Последние два года жизни (после потери единственного из родителей) Сява Флоренский остро нуждался в хлебе насущном и с остервенением души сопротивлялся зрелищам из всего параллельного и потустороннего. Шаткая граница между этими двумя величинами постепенно разъедалась, будто молью и зарастала, словно быльём. Он поменял сопротивление на смирение и был сыт своим голодом, а жажда лучшей участи навсегда оставила его.

Он ужасно боялся шпионов и их диверсионных зачисток. А между тем опекунство над резвотекущим шизофреником Сявой Флоренским оформил поселившийся в его пыльной двушке его дядя Павел с полюбовницей тётей Катей. Павел Иллистратович Чилиби, древний эллин Одессы, орденоносный мелиоратор из Кзыл-Орды, случайно вывернувший на кривую алкоголизма. Тогда-то Сява и научился быть сытым одним голодом. Из личного имущества у Сявы осталась пыльная гранёная стопка (в которую дядя иногда подливал), а также пыльная стопка старых советских журналов, из которых Сява учил наизусть стихи, чтобы в голове было меньше пустого. Дядя Павел любил с шиком обмыть Сявину инвалидскую пенсию, про этом он добавлял, что от большего он взял немножко, хотя, на самом деле от маленького брал многое. Априори. А на сладкие остатки её тётя Катя кормила Сяву завтраками ежедневно. Вот и вчерась Чилиби обидел Сяву. Хотя Сява и просил дядю налить ему водки как родной человек родному человеку, потому как если доза выпитого достаточна, Сявин мозг обволакивает туман из алкогольных паров и тем самым делает самого Сяву Флоренского как бы незаметным для ликвидаторов с бело-финской границы. Иначе говоря, перекрывает им зелёный коридор. А то, что этой ночью они придут, сомнений не оставалось ни на мгновение. Но Паша обидел Сяву, отмерив ему пару-тройку раз в каплях, а не в граммах, сказав при этом, что он шизоид опасный, потому и пить ему Сяве самим Минздравом строго не рекомендовано, и он, Павел Чилиби, об этом предупреждён. И Сява лёг спать, чтоб накопить сил. Часа через три, заполночь, водка обидела дядю. Она спикировала Пашин жизнерадостный центнер с табуретки спиной на пол. Чилиби сначала грохнулся об пол, потом застонал, потом закряхтел, потом захрапел. Сява проснулся и больше не спал. Необъятное дядино брюхо вздымалось в двух метрах от дивана с тягучей совершенной пластикой.

И Сява стал ИХ ждать,в который раз вспоминая, как служил он в 1987, молодой и здоровый, на советско-финской границе в пограничных войсках и даже до сержанта дослужился. И как на этой самой границе, в глухую ночь, в холодный мрак, посланцами белых банд, в 1936 году пробирались на сторону молодой Советской Республики четыре шпиона-диверсанта. Но на их беду разразилась гроза и сожгла врагов посредством шаровой молнии. Шаровые молнии в советское время вообще часто бывали. Но то было в 36 году, а в этом, сегодняшнем, 2007 все четверо уже живы. И этой ночью заколют Сяву, как единственного носителя их информации о переходе. Сява лежал на своём давленном-передавленном диване без возможности и мизинцем шевельнуть. Трусость – это яд. Парализующий яд. Он прекрасно знал, что за его, Сявину жизнь, английский премьер-министр Невилл Чемберлен назначил кругленькую сумму – 80 тысяч новеньких хрустящих фунтов стерлингов + многочисленные бонусы. Сява понимал, что он не маршал Ворошилов. С логикой у него всё было в порядке. Но он знал об этих четырёх всё – от и до и становился опасным свидетелем для британского льва. И его обязательно убьют и убили бы давно, если… Тут есть один нюанс. Диверсантов четверо, а премия одна. Так как они состояли в неком таинственном братстве «Рыцари Плаща и Кинжала», убить Сяву они должны каждый в одно и тоже время и фунты разделить по 20 тысяч на брата соответственно. А именно – одновременно, с точностью до сотой доли секунды взнести стилеты и с такой же идеальной точностью воткнуть их в грудь Флоренского. Это требует ювелирного отточенного мастерства! Но диверсионная работа не синхронное плавание! Так как Сява ложился на диван, как на заклание и пребывал на нём как агнец на жертвенном алтаре, тренироваться они могли сколь угодно долго! Двадцать семь предыдущих попыток закончились фиаско, но каждая следующая была лучше предыдущей и на порядок выше. Сяве хотелось свернуться лицевой стороной вовнутрь и не думать о ближайшем предстоящем. Но внутри черепной коробки уже начиналось давление пробуждающегося вулкана. Голова, разламываясь, начала пропускать сквозь себя импульсы острейшей боли. Храп Павла Чилиби стал стихать и вместо потолка Сява увидел себя – с потолка… И они пошли, крадучись, как той ночью, в грозу. Каждый из своего угла. В модных габардиновых плащах и мягких фетровых шляпах, надвинутых на глаза. И на каждом – обувь в виде формы лосиных копыт, чтобы через разделительную полосу незаметно прошмыгнуть. И у каждого за пазухой – серебристый стилет. Мгновение. И все четверо склонились над ним. Вскинув свои серебристые стилеты, задышали в унисон, прицеливаясь в область сердца – сердца молодой Советской Республики – сердца Сявы Флоренского. Сява закрыл глаза, но видимость не исчезла. Он зажмурился ещё сильнее, но пошла только рябь, как по экрану телевизора. Надо было закрыть форточку, тогда бы те водочные крохи, которыми угостил дядя Паша, не выветрились в неё так быстро и, быть может, алкоголь ну хоть немножко сыграл бы роль наркоза. Но к великому Сявиному облегчению, преступные англосаксы облажались в 28-й раз подряд. На этот раз виновником проваленной акции стал Дамаркус Макдермот, рыжий и веснушчатый капитан британских ВВС, завербованный в своё время «Интеллинтженс Сервис». Он буквально на пол-секунды поспешил раньше товарищей сделать подлое дело и выбился из ряда синхронности. Фальстарт! А это уже не считается. И парни с берегов Типерери понурились и разбежались по своим углам, как тараканы, на лосиных копытах. Первым, стараясь скрыть свой позор, побежал в свой излюбленный правый угол с южной стороны комнаты, капитан Макдермот. И Сявина душа вернулась с потолка на землю к храпящему в неведомстве дяде Павлу. Головная боль прошла моментально и стало так легко, что захотелось играть в баскетбол,. Как 15 лет назад, в университете, где он сражался за местный «Политехник» и был совсем неплохим центровым. Благо рост у Сявы 2,02. Правда, потом крыша у Флоренского стала ехать с такой изнуряющей настойчивостью, что чувство мяча оборвалось в миг единый.

Что-то заставило Сяву сдёрнуть своё длинное, в одних семейниках, высохшее, как мумия, тело и посмотреть на часы. Красные жирные электронные цифры показывали 5:44. На дворе стоял октябрь, и тьма за окном была непролазная. Павел Иллистратович продрыхнется часа через полтора. Теперь Сяве Флоренскому предстояло прошвырнуться по ночному городу - пособирать пустых бутылок, присовокупив их уже к собранным, чтоб затем оросить горящие трубы мелиоратора холодным пивком. Да и самому неплохо бы выпить положенный по норме стакан, дабы отпраздновать тем самым нелёгкую победу над наймитами Чемберлена. Сява с задором натянул на себя линялую спортивную майку с номером 19 и фамилией «Флоренский» на спине. Ту самую, в которой он держал кубок победителя в соревнованиях между Вузами в 1992 году. Но потом долго и исступлённо искал свои джинсы и носки, которые давно были в единственном экземпляре. Через некоторое время он заметил, что штанина его джинсов выглядывает из-под жирной спины Иллистратовича . Наверное,и носки были там же. Вероятно, дядя Паша просто упал на предметы его гардероба и погрёб их под собою, сделав для Сявы ситуацию патовой. Сява вышел в прихожую. Надо бы попробовать надеть плащ тёти Кати. Попробовал. Надел. Ярко-зелёный плащ скрыл семейные русы. Правда, двухметровому Сяве он едва доходил до колен. Сява поддёрнул трусы максимально выше. Обул сандалии (подарок дяди Паши). Они, как всегда, были чуть великоваты. Подошёл к зеркалу. Глянулся. Голоногий, в сандалиях и плаще, с разметавшимися по плечам сальными космами, цвета прелой соломы и скудной, рыжей (несмотря на двухгодичную небритость) бородёнкой, он как бы олицетворял в себе начала двух великих античных культур Древнеримской и Варварской. Это как нельзя кстати вдохновило Сяву. Он представил себя Овидием Назоном, облохматившимся на варварском побережье Понта Эвксинского. Сунув в карман большой пластиковый пакет для мусора, Флоренский вышел на улицу. Утро было нежным, как Фитцжеральдовская ночь. Несмотря на октябрь, было прилично за плюс и моросил дождик мелкими тёплыми дождинками. Он как бы обволакивал Сяву парной купелью. Сява шёл по центру города, не сторонясь луж и вскоре в его сандалиях на босу ногу зачавкало. Он уже проходил казино «Золотая Лава», когда впереди показалась стайка молодёжи. Молодые ночные самцы что-то премерзко выли пьяным фальцетом, аки шакалы, а их подружки противно хихикали, гиенам подобно. Сява, просчитав ситуацию, свернул с проспекта в тёмный дворик и сразу вляпался в какую-то жижу болотного типа. Потом он долго чертыхался и проклинал дядю с его дармовой обувкой. Ну да Зевс этому древнему эллину судья. Безвозвратно утопив одну из сандалий, Сява наконец-то выбрался на твердь тротуара вдоль близлежащего дома.

Продолжение следует.