Нет книг нравственных и безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и всё.
Оскар Уайлд.
|
Туман опустился на промёрзший Лондон и скрыл уличную грязь. Он стыдливо укутал человеческие грехи и пороки, спрятал вора, крадущегося вдоль стены; отравителя, заботливо поправляющего бокалы на столе; осквернителя, идущего по кладбищу с лопатой на плече. От людей остались только голоса, звучащие тут и там в молочной белизне, ругань и хриплый смех. Стемнело. Молодой лорд Бартлби и его старинный приятель герцог Илчемпорт уютно устроились в курительной комнате родового поместья семьи Бартлби. Было десять вечера и после сытного ужина и обильных возлияний оба лениво курили сигары и неспешно потягивали вино из утончённых бокалов. Джеймса Бартлби клонило в сон, он рассеяно слушал речь Илчемпорта и придумывал повод, чтобы отделаться от старого приятеля. Эрнест Илчемпорт, напротив, был настроен на обстоятельный обмен светскими сплетнями. Покачивая ногой он спросил: - Между прочим, слышали ли вы о страшном несчастье, постигшем лорда Генри? Бартлби немного оживился. Лорд Генри был видной фигурой лондонского высшего общества, и Джеймс разделял некоторые из его самых радикальных взглядов и теорий. Что уж говорить, любое происшествие, приключившееся с лордом Генри, моментально приобретало привкус сенсации. - Что же с ним? - О, он окончательно лишился рассудка. - В нынешнем высшем обществе полно сумасшедших и решительно никого это не смущает. Илчемпорт пропустил это замечание мимо ушей и выудил из кармана серебрянную бонбоньерку. - Хотите? Американские, - сказал он, протягивая вещицу Джеймсу. - Такое ощущение, будто в Лондоне открыли филиал Америки. А между тем, у них нет ни эстетики, ни вкуса. Они, как дикари, верят только в то, что может принести пользу. Нет, Эрнест, я не хочу конфет. На их месте вполне могла бы оказаться рвотная таблетка. Герцог послушно убрал бонбоньерку в карман и продолжил гнуть свою линию: - Лорд Генри имел обыкновение говорить, что хорошие американцы после смерти попадают в Париж, а плохие – в Америку. - Вы говорите о нём так, как будто он уже умер, - заметил лорд Бартлби, любуясь игрой света в бокале вина. - О, это почти так и есть. Вчера я пытался нанести ему визит, и он то и дело порывался прыгнуть из окна, трижды распахивал его, но не завершал начатого, кляня себя за малодушие. - Какой дурной тон! - Несомненно. Молодые люди помолчали, глядя на кончики своих сигар. Лорд Бартлби отметил, что его сонливость прошла, и он обратился к герцогу: - А что же его жена? - Помилуйте, Джеймс, всем известно, что на протяжении своего брака они виделись исключительно на званых обедах, причём зачастую случайно. Впрочем, сейчас она, кажется, довольна своим положением, прости её Господи. Только представьте, как только она пришла, он при мне кинулся ей в ноги и стал молить прощения за все содеянные им грехи. - Какая несдержанность! Думаю, у него весьма неустойчивая психика. - Вы никогда не говорили мне, что увлекаетесь психологией, Джеймс, - заметил герцог. - Помилуйте, мой милый Эрнест, я читаю книги по психологии между Шекспиром и газетой, чтобы лучше спать. Думаю, это значительная проблема современно аристократии: кругом полно начитанных людей, но слишком мало разумных. - Лорд Генри всегда превозносил интеллект. - Но не рассудок. - Не важно. Теперь это всё равно не так, - подхватил герцог, - вчера он всё бормотал, что всю жизнь в своих теориях превозносил лишь правду, но никогда – искренность. Он сказал, что за цинизм необходимо казнить. - Это существенный минус в пользу его теории нового гедонизма. Услышать такие слова из уст лорда Генри всё равно, что получить от священника приглашение на Чёрную Мессу. - В наше время это кажется вполне вероятным. Люди ходят в церковь исключительно, чтобы полюбоваться на золотой окант. - Ваша правда. У людей появился вкус. - Но пропала вера. - Значит, она им больше не нужна. - Религия – может быть, но вера! - Есть красота и наслаждение – это вера двадцатого века. - Джеймс, вы говорите, как лорд Генри. - Я многому у него научился. - Но посмотрите, как он закончил! - Этому предшествовало полвека наслаждений. Герцог не нашёлся, что ответить. Он только вспомнил блистательную фигуру лорда Генри, который всегда смущал и радовал умы светских львов своими воистину смелыми, в высшей степени циничными рассуждениями. Он мог взять любую идею и жонглировать ею, словно цирковой актер своими цветными шариками. Его речи всегда были красноречивы и он решительно никогда не лез за словом в карман. Лорд Генри был для лондонского общества фигурой незыблимой, яркой, порочной и прекрасной. - Интересно, что же его надломило? - тихо произнёс герцог, обращаясь к потухающему камину. Лорд Бартлби воспринял это как вопрос, адресованный ему: - Мне кажется, я знаю причину... - и умолк. - Милый Джеймс! Не томите! - Это в высшей степени не достоверно, всего лишь мои догадки и я не знаю, в праве ли я... - Умоляю Вас! - Хорошо, Эрнест. Но я еще раз хочу заметить, что не имею представления об истинной ценности этих фактов. - Ради Бога, Джеймс! - Говорят, - задумчиво начал лорд Бартлби, - что несколько десятков лет назад лорд Гарри Генри встретил юношу весьма нравственного и, что еще более существенно, невероятно красивого. Естественно, как только лорд заговорил, юноша тут же оказался под его влиянием. У лорда Генри невероятно красивый голос... Может быть, именно в этом сила его убеждения... Как бы там ни было, ходили слухи... Я подчёркиваю: ходили слухи, что юноша свернул на тропу разврата и безнравственности. Некоторые джентльмены стали выходить из комнаты, в которую он входил. Говорили, что он обесчестил множество достойных девиц и увёл с прямой дороги сынов высшего общества... В общем, стал достойным подражателем лорда Генри. Но порок не отпечатался на его лице. Он оставался свежим и молодым, многие просто не могли поверить в его распутность. Впрочем, моя троюродная тетушка имеет обыкновение говорить, что речи лорда Генри действуют на неё лучше, чем омолаживающий бальзам, который ей прописывает её врач... Однако я вижу нетерпение на вашем лице, Эрнест, потому не буду больше отклоняться от темы. По прошествии более, чем двадцати лет после их знакомства, юношу, а вернее уже мужчину, нашли в запертой комнате с кинжалом в сердце и собственным портретом в обнимку. Опознать его удалость только по кольцам. - Он был настолько обезображен? - И да, и нет. Он разом постарел на десятки лет. - Мой Бог! Джеймс, я читал об этом в газете! - Да, об этом много писали. Врачи предположили, что атомы его тела каким-то образом перестали вращаться и отмирать в возрасте двадцати лет, а некий катализатор возобновил и ускорил этот процесс, что привело к немедленному старению. Психологи склонялись в пользу серьёзнейшого нервного напряжения. Впрочем, в любом случае, как только этот юноша увидел перемену, он покончил с собой. - Джеймс! Кинжал в сердце! Это же было убийство! - Отнюдь. Инспекторы Скотленд Ярда – вот уж кто редко ошибается в своих предположениях! - заявили, что все факты говорят в пользу самоубийства. - Положим, - отступил герцог, - И что же вы считаете, что это произвело такое сильное впечатление на лорда Генри? - Постойте, друг мой, я не сказал самого главного. Один священник, между прочим дядюшка одной из совращенных юношей девиц, во всеуслышание заявид, что это не что иное, как кара Божья. Вот это, мой дорогой Эрнест, и произвело впечатление на старого безбожника лорда Генри. Высшие силы в действии. Ибо я не представляю, что еще могло поколебать такую циничную крепость, как не страх за собственную жизнь.
На другом конце Лондона в неосвещенной комнате в кресле у потухшего камина скрючился человек. Если бы лучнный свет мог достаточно осветить его лицо, то немногие смогли бы узнать в нём старого лорда Генри – так сильно он изменился. Щеки ввалились, кожа пожелтела. Носа как будто удлинился. Человек этот представлял из себя зрелище жалкое, что еще более было заметно на фоне роскошного убранства гостинной, где тут и там тускло поблескивало золото и яшма. Человек шатался из стороны в сторону, нещадно стискивая голову судорожно сведенными пальцами. Его губы явно что-то беззвучно шептали, повторяя из раза в раз одну и ту же фразу. Если бы только существовал Бог и если бы он пожелал обраить свой взор на несчастного, он мог бы услышать: - Прости меня, Господи! Прости меня, Господи! Прости меня, Господи! Но никто не отвечал человеку. Часы пробили третий час, и глаза человека широко распахнулись. В них блеснуло что-то дотоле незнакомое им. Цепко глядя в никуда, человек перестал раскачиваться и произнёс тихим голосом, слившимся с боем часов: - Прости меня, мой мальчик. |
Библиотека // Объявления
