место нескольких поколений палачей концентрировало в себе нелёгкие энергии. Первая большая камера со временем превратилась в аккуратный склад старых инструментов, один вид которых порой развязывал языки.

Не сегодня. Клиент был интересный, игра должна соответствовать.

А в малой пыточной жило проклятие. Легендарный ужас. И наследственный долг палача города Тмиин. Долг Гатты. Она хмыкнула. Никогда не воспринимала Вечную Тень как что-то ужасное. Как ни старался когда-то запугать её брат.

Фонари горели ровным светом. Сантьяна дёрнулся, услышав шаги. На его голове был мешок, он не видел и плохо понимал что происходит. Только чувствовал. Грубую дерюжку на теле, крепко затянутые ремни и жёсткий стул.

Позвенев инструментами для вящего эффекта, Гатта сделала каменное выражение лица и принялась за игру. Сорвала мешок с головы клиента и твёрдо сказала:

- Значит, ты и есть Сантьяна по прозвищу Исчадье преисподней. Ну, тогда привет, родственничек. Меня называют - Адова девка.

Молодой мужчина быстро понял ситуацию. Гатта следила за его реакцией и знала, что таких надо додавливать сразу. И внешность подтверждала это: беспорядок из множества косичек на голове, нагло оценивающие глаза, тонкие бородка и усы, татуировка, начинающаяся на скуле и уходящая по шее вниз.

- Приятно увидеть в этом мерзком месте такое милое создание. Не будь букой, крошка. Неужели мы не сможем поладить? - Сантьяна владел голосом, растягивал гласные, красуясь.

- Сможем, если назовёшь того, кто тебе платит за террор и разбой. Сам бы ты до этого не додумался, - раскладывая неторопливо мерзко выглядящий инструментарий, Гатта провоцировала.

- Кто, я - не додумался?! Я - Исчадье, я - мрак и ужас! Мне не нужен никто, чтобы устроить преисподнюю на земле!

- Ненатурально. Ну, запугал ты крестьян. Тоже мне - преисподняя. Кто тебе указывает что делать?

- Кто может указывать Исчадью? Сам Сатана! Я вхожу и выхожу через ворота ада как к себе домой! Мне черти сапоги чистят...

Со стороны Гатте было видно - что происходит за спиной Сантьяны. Стул с узником стоял почти в узком проёме, в котором клубилось темнотой то, что девушка с детства называла Вечной Тенью. Немного подождать. Вот тонкая чёрная дымка затекла на плечо разбойника. Мужчина осёкся на очередной "крошке", почувствовав неладное. Можно было добивать:

- Знаешь, если реально, то в этом королевстве правом на прямой контакт с адом владею только я.

Кольца тьмы обвивали вкрадчиво связанного, Сантьяна елозил, вертел головой.

- Ты шляешься через парадный вход преисподней, а у меня - маленькая запасная калитка. И всегда голодный сторож при ней, - Гатта подошла ближе. Запах страха. Пока - лёгкий, но расчёт оказался верен: Сантьяна испуган.

- Что за ерунда, - а голос разбойника слегка подвёл, дрогнув.- Не дури голову волшебными картинками!

- Никаких иллюзий, - очень серьёзно ответила она. - Потому меня и называют - Адова. Хочешь посмотреть?

Она поддела ногой стул, он накренился назад, и Сантьяна с воплем макнулся в шевелящийся мрак по плечи. На два мгновения. Вынырнул белый:

- Я не знаю, я не знаю!

Гатта снова дёрнула стул, но Сантьяна заорал, потный от ужаса:

- Я не видел, кто мне платит! Честно, абсолютно. Просто рука из окна, с деньгами. Обычный голос. Мне говорили что делать.

Мужчина не мог продышаться, его заметно колотило. Пришлось чуть-чуть отодвинуть стул от проёма.

- Поощряю честность, - сказала Гатта.- Но не поверю, что тот оторва Сантка, у которого были самые ловкие пальцы на Тмиинском базаре, не заметил что-нибудь интересное.

Сантьяна скривился, не желая вспоминать, но от собственного детства никуда не скроешься. И тот восхитительный круг домашней колбасы в этих самых ловких пальцах Тмиинского базара, и своё ухо в пальцах кабатчика, толстых, как эта самая колбаса. Твёрдая рука городского палача, остановившая занесённый кулак. Тяжкий стук монет о стол и не менее тяжкая фраза напоследок, что никак не давала жить легко и безоглядно до сих пор. "Становись человеком, иначе следующая наша встреча закончится печально". И скривившая ему рожицу кроха, сидевшая на плечах великана. Так давно это было...

- Повезло тебе. У тебя по жизни все рядом были хорошие и добрые. А я сам себе дорогу прогрызал.

- Если бы грыз... А то - катился по наклонной. Мой брат был прав: у тебя кишка тонка оказалась, чтобы стать флибустьером. Пустое мальчишечье бахвальство. Быстро ты променял морские просторы на глушь лесную.

Лицо Сантьяны вытянулось.

- Чтобы иметь корабль - нужны деньги.

- Чтобы иметь корабль - нужна смелость. А тебе, видимо, проще крестьян запугивать.

Побледневший и злой, разбойник процедил сквозь зубы:

- Я деньги копил. И книги по морскому делу тоже денег стоят.

Гатта усмехнулась, хотя её тянуло улыбнуться. Догадка оправдывалась.

- Сантья-яна, - с растяжкой произнесла она, словно пробуя звучание на вкус. - Славное бы было имя для пирата. А жаль. Начнем, пожалуй, лечить тебя от потери памяти. На первое пойдут иглы и щипцы.

- А на десерт - мыло и верёвка?

- И не надейся. У меня адский зверь не кормлен.

- О, Боже. Пожалуйста, не делай этого, - Сантьяна вдруг стал предельно серьёзен.

- Вспомни что-нибудь.

- Было бы - что, - нотки отчаяния проскользнули в голосе. Сантьяна рыскал глазами, словно просматривал страницы прошлого. - Карета - наёмная, каких сотни по стране. Возница в чёрное замотан был. Встречались мы всегда в сумерках... О, я же... да, я у заказчика платок вытащил из-за отворота перчатки. Детство вспомнил. В моих вещах должен быть.

Третья игла плавно вошла под кожу пытуемого. С недоумённой брезгливостью Сантьяна посмотрел на железки в своём теле.

- И дальше всё может быть настолько же безболезненно, если останешься понятливым и милым, - Гатта улыбнулась по-деловому. - Кстати, как ты посмотришь на то, что некоего безымянного заключённого через неделю продадут на галеры короля Рубальда в седьмое королевство? А море - оно большое.

Сдерживая дыхание, мужчина сглотнул, кивнул, не сводя неверящих глаз с Гатты.

- Подумай, может, ещё что вспомнишь, - сказала она, открывая дверь.

- Подожди! - вдруг опомнился разбойник. - Ты же не оставишь меня наедине с этим?!

Сантьяна аж выгнулся на стуле, пытаясь отодвинуться от мрачного проёма за своей спиной.

- А ты спой ему. Он колыбельные очень любит, - посоветовала девушка и закрыла дверь, переступив порог.

Платок нашёлся в перчатке Сантьяны и использовался лоскуток явно по прямому назначению. Чудесный кружевной платок с маленьким таким вензелёчком в уголке.

- Зино, скажи ребятам, пусть переведут Сантьяну в шестнадцатую, - попросила она охранника. - Он сам пойдёт, не усердствуйте.

- Да вы просто чудеса делаете.

Гатта хмыкнула, смутившись. Взяв перо и бумагу, она сказала в темноту свода:

- Джава, дело есть! Иди сюда, пушистая.

Зино оглянулся, чтобы посмотреть, как бесшумно слетела на стол крупная сова, заметил:

- Не надёжнее ли нарочитого послать?

- Не-а. Лучше Джавки зверя нет. Незаметная, неподкупная.

Завернув платок в короткую записку, Гатта погладила сову:

- Отнеси Клементу. Он тебя угостит вкусненьким.

Большие крылья плеснули по воздуху, острые когти впились в пергамент, и донесение улетело в ночь.

Гатте вспомнилось, как Клемент приказал ей перенять дела отца. "Я знаю, что у тебя получится. Да, мне сейчас нужны люди вокруг себя, которым я верю. Всё слишком внезапно. Больно. Тяжело. Но если не мы - то кто?

За одну горькую, бездыханную ночь Клемент стал из безалаберного принца жёстким королём.

- У меня нет времени быть подавленным, испуганным, больным или нерешительным. Я делаю сейчас или потом лишь смогу фантазировать об упущенной возможности.

Своды городской ратуши, рухнувшие во время праздничной весенней церемонии, обезглавили всё королевство. Погибли многие из видных жителей, титулованные особы, управляющие гильдий. И погибло бы ещё больше, если б не отец Гатты и отец Клемента. Палач и король. Двое, которые вечно мерялись своей недюжинной силой. Они держали балки оседающего здания. До последнего. Брат Гатты, Гастон, снимал с балкона детей из хора. Сколько успел. Сам не выбрался.

А Гатта сидела дома, наказанная, и обиженно смотрела на пошитое к празднику платье, бестолково лежащее на кровати. Тогда казалось, что очень уж дорого ей обошлось проникновение в дедовы архивы.

Время шло, боль свернулась жёстким комком где-то внутри сердца. Жизнь повзрослела. Архивы пришлось изучать всерьёз.

Покушения на молодого короля не оставляли палача без работы. Главное - дознание. Правильно потянуть за ниточку. То, что Гатте всегда было интересно исследовать - страхи и слабости, теперь стало основой её подхода к работе.

Вернулся Зино, озадаченно почесал в затылке, пряча глаза в прищуре. Сознался-таки:

- Давно мне надо бросить удивляться. Но парень так душевно пел... Умеете ж вы человека довести.

Гатта только улыбнулась. Завтра пойдут пересуды, добавляя в её портрет ещё мрачных красок. Хорошо. Построение авторитета - уже полдела.

Тишина в пыточной странная - полуживая. И делать архивные записи Гатта предпочитала именно здесь, разговаривая с Вечной Тенью. Как с тем, к кому привык с детства, почти не замечая; ответные реакции она улавливала по едва различимым движениям... души? Она не знала. Возможно, ей это всё лишь казалось.

- Мило мы сегодня сработали. Ты его сильно напугал, удачно. Я запишу, что Сантьяна суеверный и впечатлительный. Или это я к тебе спокойно отношусь?

Девушка скрипела пером по бумаге, задумываясь, глядела в подвижную черноту ниши с её молчаливым помощником.

- Сегодня я получила ответ от Мастера бестиария из коллегии волшбы. О тебе нет никаких упоминаний в их Хрониках. Мастер даже считает, что тебя специально предали забвению, - она говорила это, между прочим, сверяя записи и листая геральдический ежегодник. - Получается, что ты либо не чудовище, либо такое чудовище, что само время содрогнулось от ужаса.

Кольца темноты сникли, опали вяло, поверхность в проёме словно застыла.

- Не переживай, - улыбнувшись, Гатта вспомнила, как в детстве подолгу сидела возле Вечной тени, пытаясь понять его немое существование. И сейчас подошла вплотную, не боясь, обегая глазами глубокий мрак ниши. Девушка чувствовала взгляд оттуда - измученный, странный.

- Ты знаешь - сегодня чёрная луна... Хочешь, зачитаю из первоисточника? - она поймала себя на некотором смущении, отойдя к столу и ткнув в толстый фолиант. - " И в каждую чёрную луну заповедано было прожигать очищающим огнём чудовище мрака, проклятое и жестокое, дабы не обрело оно сил, дабы терзалось и мучилось - это и есть вечный долг всех палачей города Тмиин, через все времена", - последние слова Гатта произнесла блёкло, задавленно. Тень сначала отшатнулась, но после струйка тьмы дотронулась до руки девушки, и сумрак замер в нише покорно.

- Вот видишь. Настоящее чудовище сопротивлялось бы, - Гатта сжала губы на миг и твёрдо сказала. - Я не хочу причинять тебе боль. Я не стану тебя жечь, проклятие ты или нет.

Развернувшись, чтобы побыстрее уйти, она услышала:

- Так ты все заклятия с меня снимешь, маленькая.

Голос был поломанный, проваливающийся, но пытающийся усмехнуться. Гатта медленно обернулась:

- Заклятия? Ты заговорил, потому что я ...

- Отказалась меня жечь, - словно испытывая огромную вину за происшедшее. - Спасибо. Но...

- Значит... - Гатта оборвала Тень, резко подступила ближе. - Ответь: ты хочешь оставаться зыбкой ерундой между двух столбиков?

- Нет. Но... - так говорят через боль, сглатывая, чтобы не заорать. Гатта же, услышав нужное, погрузила руку в сумрак, потянулась сквозь него, сквозь крик Тени:

- Не надо! Ты не знаешь что делаешь. Я проклят! Я - тварь, изверг! Я - убийца. Я виноват... Я - зло...

Рука девушки двигалась во мраке. Она сама сильно закусила губу, болью перебивая страх и знобящий холод. Пальцы коснулись ледяной, стылой кожи.

- Не надо, маленькая. Я - ужас, - и как последнее. - Я - Тёмный.

Закрытые глаза, вздох. Гатта тряхнула головой, отгоняя мысли, крепко ухватилась за судорожно напряжённое плечо во мраке и потянула на себя. С треском что-то лопнуло, внезапно отпустив, и девушка почти упала, удержавшись за стул.

Сумрак смялся, и из его клочьев сложилась фигура почти человека. Его дикие глаза нашли взгляд Гатты, зафиксировались на миг, и бывшая Тень рухнул негнущимся телом на камни пола. Крылья косо упали, разметавшись у ног девушки.

- Ты не тёмный, - тихо сказала она. - Ты - седой.

Короткий смешок болезненной иронии прервался стоном и всхлипом.

- Я поняла, в каком смысле - Тёмный, не смейся. - Гатта поправила чужие мёртвые крылья, опустилась рядом на колени. Гибко нагнувшись, приложила висок к камню пола, чтобы разглядеть лицо Тени. - Расшибся?

Глубокие чёрные глаза не верили, мучались осознанием, изумлённые.

- О, тебе сейчас не до этого, вижу, - согласилась Гатта, мягко убрав прядь седых волос с губ - старого-нового? - друга. - Но мир погибать в судорогах апокалипсиса не собирается пока, и стража с огненными мечами за тобой не явилась. Я думаю, нам самим надо разбираться со своей жизнью. И нечего греть холодный пол...

Лежащий улыбнулся, тоже соглашаясь. Ещё улыбаясь, закрыл глаза, сосредоточившись на чём-то глубоко внутри себя. Медленно подтянул непослушные руки, оторвал себя от пола и сел тяжело боком. Начал заваливаться, но Гатта удержала, села рядом, подперев собой.

- Меня зовут Нашиэль, - тихо сказал он.

- Хорошо знать твоё имя. На Тень ты теперь совсем не похож. Нашиэль.

Ещё усилие и он встал на колени, уже не шатаясь.

- Спасибо.

Нашиэль посмотрел на свои руки, сжал, разжал пальцы, подтянул крылья.

- Ты красив как бог, - Гатта сказала что подумала.

- Как ангел, - поправил её вскользь, поглощённый неимоверным ощущением материальности.

- Кто же так ненавидел, что сделал такое с тобой?

Нашиэль моргнул озадаченно, признался:

- Это сделали любя...

Странное напряжение повисло вдруг, словно раскрылось небо над головами и приблизилось плотно-плотно, сдавив бесконечностью.

- Искупление, - шепнул тёмный ангел, и внимательное давление исчезло.

- На досуге расскажешь? - серьёзно попросила Гатта.

- Угу. На досуге от чего? Я понятия не имею что теперь делать, - Нашиэль распахнул крылья и одним взмахом поставил себя на ноги, словно оперевшись о воздух. Фонари мигнули, свечи погасли и книги прошелестели страницами. Девушка усмехнулась весело, еле сдерживая странную радость в груди:

- Будешь королевским курьером, пока не определишься.

* * *

- Я словно в древней страшной сказке! Моя родная тётка и кузены! - Клемент снял корону и откинулся в кресле. Повторил, глядя в потолок. - Моя тётка и кузены.

- Власть, - сказала Гатта, сидя на подоконнике. Далёкие горы в утренней дымке не гармонировали с предметом разговора. Слишком красиво. Повод мрачности короля был тривиален: подкупами, смутами, шантажом его тётка тянула одеяло власти на себя.

- Нет, ну пришла бы прямо ко мне, спросила бы просто: "Клемент, сколько ещё собираешься править?". Я бы ответил, что годков пять, не больше. Чего я на престоле не видел? - король прокрутил корону на пальце, нахмурился. - А теперь из принципа ей трон не отдам.

Гатта хмыкнула, однако, прекрасно зная, что вот такие вот обещания Клемент держит твёрдо. Уже бывало.

- А кузены - три близнеца! Они королевство на троих поделят?

- На четверых, - спрыгнув, Гатта открыла высокое окно. - Княгиня Тнессен себя не обидит.

Тёмная точка на фоне гор стремительно увеличивалась, обретая крылатые контуры.

- Мне не хватает верных людей, мне не хватает денег. Я должен опережать своих оппонентов, а вынужден лишь распутывать их следы в моём огороде и подсчитывать убытки. Необходимы какие-то нестандартные шаги, идеи. Ратушу надо восстанавливать, - Клемент набрал в грудь воздух, с шумом выдохнул и невесело улыбнулся. Седой ангел влетел в окно, аккуратно, практически на сложенных крыльях, опустился на пол. Не находя нужным постоянно здороваться и прощаться, Нашиэль просто поставил на стол перед королём старинную медную посудину, плотно укупоренную и запечатанную.

- А вот и решение с ратушей. И с деньгами тоже, в некоторой мере, - ведя пальцем по вязи охранных значков, Клемент неверяще качал головой. - Я такое только на картинках... даже не думал...

- Это последний из добровольно заточённых, - Нашиэль тихо и мрачно сообщил это, как, впрочем, делал всё.

- Такая же редкость, как и ты?- Клемент поднял на него глаза.

- Нет. Я - не добровольно, - голос остался спокоен, но крылья дрогнули. - Сулейман ибн Дауд силой запечатывал бешеных ифритов. А с джиннами был договор. Они мечтали получить возможность из стихийных духов уйти выше, дальше. Сами выбрали страдание как очищение.

- Безвременное заточение с обязательством выполнить три любых, даже самых глупых, желания смертной твари. Это серьёзная проверка на смирение и неотождествление, государи мои, - король высказался, с уважением глядя на позеленевшую медь перед ним.

- А остаться в мире и смиренно жить день за днём, было бы серьёзнее, - заметила Гатта.

- Это было бы по-человечески, маленькая.

Ангел улыбнулся, но девушка заметила, как промелькнула странная тоска в его глазах. Обязательно надо выяснить, вечером же, причину. Седой снова не договаривает...

- Подожди, Наши, а КАК ты этот раритет достал? - Клемент спохватился, отодвинув в сторону романтику.- Ты потратился? Сколько?

- Выменял. На совет, - Нашиэль уже уселся на спинку дивана, разбирая королевскую корреспонденцию из своей сумки. - На Аньёльском базаре. Оружейника с пиньскими кинжалами обманули. Сталь плохая. Он говорит: "Мне честь денег дороже. Бери что хочешь". Я медяшку и взял. Он смеётся: "Редкость к редкости тянется". А я ему: " Ты сам - редкость. И не смеши магов - те два меча - заговорённые, цену в десять раз подними, покупателей не смущай". Странные вы, люди.

Клемент сделал дурашливое лицо, глядя, как летают конверты и бумаги из пальцев ангела, укладываясь в стопки на столе.

- Та-ак. Три желания: старую ратушу доразрушить, новую ратушу построить и дать джинну вольную. Я - молодец? Молодец, - это всё бодрым тоном, с улыбкой, а после - серьёзно. - В моём королевстве много честных и хороших, верных и любящих. Вот за них сделаю всё что смогу.

- За них или... для них?

- ...для, если угодно.

- ...только для хороших? Какой критерий?

- Ой, не цепляйся к словам!

- Меньше слов - больше дела, ваше величество.

- Камни от старой ратуши лучше возле Мрынькина болота положить. Со временем там дороги сделают.

- Гатти, ты тоже - молодец.

- Кто бы сомневался.

Нашиэль положил руку на самую высокую стопку писем. Разноцветная бумага сильно осела, хотя рука казалась тонкой.

- Это - желающие стать королевами или любовницами короля.

Клемент кашлянул нерадостно.

- Нелепо, конечно, настраивать против себя женскую половину королевства... Но не могу же я лично на всё это ответить! Просто отнеси секретарю, пусть вышлет каждой какую-нибудь завитушку с чем-то типа: король ознакомился, король выбирает.

Дальше ангел называл пачки по мере их утоньшения:

- Жалобы и просьбы общего порядка, ходатайства от городских чинов, доклады плюс приглашения от разных обществ и институтов, доносы и анонимки, личные просьбы, королевская переписка, проекты и предложения, прошение о помиловании; два письма с проклятиями и одно - лучше не открывать.

- Магов ведь каких-то задействовали, - задумчиво сказал Клемент, глядя на три опасных конверта. - Спасибо, Наши.

- Ещё каталог на распродажу раритетов. Нелегальный. Я защитную печать с него снял, - ангел бросил книжечку на стол, игнорируя серьёзность короля. - Это у вас часто присылают?

- Никогда, - каталог подхватила Гатта. - Это только для особых клиентов. Клемент, радуйся, тебя внесли в списки "особых".

- Радуюсь. Гатти, мне нужно резюме на новых членов магистрата. Я должен знать - кому я могу верить, кому - нет.

Девушка покивала, соглашаясь, полностью погружённая в изучение каталога. Перевернула страницу:

- Чёрт. Де Люп жив.

- Проклятый? Из-за Волка я даже с отцом ругался. Покажи-ка... - король вынул из рук девушки листки.

А Нашиэль почуял, всмотрелся пристально в лицо Гатты. Тонко-тонко, неосознаваемо, воздух трепетал, нечто рождалось и умирало тут же, не пойманное, но видимое для него. Шепнул одними губами:

- Выкупи его.

Она прошептала так же, только внутренне, боясь вдохнуть:

- Всё, всё что есть, что соберу. Боже мой.

Клемент нахмурился, ровным голосом сказал:

- Возьми из денег на ратушу. Что-нибудь придумаем. Если бы такой, как де Люп был рядом...

- А кто он такой - де Люп? - простодушно спросил ангел.

- О-о, редкостная оторва, - покачала головой Гатта.

* * *

Он был горд собой, своим положением, своими делами. Всё происходящее здесь считал чем-то вроде игры. В его картине мира с ним самим ничего страшного не могло случиться в принципе.

Гатта сидела за конторкой в пыточной и напрочь игнорировала маркиза. Он сейчас изображал героя в застенке и ожидал, что с минуты на минуту его явятся спасать собратья.

Подперев кулаком щёку, Гатта перечитывала свои последние записи, автоматически рисуя на полях забавные волчьи мордашки. Через некоторое время маркиз забеспокоился: его ведь должны допрашивать, даже слегка попытать, чтобы потом ему было о чём рассказывать и что демонстрировать соратникам. Прочистив горло, он поинтересовался:

- Эй. Эй, девка. Проблемы? Я знаю много, но вы ничего от меня не добьетесь! Я подобен могиле в хранении тайн. Синие тигры никогда не роняли чести! Это мой герб.

Нарисованный в тетради волчишка озорно показывал язык. Гатта сделала себе пометку, на какой минуте заговорил осмелевший узник, и вышла из пыточной. Охранник и ангел резались в нарды. Вернее, азартно стучал белыми Зино, а Нашиэль решал какие-то свои внутренние вопросы, выкидывая зёрна. Сова сидела на плече ангела.

- Зино, лапа моя, сделай одолжение, - Гатта подождала, пока человек, отдуваясь, откинулся от доски, - Сходи, возьми типа что-нибудь из пыточной, со зверским выражением лица. Не обращай внимания на болтовню маркиза. А, выходя, скажи, будто мы их колдуна поймали и тот всё уже рассказывает.

- Можно покрепче выразиться? - усмехнулся охранник.

- Сыграй.

Зино потёр в предвкушении руки и одним движением сделал тупо-жестокое выражение лица. Кивнув, он пошёл в сторону пыточной, странно подволакивая ногу.

- Актёр пропадает, - констатировал Нашиэль.

- У него страх сцены. Поможешь - избавим.

- Гатта. Ты где-то далеко.

- Очень. Я помню, когда сказали, что его растерзали, я только подумала, что вот, ещё одна смерть. И всё! Это Клемент развлекался слухами о де Люпе. Ругал его, когда Волк начал свои отряды собирать.

- Сам хотел к нему сбежать, да? - ангел улыбался весело, многое понимая.

- Хотел. Наши, мне словно иглой сердце прошило, когда я прочитала, что де Люп жив! Что это?..

- Спрашивает она у ангела!

- Ты же древний, ты столько видел...

- Я - Тёмный. А, живя в пыточной, ты знаешь, что я видел.

- Ну и не ври, что у тебя так не болело!

- Болело, - Нашиэль смотрел прямо и говорил прямо. - Да не бойся, признайся себе, маленькая. Я же выжил, когда понял. А я тёмный, мне это смертельно. Странные вы, люди.

- Я его даже никогда не видела...

Ангел хмыкнул и показал кивком, что возвращается Зино. Но Гатта вдруг изумлённо поняла, переспросила шёпотом:

- Ты влюблён?..

- Я люблю, - беззвучно ответил ангел.

Несколько раз моргнув, чтобы придти в себя, девушка оценила ситуацию и последствия. Закушенная до белизны губа сказала Нашиэлю о многом.

- Пошли работать, - это уже сказала палач города Тмиин.

В пыточную они вошли, мило упоминая имя княгини Тнессен в разговоре. Не глядя на явно бледного узника, Гатта закатала рукава, нашла нож и пару железных листов. При этом она без остановки описывала Нашиэлю коронацию Клемента, скромную, из-за недавней трагедии, но не менее торжественную. Перечисляя все оригинальные находки и решения местной знати - как совместить траурный вид с праздничным, Гатта быстро и грубо срезала с привязанного к стулу маркиза Роси всю одежду. Не церемонясь, загнала двумя пинками железный лист под тощий зад узника. Тот ошалело заорал, оцарапанный; ощущение страха от него ещё более усилилось. Нашиэль хищно потянул носом, напрягся. И расслабился.

- Так вот, если эти кружева и пуговки отпороть, то я на ней это самое платье полгода назад видела, на похоронах барона Дорсильяка. И получается, что в трауре по последней моде умудрились придти только Тнессены: княгиня и сыновья.

- Намёк понял, - резюмировал ангел.

Насыпав углей и сверху - комканой бумаги на ещё один лист железа, Гатта запихнула его под пыточный стул.

- Зажги, пожалуйста, - попросила она Нашиэля. Тот недовольно поморщился; но не понятно - к чему это относилось - к просьбе девушки или его последующим словам:

- Тнессены всё ещё носят траур по князю. Мне кажется, ты сгущаешь краски. Иначе получается, что они глупы до наглости.

- Именно! С их-то деньгами могли б и получше колдуна найти, который ядовитые письма лепил. Мало того, нам удалось его взять, и он кого знал - перечислил. Сподвижнички. Я думаю, их как дурачков подставили, пообещав привилегий при новом дворе.

- Логично, - буркнул Нашиэль задумчиво. С небрежным щелчком ногтей он швырял крохотные искры в бумагу под стулом узника. - Головы полетят?

- Их величество не кровожаден. Колдун вообще отвертится, если продолжит сотрудничать. Остальных молчунов приказано изуродовать и по очереди вешать возле базара. За ноги, ради потехи.

- Я...я - маркиз. Меня нельзя за ноги, - вставил-таки своё мнение узник. - Там - толпа.

На него не обращали никакого внимания.

- Лично я этих предателей на мелкие кусочки порезала бы. Но король запретил. Он милосерден, - Гатта смешала в интонациях сожаление и уважение, улыбнулась. - Прекращай дурачиться.

Нашиэль пожал плечами и движением кисти зажёг в ладони комок полыхающего огня. Бросил его на пол и подтолкнул ногой. Глядя на катящийся к нему огонь, маркиз Роси крикнул:

- Я тоже хочу сотрудничать, я тоже хочу!

Гатта устало вздохнула:

- Ну, говори. Посмотрим, жарить твои яйца или нет.

Маркиза аж перекосило от грубости вдруг представленной им картины. Это было недопустимо. От этого становилось пронзительно холодно, отрезвляюще холодно, страшно.

* * *

Дом перестал тосковать, навевать горечь воспоминаний, бродящих от вещи к вещи, мнимыми звуками хватающих за память, сердце. Кто терял, тот знает, как ждёт и ждёт всё существо повторения знакомого, родного, с чем связан ощущением радости и заботы. Призраки не нужны живым. Теплый запах отца ещё царил здесь, среди сухих трав, бессчетных банок, и в мастерской. Нет, запустения не настало. Хотя отец готовил на смену и учил старшего брата Гатты, она сама всегда была рядом. Пусть топор так и останется совершенно неподъёмной вещью, но тонкие тайны умерщвления, дознания и лечения легко давались девушке. Ничто не остановилось.

Нашиэль отложил книгу, позвал:

- Маленькая, объясни. Пишут "они поцеловались" и заканчивают главу. Я не понимаю, что этим подразумевается.

Гатта вытерла руки, бросив смешивать обезболивающую мазь. Подошла, подняла книгу, пробежала глазами по строчкам:

- Ах, такой поцелуй... Нда. Ну, сам напросился...

Она скользнула на колени сидящего в кресле Нашиэля, играя, мягко провела ладонью по его щеке, шее, дала заблудиться пальцам в седых волосах. Ещё ближе, прикрыв веки, вдохнула запах с его кожи, близко-близко. На миг отодвинувшись, поймала взгляд Нашиэля. Нет, это были глаза ангела, чёрные и прозрачные, без единой тени. Уже не играя, Гатта поцеловала его в губы, нежно, долго. Спокойно отодвинулась.

- Кое-что я, конечно, теряю из-за отсутствия репродуктивных органов, но основное я понял. Спасибо.

Нашиэль поселился в доме Гатты, определив себе пространство возле камина. Он носил одежду её отца, влившись в жизнь девушки как-то мягко и спокойно.

- Понятливый ты наш. Мудрый и древний, - тон сказанной Гаттой фразы ангел не уловил и удивлённо склонил голову на бок. - Объясни глупой девушке, почему это она, смертная, чувствует, что творится нечто неправильное. Неладное, - помолчав секунду, уточнила. - Клемента и нас обыгрывают, обставляют. Всё как-то простенько. Маркиз Роси - известен, как напыщенный дурачок, самовлюблённый до маразма. Все подозрительно легко получается.

- Лучше переоценить врага, чем недооценить его, как считал твой прадед, не тратя слов и сразу переходя к пыткам, - Нашиэль улыбнулся, но улыбка вышла серой, пыльной. - Маленькая, ты забываешь, что когда-то я звёзды гасил хлопком ладоней. Не было здесь ни магических сетей, ни вызываний, и эгрегоры не потревожены. Только локальная политическая война.

Гатта вздохнула, но сомнение тянуло уголок её губ. Свернувшись калачиком на широкой груди ангела, она сказала:

- Когда-то ты таких, как я, убивал десятками..

- Сотнями, маленькая, - поправил он.

- И всё изменилось? - её голос был где-то далеко.

- Всё стало намного сложнее, - Нашиэль чуть покивал головой, удивляясь, насколько легко он себя чувствует. Снова.

* * *

Трудный сон словно ударил по сердцу, заставил открыть глаза в сумерках. Не шевелясь, почти не дыша, Гатта ловила тонкие нити сна, исчезающие из смысла и памяти.

Волк падал. Через нечто тёмное, почти бездонное, мордой вниз, без звука. К горлу подкатывало, уже мерещился мокрый хряск костей о камни. Волк с усилием, сквозь бьющий поток воздуха, повернул голову, и девушка поймала его взгляд. Жёлтые наглые глаза спрашивали.

Гатта закусила губу. Странные мысли засели в голове, на самом краю сознания. Ответить на вопрос Волка она боялась.

* * *

- Неживое всё, неживое! Игра, марионетки какие-то! Я это вижу. И я - играю...

- Приступ жалости к себе, ваше величество?

- Да. Хочется оправдываться, - король водил пальцами по старому шраму, развалившему бровь, не замечая тревожности жеста. - Мне страшно. Я не хочу брать на себя всю эту кровь. Становиться мучеником и жертвой - не в этом рождении. Сбежать? Глупо и предательски. Уйду, когда решу эту проблему.

- Проблемы не кончатся, и ты не уйдёшь никогда.

- Обожаю тебя за искренность, - осёкшись, Клемент глянул виновато. - Извини.

- Не бойся себя, будь таким, какой ты есть, - Гатта улыбнулась легко. - По крайней мере, здесь.

- О, да, - подтвердил король, постучав кулаком по каменной подвальной кладке. - Это - место правды. И кто у нас сегодня?

- Братья Ксанги. Сдались-таки, рассказали много любопытного. Знаешь, оставь их мне. Я думаю, пара смышленых духов-нопэрапон ещё пригодится. На нашей стороне. Вот их показания, делай сам выводы.

- Хорошая работа, Гатти,- указанные в бумаге имена заставили короля вздохнуть. - Я так скоро вовсе перестану верить в доброе, вечное, умное. Что-то у тебя совсем грустные глаза сегодня?

- Извинения пришли, что де Люпа перекупил другой клиент.

Клемент посопел немного, недовольный, но потом вдруг просветлел:

- Э, он нигде не пропадёт. А мы - что смогли, то сделали. Но я та-ак бы хотел с ним поговорить! Невероятное существо! Ну, улыбнись, Гатти. Жизнь - штука сложная. Да, а как там сановник Адмант? Ещё держится?

- Пока и не начинала, - с невинным видом сообщила девушка. - Дай мне два дня. Чарльз Адмант - старый зануда. С Ксангами было интересней.

- На твоё усмотрение. Ладно, пошёл я, - поднявшись, молодой король поцеловал руку девушке. - С тобой - словно чистым воздухом дышу. Всё, отдышался - пора снова в бой.

Когда быстрые шаги короля затихли на лестнице, Гатта с недовольным ворчанием достала с полки толстую тетрадь, дунула на гномские замки-защёлки. Те разогнулись, освободив рукописные старые листы. Страница с именем семьи Адмант пестрела чернилами разных лет и подшитыми записками.

- Итак, господин Чарльз, скучнейший из скучнейших дворцовых сановников, а вы очень странный лгун, однако. Практически все считают вас бумажным червем, это же подтверждают близкие, домашние. Но какого чёрта вы тогда суётесь в заговоры? Значит, у вас есть некая слабинка, страсть, на которой вас поймали, купили и втянули. Это раз. Либо, вы глубоко в душе авантюрист и интриган. Ладно, мне - день на размышление и сбор данных. Или сыграем жёстко, так, чтоб всех вывернуло, и дьявол показался милым и обаятельным парнем по сравнению.

* * *

- Девочка, нет на свете такой силы, которая заставила бы сановного Адманта, то есть - меня, что-то там подписать, рассказать или признать. Наветы и клевета.

- Ваша правда, господин Адмант, нет такой силы. И очень возможно, что всё это - действительно лишь наветы и клевета, - невыразительно соглашаясь, Гатта слегка копировала манеру собеседника.- Но моё дело - маленькое. Мне приказали - допросить, я и допрашиваю. Просто и обыкновенно.

Сухой старичок - распорядитель дипломатических приёмов, помощник советника канцелярии его величества - сидел на стуле восклицательным знаком, изображая прямоту и честность придворного вельможи. Его одежда, помятая двухдневным пребыванием в камере, смешно топорщилась, но Адмант не придавал этому значения. Он был готов отвергать всё, изредка снисходя до ответа.

- Вот давайте сейчас и рассмотрим - в чём заключается ваша проблема, господин Адмант.

Для убедительности положив руку на пухлую папку, Гатта, не меняя скучного тона и чуть ли не позёвывая, продолжала:

- Во внутреннюю канцелярию, на высочайшее имя поступил донос, в котором описывается ваше участие в проведении ритуалов с целью физического устранения вашего непосредственного начальника - мосье Лятисса. А так как тело вышеупомянутого мосье Лятисса было найдено пять дней тому назад в совершенно безжизненном состоянии, то следствию просто необходимо учитывать все возможные свидетельства по текущему делу.

- Прекрасно, меня удерживают здесь лишь на основании одной бумажки, веры в которую - с медяк? - Чарльз Адмант пребывал в праведном, сдержанном негодовании. О, здесь он был на своей территории, это была его епархия: документация, канцелярский слог, выверенное поведение чиновника при исполнении!..

Гатта устало прикрыла ладонью глаза, вздохнула:

- Вас здесь удерживают, потому что вы обвиняетесь в убийстве. С отягчающими обстоятельствами: использование магии. Господин Адмант, вы отказываетесь от того, что причастны к убийству мосье Лятисса?

- Абсолютно. Я всегда уважал Грэгора, и у меня не было ни повода, ни даже мысли желать ему чего-то дурного, - Адмант снова поправил воротник нервным жестом и сказал с нажимом.- Давайте прекратим все эти недоразумения. Я с удовольствием поспособствовал бы следствию, но, к сожалению, не располагаю никакими сведениями касательно смерти мосье Лятисса. Мне чрезвычайно жаль, что его не стало, это большая потеря для королевства и всего нашего общества. Такой честный полуэльф, превосходный советник канцелярии, прекрасный семьянин. Большая потеря...

- Нда? - всё это очень забавляло Гатту. Следить за тем, как кто-то впадает в привычную для него роль, шаблон поведения, наработанные годами. В дневниках её деда обнаружилась запись: "Чарльз Адмант, двенадцать лет, человек. Мучает кошек и крыс. Издевается над прислугой".

Вот он снова дёргает воротник. Ну-ка, а если его додавить?

- Господин Адмант, я бы с удовольствием вас отпустила, посчитав обвинения в ваш адрес злостным поклёпом на уважаемого при дворе человека...

Расслабился? Расслабился.

- Но, увы, мне поступило предписание применять к лицам, подозреваемым в измене короне и упорствующих в своём нежелании раскаяться - особо строгие методы дознания. Вот так. Желаемое всегда расходится с действительным, - разведя руки в жесте сожаления, девушка сдвинула в сторону документы, открыв аккуратно разложенный набор инструментов многообещающего вида. Гатта потянула за висящий шнур, вызывая охранников звоном колокольчика.

Адмант побледнел, начал чуть нервно расстёгивать воротник, говоря:

- Это какой-то фарс. Девочка, за меня вступятся весьма влиятельные лица...

- Нет, - жёстко оборвала его Гатта. - Знаешь, у меня особое отношение к убийцам. Я их уничтожаю. А потом говорю, что просто рука дёрнулась во время пытки...

Открывшие дверь два охранника увидели только, как полетела толстая тетрадь через пыточную, ударив старика в подвздошную кость.

Адмант закашлялся; выбитая пуговка была ловко поймана палачом в стеклянную банку и закружилась на её дне со звоном.

Гатта прихлопнула крышкой улику и сказала:

- Попытка самоустранения при обвинении в убийстве доказывает вину почти полностью. Ребята, переоденьте подследственного и отведите в холодную.

* * *

То ли дождь принёс ночь, то ли ночь приволокла дождь. В общем, не могли они сегодня друг без друга.

За тёмным окном шелестело, капало грустно и нежно. Словно кто-то читал стихи, чуть спеша, сбитым ритмом.

Положив подбородок на открытую тетрадь, Гатта бездумно следила за ёрзающей в банке пуговкой. Бриллиантовый глазик вертелся, беспокойно оглядываясь.

- Вот я ду-ура, - в который раз попеняла себе девушка.

Хорошо, хоть тон до конца держала нейтральный, ничего лишнего подсматривавшие не услышали. И не увидели, как дрожали руки девушки, державшие банку. Банку-зеркалку "я тебя вижу, а ты меня - нет".

- Вот я дура.

Три свечи на столе покивали пламенем, соглашаясь.

Гатта выпрямилась, провела ладонью по глазам. Что-то странно ей стало. Сердце вдруг как с привязи сорвалось.

Она огляделась.

Дома было тихо. В камине горели поленья, стреляя искрами.

Совершенно ничего. Если не считать захолонувшего сердца и жара, что разливался в груди.

Почему-то вспомнился сладкий дынный запах... Дразнил, не давал понять - в чём дело.

Взгляд... . Ах да, утром, в городских воротах! Почудилось тогда на миг, словно под ногами коня разверзлось бездонное, поглотившее всё разом!.. И кто-то провёл теплом по затылку и спине.

Тогда ещё пришла необычная уверенность, и подумалось: "Теперь у меня всё получится".

Запах спелых дынь. Жёлтая верблюдица и чёрно-рыжий пёс.

Чьи они?..

Надо бы...

Надо бы в коллегию волшбы писать, консультанта спрашивать. Снова - лишние свидетели...

Надо бы лазутчика хорошего найти. Опять - растраты, да и верить стороннему...

Надо бы...

Надо бы в камин дров подкинуть...

Не замечая, что держится за сердце, девушка подошла к огню. Стала перекладывать поленья, напевая старинное:

- ...мне ночь - сестра, и ветер - брат, и ждёт меня любовь...

Что вдруг её подняло на ноги?

Какое-то чувство...

Словно обняли её тепло и осторожно.

И захотелось удержать на себе эти призрачные руки вечность, две вечности!..

Три вздоха - и она всё поняла.

Тихими шагами вышла из комнаты.

Так магнит стремится к железу, не задавая вопросов, сознавая всё.

Гатта открыла дверь в темноту и дождь, замерла на пороге.

Где ты, моё сердце? Остановилось?

Нет, вот оно. Стоит во дворе, в свете окна.

Жалкий, мокрый, лохматый.

Но смотрит на тебя так, что...

Гатта шагнула вперёд.

Он тоже сделал шаг.

Как две неотвратимости, шли навстречу друг другу.

Сели напротив, не видя ни грязи, ни воды. Не сводя глаз.

Время истончилось и лопнуло ниткой, паутинкой.

Остались четверо:

Ночь и Дождь.

Волк и Палач.

* * *

Возле жаркого камина они грелись молча.

Гатта рассматривала профиль Лика.

Было такое же ощущение, как тогда, когда она вытаскивала Наши: разум был в истерике, колотился, крича "Не может быть!!!".

А сердце тихо-тихо шептало "Верю, верю...". Полностью и спокойно.

Сильное что-то вырастало в ней, перестраивалось. Девушка словно видела себя со стороны. Как если бы ещё одна Гатта сидела бы вот за тем столом и комментировала мысли первой.

Чего прежде всего хочется?

Обнять его и больше никогда-никогда не отпускать? Это - комплекс, оставшийся после потери отца. Образ Лика и так никогда не уйдёт из её души, хотя сам он волен делать что хочет. Например, встать и исчезнуть прямо сейчас. Как можно неволить любимого?

Гатта закусила губу, закрыла глаза, выбирая:

самое главное - никогда не удерживать его. Усилием отрывать себя от него энергетически, не подпитывать и не вампирить, думая и испытывая удовольствие от этих мыслей или уже фантазий. Пусть между нами будут реальность и чистые незамутнённые токи. Никаких требований к нему. Больше вопросов к себе. Мне стоит повышать игру и жизнь рядом с ним, пусть всё уходит вверх, выше, звонче, легче, серьёзнее, концентрированнее. Непривязаннее. Я принимаю его таким, какой он есть.

Волк повернулся к ней, улыбнувшись. Да за одну эту улыбку можно было плакать три часа в три ручья!

Он покачал головой, успокаивая:

- Не оплакивай меня, хороший мой человек. Давай вместе помянем де Люпа. Вот кто умудрился скончаться на твоём пороге...

- Рано, - буркнули из дверей.

Нашиэль появлялся беззвучно, когда хотел:

- Нам нужен де Люп. Или тварь похитрее его.

Лик встал, придерживая на бёдрах одеяло.

"Странно, - Гатта смотрела и думала. - Один - ангел, другой - волк. Человеком не назовёшь ни того, ни этого. Но оба - безусловно - мужчины.

Именно мужчины сейчас оценивали друг друга жёсткими взглядами.

- Можно - и похитрее, - согласился волк, чуть склонив голову перед ангелом.

Вдруг, потянув воздух носом, Нашиэль двинулся напрямик к столу.

- Маленькая, маленькая, откуда?

- Адмант сегодня пытался проглотить. Едва успела.

Всунув руку в банку, Наши схватил пуговку в кулак. Поднёс к правому глазу, чуть разжал пальцы и развернулся против огня.

Волк задумчиво смотрел, как капает на пол вода с мокрых крыльев ангела.

- Подвалы замковые, - вглядевшись, сказал Нашиэль. - Фигуры в алых одеждах. Жертвоприношение идёт. Кому же это они? Знакомое такое...

Ангела отшатнуло, дёрнуло, он шепнул оторопело:

- М-н-е?..

Сжав пуговку до хруста в костяшках, развернулся, потерянно ища ответа на лицах тех, кто стоял рядом.

Чувствуя глубину его шока, Гатта испугалась:

- Нашиэль! Ты уверен?! Кто-то может лишь использовать...

- Нет, - ангел поймал занесённую для отрезвляющего удара руку девушки. - Это - я. Мой символ. Моя энергия. Каким я раньше был...

- Твой тёмный двойник? - высказал тихо предположение волк.

Нахохлившись, ангел посмотрел на руку Гатты в своих пальцах. Отпустил.

- Спасибо. Да. Хорошо, с этим собой я разберусь.

Теперь Лик ухватил ангела за запястье. Сжал, не жалея, усмехнулся в глаза:

- Угомонись, птица. Это слишком серьёзно.

- Ты собрался сейчас? - нахмурилась тревожно Гатта. - Вспомни, каким ты был отморозком. Тогдашний Нашиэль даже не споткнётся о тебя, проходя.

Улыбнувшись грустно, ангел оценил:

- Спелись, души родные.

А Лик поинтересовался у Гатты:

- Мон ами, что я пропустил в этой истории?

-... был и такой вариант, что Адмант просто любил боль как таковую. Но подобные извращения обычно хоть как-то проявляются в поведении. Нет, жил сановник тихо. Значит, он всё же боялся боли, но любил - чужую. Так что, попавшись на испуге, Адмант мне сам указал на пуговицу, проглотив её.

Закончив пояснения, девушка пожала плечами, молча досадуя на происходящее.

- Наши, - позвал Лик. - Значит, когда глотаешь это, то активизируешь заклинание перехода?

- Нда, - мрачно подтвердил ангел. От его крыльев, развёрнутых для просушки, в комнате стало тесно. Ангельски тесно и уютно.

Что-то царапнуло внимание Гатты, и она обернулась к Нашиэлю. Тот бездумно вычерчивал пальцем в воздухе огненный символ...

- Отдай пуговицу. Мне не нравится ход твоих мыслей, - опередил её волк на секунду.

Теперь у Гатты освободилось время, пока мужчины мерялись силой своего упорства.

Символ. Она его уже когда-то видела. Сосредоточившись, перебирала воспоминания, выхватывая похожие, всё ближе, ближе... Есть!

Сорвалась с места, спеша, подтащила стул, взобралась, забегала пальцами по корешкам книг; вытащила Геомантику, запустила руку между стоящих томов и нащупала искомое.

На свет появилась стопка тонких брошюр, намертво спеленатых бечевой.

Пыль взметнулась, когда бечёвка лопнула, подцепленная ножом.

- Наши, этот символ? - Гатта показала ангелу пожелтелую обложку.

Тот кивнул и вывел пальцем огненную копию. Оставил висеть в воздухе.

- Кто? Что это? Кто напечатал? - ангел поднялся из кресла, взял одну из брошюр.

- Орден Безгрешных. Отец увлекался в юности всякими тайными орденами и сообществами. Потом и диссертацию по ним писал в институте.

- Чтож оно там спрятано, как картинки с порнографией? - спросил волк, листая старые самопальные издания. - О.

- Ага. Примерно так, - Гатта следила, как изменялись лица мужчин по мере чтения. - Жёноненавистники. Со всеми вытекающими. Вплоть до мужеложства и жертвоприношений.

- Все идеи вырождаются в процессе профанирования, - заметил, между прочим, Лик. - Значит, у них - во всём виновата женщина? А Наши - идеал борьбы с грехом.

- Если упростить, то - да.

Что-то ангел побледнел, и глаза у него стали нехорошие такие.

Да и волк задумался, водил ногтём по странице брошюры.

Нечто завязывалось в пространстве узлами, сплеталось. Некие связи, на глазах у Гатты, прошивали, нанизывали фигуры действующих лиц, создавая новые узоры, или повисая беспомощно, уходя в темноту неизвестности.

Не стоит давить на события, загоняя их в рамки собственного, раз и навсегда определённого восприятия. Иначе прекратится реальное, тонкое течение. А первыми исчезнут чудеса...

- Только один вопрос: нам неизвестно - Безгрешные оказывали просто услугу Адманту или всё же нацелены на Клемента?

Общее молчание подтвердило важность вопроса.

- У меня немного иное отношение к женщинам, конечно, - нагнувшись, Лик коснулся щекой виска Гатты. Вдохнул запах девушки всем своим существом, запоминая этот миг навеки. - Гатти, мне нужен плащ. Красивый. Пару ножей. Придётся устроить господам Безгрешным второе пришествие де Люпа. Такая извращённая тварь, как я, им подойдёт.

Не говоря ни слова, девушка исчезла в комнате брата. Снимая с полки красно-чёрный плащ, Гатта резко вздохнула и выдохнула, приказывая слезам убраться. Лик решил. Он сможет. Верю.

Строчки устава ордена Безгрешных жгли память. Она искала несоответствия, но не находила их.

Об этом же спорили мужчины, стоя перед камином.

- ...так вот прямо. Уверен?

- Я - виконт или погулять вышел? Мне приходилось с сектантами общаться.

- И сколько понадобится времени, чтобы тебе - прозелиту, рассказали планы по поводу четвёртого королевства? Выспрашивать начнёшь, подглядывать, по документам шарить? Заподозрят сразу же.

- Ерунда. Я пересплю с их магистром, пролезу в высшие эшелоны. Сориентируюсь, - Лик принял из рук Гатты плащ, оглядел. Кивнул, довольный, запахнулся, зажал в левой руке оба клинка.

Нашиэль приглашающе развёл руки и поманил к себе волка. Тот поднял бровь, сомневаясь к чистоте помыслов седого.

- Ангел я или погулять вышел? - ответил его же интонацией Нашиэль.

Шагнув, волк как-то неумело прижался к широкой груди ангела, потерялся на миг, как мальчик, в его объятиях.

- Лик.

Поднял лицо и Нашиэль поцеловал его в лоб неспеша.

- Благословляю.

Огненным загорелся знак на коже. Символ Нашиэля.

Волк коснулся лба пальцами, понимая.

- Спасибо, Наши. Теперь планка игры повысилась...

Руки Гатты быстро расплели косу де Люпа, ещё влажные волосы по его плечам - волной.

- Посланец. Мессия, - шепнула она.

Волк отступил, усмехнулся, показав зажатую зубами пуговку, что всё время держал во рту.

И пропал, оставив последний взгляд Гатте.

* * *

"Я делаю нечто странное. Словно мною кто-то водит", - иногда думала девушка-кат.

Тщательное изучение "Каталога страхов" деда, архивы, тихий опрос слуг, соседей, быстрый взгляд на личные вещи обвиняемого и изучение его жестов, слов, физиогномики.

Довести постепенно клиента от "не хочу" до "не могу", от вялых, отказывающих пальцев до омерзительной пустоты, растягивающейся в животе. Погрузить в брезгливость и панику, как в тошноту.

Узнать в его глазах, что он считает для себя чудовищным позором...

Это всё было привычно, работало. Но куда-то пропал интерес, все эмоции. Видимо, оттого, что закончилась учёба. Теперь шла война. Война, в которую была посвящена лишь горстка существ.

Клемент назвал их командой. Так и сказал: "команда верного правления". Отхлебнул квасу и продолжил:

- Слава Всевышнему, что те, кто нам не дают покоя, достаточно глупы, чтобы противопоставлять себя и народу. Люди должны жить в мире. А вовремя проведённая идейная работа с населением даёт нам поддержку и оправдание этой неприятной подспудной возне. Кровавой возне... - вздохнул, добавил совсем тихо. - Уничтожать? Нет. Дать предпосылку увидеть всю низость и мизерность своих поступков. И дать возможность решать самому, сквозь боль страха, свою судьбу. Свой собственный суд.

- Идеалистом быть легко, ваше величество, - отозвался из угла комнаты Звезда.

... ах да, Звезда. Серж-Звезда...

Он постучался в дверь дома Гатты через три дня после ухода Лика.

- Мисс Гатта? - осведомился он, впрочем, зная. Поклонился. - Серж. Мой пёс к вам часом не забегал? Чёрно-рыжий, с серьгами в ушах?

Кивнув, Гатта пригласила гостя пройти.

- А вас трудно застать дома, - Серж болтал, оглядываясь в комнате. - Мило как, сразу видно, что дело своё вы знаете. Надеюсь, на дом работу не берёте? А вообще хорошо платят? Я бы в ученики пошёл с удовольствием.

Забавно, насколько же различались интонации Сержа и выражение его глаз...

Улыбаясь, Гатта ответила:

- Говорите свободно. Здесь правда охраняема.

- Нда, теперь вижу, - провёл пальцем по слою пыли на каминной полке и поставил свой грязный отпечаток в ряду других, завершая руническую строчку разрешения. - Всего две просьбы от скромного актёра, моя железная леди.

Голос и взгляд уравновесились, стали ещё серьёзнее:

- Объясните, во что снова вляпался наш волк, и устройте мне встречу с Клементом.

Сумерки тогда пришли быстро. Рассказа даже не хватило.

Шли в башню. Серж спрашивал, Гатта говорила:

- Могу предложить лишь моё личное восприятие. Но, как пример: вечерние приёмы. Развлечение сливок общества и дипломатического корпуса. Клементу говорят: " Ваше величество, пора одеваться для приёма". А их величество переоденется в точно такой же костюм почище, напялит отцовские тапочки на босу ногу, корону на ухо сдвинет и утверждает, что это - вечерний вариант.

- Нда, долго он на троне не продержится. Или у него какая-то идея?

- Нет. Правит из чистого принципа. Загнал сам себя в заколдованный круг. Ему дана королевская власть, а он хочет только власти над самим собой. А я не хочу, чтобы его убили.

Мяукнув, Серж вскочил на узенькие лестничные перила, изобразил балансе-"ласточка". Приставил ладонь козырьком и пристально посмотрел в ночь. Оценил:

- И снизу ничего не видать. И сверху - не видать. Что нам надо?

Он спрыгнул на мостовую.

- Свет, - ответ девушки рассмешил актёра.

- Или умение видеть в темноте, - подсказал он иное.

* * *

"Или ходить в темноте на ощупь", - подумала Гатта.

Клиент сидел на стуле. Сегодня - гроссен ат Брок. Время уходило. Капало, утекало, исчезало в этой самой темноте.

Тело клиента крупно вздрагивало. Скоро придёт в себя. Сознание тоже возвращается на ощупь в истерзанное, измочаленное тело.

Гроссен ат Брок болен ненавистью. Яростной и глухой ненавистью, что коверкает его жизнь.

Четверть крови в его жилах - человеческая. Вот почему он в рядах Безгрешных. Он ненавидит свою бабку, нарушившую чистоту древнейшей династии троллей.

И молодому гроссену плевать, что его дед любил эту женщину. И на их счастье ему тоже - плевать. Он видит только себя, униженного и запачканного.

Отчего природа так часто отдыхает на потомках? Рос троллик в роскоши правящего дома, дурью голову забивал... Тряслись наверняка над наследником.

Гроссен был красив. Сказал бы лучше "спасибо" своей бабушке за это правильно очерченное лицо, пухлые губы, прямой нос.

Огромные миндалевидные глаза тролля с трудом открылись; полностью серые, без зрачков, а всё равно видно, что там плавает муть. Гроссена стошнило слюной в который раз. Влитая в ат Брока пинта настоя белладонны не давала ему двигаться, иначе было бы не удержать этого чешуйчатого гиганта.

Сейчас он был не сильнее Гатты, что сидела у него на коленях.

- Нежный тролль. Это уже твой пятый обморок. Даже люди у меня так часто не отключаются, - она вытирала заботливо ат Броку лицо ветошкой.

Ощеренное, слабое рычание ей в ответ. Всё воспитание с гроссена слетело ещё в первые полчаса их общения.

- Мой малыш, тебе никто разве не говорил, что это совершенно безразлично - к какой нации относится твоё тело? Главное - кто у тебя внутри.

Гатта провела перед глазами узника длинную, тонкую иглу с фигурным ушком. Гроссен тяжело задышал. Продолжая игру, девушка почти пела, намеренно издеваясь:

- Скажи мне сам, глупенький - кто у тебя внутри? Подсказка: это не тролль. Тролли не плачут так мило и не зовут мамочку.

- Ведьма.

Плеваться Гатта отучила ат Брока в те же первые полчаса.

- Ну, удивил. Давай, поплачем, а?

Игла прошила серую кожу между броневых чешуек, погрузилась в тело, нащупала нужное... Хитрая вещь - нервные узлы. Лицо тролля залило слезами, исказило болью. Он орал белугой, как мальчишка, обиженный на такой неправильный мир.

Вытащив иглу, Гатта вновь утирала гроссену слёзы и сопли.

- Бедненький, тело тебя не слушается совсем. Что же мы ещё можем сделать? Ах, да... - ладошка девушки пробежала по животу тролля вниз, скользнула между пластин брони, в чувствительное, мягкое.

- Ой, вот мы уже и возбудились. На грязную человеческую девку... Стыд-то какой...

- Прекрати, ведьма...

- Так кто там живёт внутри тебя? - заглянув в серую бездонность глаз гроссена, спросила Гатта. - Твоё тело абсолютно нормально, реагирует, не различая, не пренебрегает, просто живёт. Оно бы, тело тролля, не додумалось бы отрывать женщинам головы и пить из них кровь во славу Нашиэля. Это какая-то злобная, мерзкая тварь там - внутри - поганая и крошечная, исходящая желчью и червями за какие-то надуманные обиды. С молодым, очаровательным троллем я поговорила бы...

Гатта вздохнула, сожалея. Вновь вдавила иглу в тело гроссена, лишь немного тревожа сердечный нерв.

- А с этой чёрной поганкой внутри тебя разговора быть не может. Это лишь тупая дрянь, которую науськивали, подсказывая всякие извращения. Использовали как сильную и глупую собаку, натаскивали, дрессировали. Вскармливали мерзкого червячка в твоей душе до размеров дракона. Но ты сам должен знать цену дракона, выращенного из червяка, а, ат Брок?

Пошевелив иглу, девушка заставила тролля побледнеть и покрыться холодным потом везде, где у него не было брони, закончила свою мысль:

- Пяткой наступить: хлюп... Вот это с тобой и сделали, гроссен.

* * *

Всё катилось, катилось клубком, сматывались, разматывались нити.

Нашиэль осунулся, нередко застывал на месте, выплетая пальцами нечто невидимое между ладоней. Перед решительным боем всегда так: одолевают сомнения, вопросы, страхи. Это Гатта понимала, стараясь давать ангелу как можно больше тепла и сердечности.

Нашиэль и Звезда словно прикипели друг к другу. Молчаливое единение, вероятная общность цели - так показалось девушке.

Вот и сейчас, она улыбнулась, вспомнив момент, когда Серж и ангел впервые встретились: Звезда довольно потёр руки при виде седого ангела и оценил: " Давно я так не веселился..."

Под весельем актёр мог подразумевать что угодно.

Игра в вопросы и ответы. Причём, такие, что сначала у Гатты тихо сползала крыша, потом, когда они перешли в область теологии и гнозиса, оставалось только ощущать себя идиоткой. Лика здесь не хватало... Волк. А он не замечает, что, задумываясь, закусывает клыком нижнюю губу.

Нежась в постели, сладко потягиваясь, Гатта урчала. Вылезать из-под одеяла категорически не желалось. Всем естеством. Но папин брегет упрямо отзвонил девять вечера, советуя поторопиться.

Трёх часов сна должно было хватить, чтобы не чувствовать усталости всю ночь.

Первый зимний бал. Будет много новых лиц: свежее поколение юных, вступающих в светскую жизнь, приезжие искатели приключений, новые супружеские пары, ученики очередного набора Чудесятника, офицерики, смена дипломатического корпуса.

А у палача Тмиина два законных выходных дня. Всё. Даже Клемент расписался. И Серж орал: "Да никуда без тебя твой подвал не денется! Что, узники разбегутся?!"

Ладно, ладно.

Выбравшись из постели, Гатта стащила с себя рубашку, оглянулась на зеркало. Голову с утра помыла. У, чудище-страшилище. Потыкала себя пальцем в живот, определила хмуро:

- Худею, - показав отражению язык, бросила в него рубашкой и заскакала по комнате, пародируя (изображая) "вальсе".

Успокоившись, взяла с полки фиальчик резного синего стекла. Откинув волосы, капнула себе сзади на шею. Крошечная холодная капелька побежала вдоль позвоночника, растворяясь на коже. "Коэнну" - "тёплый морской ветер", эльфийский аромат, в который Гатта сама добавила эссенцию сандалового дерева.

Штанишки, чулки, чулки, подвязки, туфельки.... Запустив пальцы в волосы, девушка села, охваченная вдруг подступившей печалью. Это первый бал, где она будет одна...

Отец в строгом костюме, укоризненно качающий головой, когда видел, что дочь снова довела до слёз или драки своих ухажёров.

И причёску ей всегда делал брат. Устраивал Гатте на голове фонтан из разнокалиберных косичек. Ловкие пальцы Гастона выплетали просто чудеса.... А теперь?..

Теперь - взять себя в руки, вытереть мокрые глаза и быть самостоятельной девочкой.

Чтож, просто соберём волосы, завяжем их в узел и затянем жемчужной сеткой.

Тёмно-зелёное платье, над которым было пролито столько слёз когда-то.... Не надо переносить на вещи воспоминания о плохих событиях. Не надо. Вещи ни в чём не виноваты. А платье - прелестное. С высокой талией, всё - летящее.

Гатта завязала бант, стянув ленту под грудью. Этот цвет определённо идёт к её бледной коже. "Подвальный загар". Се ля ви....

К чёрту украшения. Мамин браслет из мелкого жемчуга...

Косметика?.. Бе. Чёрная подводка на нижние веки, бледная помада. Эдакое привидение. Хорошо. Совпадает с внутренним настроем.

Прихватив длинное вязаное пальто, Гатта спустилась вниз. Стоило оказаться во дворце пораньше, забежать на кухню к Маргарэт, чтобы узнать последние новости. Рыжая, очкастая, вездесущая Маргарэт - ей бы репортёром работать, с её талантом! Не-ет, она у нас - главный дегустатор и декоратор королевского стола. Занятие опасное. На теме ядов они с Гаттой и сошлись когда-то.

Девушка вытащила из-под книг с нижней полки свою старую школьную линейку-леталку. Метр тонкой волшебной древесины с продетым в дырочку длинным шнурком. Кавалеры были предупреждены, что провожать девушку нет нужды - дела, секреты и каприз.

Тихий стук в дверь оборвал всю магию свободы.

"Ну, не дай Бог", - ворчливые нотки в собственном голосе позабавили Гатту: папина фраза, папина интонация.

Ненастойчивый, просящий стук, перешедший в поскрёбывание. Нехорошо как-то, тревожно.