- Мне нужно твое внимание. Разве я многого прошу? Если уж на то пошло, то я вообще просить не должна.

Она как будто рассуждала вслух, но уверенности в ее голосе хватило бы на миллион правдивых высказываний.

Он молчал, смотрел на нее грустными глазами и молчал. В его мыслях мелькали образы, но обличить их в слова было сверх его силы. Он устал, он давно не спал. Новая обстановка сводила с ума. Так хорошо и так плохо одновременно ему еще никогда не было. Сладкая боль. Счастье, вколотое в онемевшую от непонимания душу.

Он смотрел на ее лицо: её взгляд был направлен внутрь его, она смотрела непрерывно и тяжело. Но именно эта тяжесть привлекала его. Может защищенность, может её бесконечная ласа. Может то, что он чувствовал искренность в её словах о любви. А может то, что сам впервые искренне, не боясь, сказал их.

Недоверие к людям росло вместе с ним. От доверчивого симпатичного мальчика, идущего с большим ранцем и букетом гладиолусов в первый класс к пацаненку в окружении друзей , затем – к студенту, бредущему темным утром на пару – доверие с практикой разваливалось по кирпичикам. И из этих кирпичиков он строил новую стену, но теперь – вокруг себя. Никто ещё не смог преодолеть эту стену, дотронуться до души. Никто, кроме нее.

Для него до сих пор загадка, как это произошло. В мгновение ока она оказалась рядом. И отпускать ее не было желания. И возможности. Но факт оставался фактом – там, где долгие годы никого не было, поселилась она. И за это уже оказалась под тяжелым бременем его любви.

”- Нет, ты, конечно, можешь попробовать. Я и слова против не скажу, но тебе ведь нужна уверенность в партнере, а он тебе этого никогда не даст. Он всю жизнь будет на краю. Нужна ли тебе эта потерянность? Ведь это тяжелое бремя и ты будешь нести его вместе с ним.

- Мам, я понимаю. Думаешь, я не смогу?

- Сможешь, конечно. Но надо ли тебе эта тяжесть? Я вот не могу представить тебя с ним через несколько лет – ты истратишь себя, не получив ничего взамен.

- Но он же любит меня.

- Это не повод портить себе жизнь.”

А для него стало бременем предвкушение.

Он сидел на старом стуле на веранде своего загородного дома. Дом давно нуждался в ремонте, но сил и денег на это не было. Да и желания не было. Апатия не отпускала его уже 3 десятка лет кряду. Дописывая последние строки своей книги, он улыбался.

Назло ей он искал счастья 40 лет, не забывая ее голоса, не теряя желания. Женщины и достижение целей, детей нет, одиночество, удавленное всем, кем было возможно. Были проблески влюбленностей и привязанностей, но Она жила в его душе наравне с желанием Счастья. Он иногда приезжал в тот светлый город, бродил по улицам, видел дома. Те, что смотрели на их короткое Счастье. Не давая себе возможности открыться и подавляя всячески необходимость ее тепла, он забывал жить. Теперь это уже не важно. Ведь время не вернуть назад.

Она лежала на, мокрой от росы, траве. Рядом сидела ее огромная собака, громко дыша. Дочка была дома, еще спала. Так рано никто в ее доме не вставал. И вдруг что-то заставило ее вспомнить то лето – далекое, подернутое пеленой юности. Тогда у нее не было опыта, чтобы понять, что делать дальше. А неискушенное сердце заставляло вновь и вновь возвращаться. Но цепочку разорвал он, больно полоснув словом. Умея ждать и молчать, он терпеть не мог ее неумение держать слова и думать перед тем, как что-либо сказать или сделать. Но все, что ни делается, все делается к лучшему. И непонятно, почему та боль была слаще давешних и последующих предательств.

Она лежала в сладкой дреме, вспоминая его, казалось бы, забытые слова. Во дворе, разукрашенном мозаикой, слова в тишине. Слеза катилась по щеке, придавая моменту особую пикантность и горечь.