Ты знаешь, я частенько обращаюсь
К своему затылку, говорить пытаюсь,
Смотрю я на него упорным взглядом
И в том, что видит он меня, не сомневаюсь.
Да, это так же невозможно
Как, скажем, укусить себя за локоть,
И всё же я смотрю себе в затылок.
За это не мешало бы похлопать.
Как началось всё, я теперь едва ли вспомню.
Тогда, наверное, когда кипящей кровью
Я чертям отрезал намыленные ноги.
За что? За то, что черти, а не Боги,
А ими очень часто быть пытались,
Как червь на сковородке, извивались.
Но не в обиде я. Я делал то, что делал.
Кропил я кровью люциферов смело,
И падая, завистникам на зависть,
Теряли шерсть они и тут же рассыпались.
А дальше шли четыре страшных года,
И что за наглая, скажи, порода,
Косички отрастил себе под носом,
И можно всех повесить без вопросов.
Но вот не тут то было. Кваземоде
Мы дали по горбам, под дых, по морде,
И, покраснев от злости и обиды,
Он вспомнил участь бедной Атлантиды.
И всё-таки сдаваться не решился,
А лишь на время в панцирь-дом зашился.
Луг заскрипел, и зелень распустилась,
И ухо левое лапшой покрылось,
Я подскочил, залаял, встрепенулся,
И хоть не спал, но всё ровно проснулся.
Я побежал по черепам, и мысли
Соплёй зелёной в голове повисли.
И вдруг - стихи, лишённые страстей:
“Не думай больше. Мысли – для детей… ”
“Ты кто?”
“Затылок”.
“Сколько?”
“Столько”.
“А где?”
“А там, но лишь постольку”.
“А почему?”
“Чтоб пусто было”.
“А я спрошу!”
“Она забыла…”
Так познакомился я с ним впервые,
Глаза открыл, и прочь тупые.
Цветы прокисли, слова завяли,
Мы взорвались – жить начинали.
“Ты здесь давно?”
“Да нет, недавно.
Но много знаю”.
“Вот и славно.
Меня зовут…”
“Да знаю, знаю.
Я задний мозг твой населяю”.
“Мой задний мозг? В каком он заде?”
“Тебе и вправь услышать хочется о правде?”
“Да, я хочу! А чем я хуже?”
“Да нет… Тебе это не нужно”.
“Мне лучше знать, к чему я годен!”
“Ну ладно, всё, замяли, пройден
Наш глупый спор, раз хочешь, слушай.
Очистить от лапши смогу я твои уши.
Твои мозги жидки, как суп молочный,
Твой нервный нерв, как бабка, склочный,
Твои глаза в грязи погрязли,
А на ушах лапша устраивает праздник.
Ты весь во лжи зарос, как жук мохнатый.
И тут родился я – твой задний мозг проклятый.
Мне мама – задница, и задница является отцом,
И я родился задницей всего, а не лицом.
Но легче жить мне не лицом, а задом,
Ведь задницы вокруг, они мне рады.
Они во мне себя смогли увидеть,
Поэтому не стали ненавидеть,
А возлюбили всей душой и телом
И открывали мне душу всецело.
А я как губка впитывал рассказы.
Не для себя, совсем не для показа,
А для того, чтоб в один день прекрасный
Всем доказать, что зад я не напрасно.
А, в принципе, мы в заднице и все, и вся, и всюду,
А может на пути туда? Но скоро все там будем.
Я – часть тебя, я сзади повсеместно,
А если вдруг послать меня захочешь, то это неуместно”.
“Нет, я посылать тебя не буду,
И более того, скажи откуда
Мне взять уверенность, что ты не гонишь?”
“Всё, мне дошло, я понял, к чему клонишь.
Начнём с того, как крюки-закарюки
Ты заставлял цеплять себя за руки,
И синий от потерянной надежды
Ты снова надевал колючие одежды.
А дальше кофе было – пойло идиотов,
Чернушки чёрные во славу обормотов.
Но, слава Богу, пепел из котельных
Ты смыл водой своих уставов дельных.
И молоко в тринадцатом колене
Воду не победит и не заменит.
А вспомним хоть бы деревянные пружины,
Не механизмы, даже не машины,
А всё природный материал в глуби столетий,
Горько, как солнце, но, как дёготь, светел.
Тогда ты дырок наклепал на славу,
Устроил на ковры отличную облаву.
Но даже это можно посчитать игрою,
Когда сравнить, что сделали с тобою,
Опять-таки, не задницы, а рожи.
Я видел многое, но это не похоже
Ни на одну из сломанных руки и носа.
Тебя топтали в кучу из мочи-поноса.
Дерьмом поверху лили-обливали,
Тебя тащили вниз, тебя топтали.
Но лампочка за пазухой тебя не раз спасала,
Такую лампочку затмить дерьмища мало.
В ней столько света, радуги неба,
И соли пуд, и три буханки хлеба.
Что, как прожектор, тучи разметая,
Она глядит вперёд, над небом поднимая.
А дальше, ты напялил на себя кольчугу,
Хомут одел и обзавёлся плугом.
И сам собой, без видимой причины,
Пахать пошёл асфальт родной Отчизны.
И в том прикол, пока ты там потел,
На плуге Тыдыгимский конь сидел.
И нагло управлял тобой, лошара,
И, якобы, работали на пару,
Но жрал пшеницу и овёс, и жито
Лишь он один. Тебе – копытом
И по зубам, и в дых, и в челюсть.
А всем раздаривал улыбки. “Прелесть!”-
Все тявкали вокруг собачки
И получали от него подачки.
А ты стоял в углу, как будто нищий,
Пока кобыл он тискал, чёртов кабелище!
Но, слава Богу, ты увидел это.
“Пошёл ты на фиг!” - крикнул всему свету.
И, хоть ты стал не больше чем изгоем,
Зато ты не терпел и высказал всё боем.
Ты взрослой жизнью думать начал рано,
Уже могучий бас в словах, а не сопрано.
Ты знаешь всё, но многого не знаешь,
Но главное – всё это понимаешь…”
“Всё, хватит! Я не ёж, и мне всё ясно.
Действительно, ты мозг мой не напрасно.
Но если знаешь ты и вправду много,
Тогда скажи мне, почему уроды
Затмили горизонты-вертикали,
И, где не сунься, всюду эти твари?”
“Да просто даунов больше раз в пятнадцать,
И все давай плодится-размножаться:
В год по десятке, пятьдесятке, сотню!
И все нырца в говнамордоваротню.
И все трындят, пиликают, клубятся,
И снова плодится-размножаться.
На десять – двадцать, на сотню – триста,
И все уроды, идиоты чисто.
И каждый, как единый, считает себя круче,
А сам – дерьма скопленья, а если просто – куча.
Но главное не это, а то, что дауны эти
Идеями плевались, как маленькие дети.
А все грибы развесили.
“Давайте слушать. Весело!
Давайте верить. Весело!
Плясать давайте. Весело!”
А вот зачем, им и не снится даже,
Всё потому, что с головою лажа.
Пустой у них, как рог козла, котёл,
Да и потушен пионерским способом костёр.
А идиоты всё смеются и смеются,
Но и они, я думаю, нарвутся,
Когда ушами хлопать перестанут,
Подпрыгнут, закричат и встанут.
Зашевелятся штаники на стуле,
И каждый лоб получит свою пулю”.
“Ты без приколов так соображаешь?”
“Мозгами я раскинул. Понимаешь?”
“Да, это сильно. Только не понять мне,
Зачем мы продолжаем кавырякаться в говне”.
“Приколов много здесь козлам на радость.
Давным-давно устроил пакость
Нахальный дед с картавой речью.
У самого-то были слабенькие плечи.
Вот и решил он свой хомут накинуть
На плечи быдловоза, а сам тихонько сгинуть.
И, черномазые от радости, дебилы
С огромным счастьем хомутище нацепили.
А дальше – БУХ, и сладкий шарик сдулся,
А весь отброс, как и всегда, обулся.
Но ведь карасище не хочет жить на суше,
Вот и приходится ему старушек слушать.
А что они, у них мозги когда
Маразмом заплыли. А это – навсегда.
Так началось: чуть левый болт – в карман.
Чуть левые будильники – обман,
Чуть левое налево – беспредел,
А фонари и шишки, в общем, в не удел.
А, как известно, если волку ноздри разодрать,
То даже он разучится дышать,
А если мухе отодрать крыло и ноги,
Она, как червь корявый, будет ползать по дороге.
Так и они, нажравшись наркоты,
Обратно с солнцем перешли на “ты”.
А кто умнее был, так тех уж больше нет,
Все остальные же копаются в говне”.
“А где цветы?”
“Какие?”
“Всё равно.
Ведь где-то есть они, ведь где-то их полно?
Ведь где-то солнце есть?..”
“Забудь, наивный.
Где доллары, рубли и марки, гривны,
Ты хочешь отыскать цветок. Конечно
Попробуй. Только это безуспешно”.
“Но почему?”
“Да потому!”
“Зачем?”
“Затем!
Цветы нужны, но только наплевать всем.
Они растут, живут и светят ночью,
И даже песни можно слышать, между прочим,
Но зависть жрёт и точит древесину,
И дочка вдруг меняется на сына.
На небе тучи. Дождь со стеклом и водкой.
Титаник оказался гнилой, дырявой лодкой.
Кирпич на бошку, в рожу мухоморы,
Переговор, базары, заговоры.
Под дых и в челюсть, кран открытый настежь.
За это не откупишься и даже не заплатишь.
И вот те раз! Крутитесь карусели!
Пусть всех тошнит, кто прыгнуть не успели.
Ножом под горло – вот и все причины,
Что б распрощаться со статусом мужчины.
И вот – цветок…Встречайте это счастье!
Но он растёт на хищниковой пасти.
Не лепесток, а зуб, язык, не листья.
“Эх! Хороша, ядрёна эта бестия!”
А руку всунешь – сразу БАЦ, по плечи.
Ты сразу в храм и ну-ка ставить свечи
За упокой, за здравье, за наживу…
Но только, всё ровно козёл ты лживый.
В тебя плюют, а ты им лижешь пятки,
На кол посадят – вот и все порядки”.
“Ну а цветы?”
“А что цветы? Завяли,
Когда их кислотою поливали.
Жужжит мотор, крутила зубья пилка.
Вот и готова на зиму подстилка.
Коровы съели, козлы пожрали,
Сердца цветные биться перестали”.
“А если взять…”
“Ну что?”
“Ну, скажем, книжки”.
“Сю-сю, ля-ля”.
“Да не любовные интрижки!
А, скажем, реферат на тему “Люди””.
“Люди?! Ха-ха, а может быть не будем?”
“Нет, почему же, я хочу узнать об этом,
Кем лучше быть с людьми: Зимою или Летом”.
“Какие люди?! Глупый! Оглянись ты!
Вокруг сплошные педофилы, онанисты,
Маньяки хулиганы, извращенцы.
Слабо теперь раскинуть настежь сенцы?
А книги – полное фуфло и лажа,
Не добрый груз, а тяжкая поклажа.
Повсюду брешут черти-недоделки,
И всё в округе – их руки проделки.
Откроем книгу?”
“Ну, давай, допустим”.
“И снова на ушах лапшу отпустим?”
“Но почему?”
“Читай и слушай.
“Мы победим!” - и первая лапша на уши,
“У нас всё круто!” - и ещё два пуда макароны,
“Отсутствует преступность!” А как наркобароны?
“Мы в следующем году…” - ну-ну, давай, надейся.
Его просто не будет. Ну что? Облом? Отклейся!
А ты в бумагу посмотри глазами.
Всё там – блевотня. Ну и чёрт с нами!
Бумага есть бумага. И проку от неё то,
Что б в туалет повесить буржуя-идиота.
А ты читай, надейся, что “к будущему году”,
“Отсутствует преступность”, “мы победим”, “народы…”
Что скоро будет солнце у каждого в квартире,
Что будет много денег, что будет миру в мире,
Что на стакан селёдки насыпят литр соли,
И хватит всем и счастья, и мужества и доли”.
“Так значит всё так сложно?”
“А как же быть иначе?
Когда на шар – квадраты, а на смеёшься – плачет,
На гвоздь – пружина, толстый – жидкий,
Сухой – промокнувший до нитки.
Ты слово им, они же двести,
Попробуй, усиди на месте.
Всё сложно. Игры – лишь для взрослых
Тебя должны оставить без вопросов”.
“Да, это мусор…”
“Я согласен.
Причём он больше чем опасен.
Ты хоть раз держал за гриву
Коней помешанных на пиве?”
“Да нет…”
“Вот в этом всё и дело.
Что б место каждое имело,
Ты рявкни: “Блин! Ко мне, ублюдки!
Не есть, не пить четыре сутки!”
Не бойся, бей, куда попало,
Что б жизнь дерьмом навеки стала.
Пускай на фарш и в мясорубки
Пихай головы, ноги, руки.
Мозги на стенку, кровь на стенку,
Руку сломал, свихнул коленку.
И все дела! Жалеть не надо,
Ведь всё равно найдётся падла,
Которая, как дятел пьяный,
Стучать начнёт по барабанам.
И первая на вилы сядет,
И на тебя рукой покажет.
Так вот за эти руки вздёрни
И все грешки неверным вспомни.
Сломал и бросил, крикнул, плюнул
И голову в карман засунул”.
“А если будут плакать?”
“По фиг!
Не для того идешь на подвиг,
Что б, как дитё развесить нервы,
Они же, этакие стервы,
Ещё не так начнут слезиться,
Чтоб снова своего добиться.
Ты вспомни, как просили гады
Наполеоновой пощады.
А он молчал, хоть был и бабой.
Ещё доказывать те надо?”
“Не надо. Всё я понимаю.
Ты объясни: я засыпаю
Всегда в одно и тоже время.
Я – даун? А может это бремя –
Тупая дань тупой эпохи?”
“Дела твои ещё не плохи”.
“Но ведь не всё и это даже.
Когда я сплю, то сны я, скажем,
Совсем не сню. И сплю я мало!”
“А это жизнь тебя достала.
Конечно, можно согласится:
Из-за того тебе не сниться,
Что ты поганый волк позорный.
Но это бред тупой и полный.
Причина в жизни вся паршивой,
В козле вонючем, бошке вшивой.
Когда уродливые твари,
И каждому ослу по паре,
За глаз – по уху, ноздри – зубы,
И каждый левый даёт дуба,
Плевать на деньги, на свободу,
И с головой пудовой в воду,
Кирпич на шею, кувыркаться,
И без мозгов в мозгах купаться.
Ты: “Извините, я случайно”.
А немец сразу: “Майне, майне.
Я немец есть, и немцам слава!”
“А не закрыл бы ты халяву?!
Пошёл ты на фиг! Скройся! Сдуйся!
И в экономику не суйся!”
“Я есть…” “Ну и хавай тараканов.
Как раз, в крематорий горлопанов”.
Смешно, конечно, но обидно.
Нальём стакан, и будет видно”.
“Обида злости не по теме,
Когда грозит конец системе…”
“Конец системе?! Ну ты ляпнул!
Ты видел, как осёл снимает шляпу,
Как червяки ползут по тухлым помидорам,
Как дармоеда лысого ведут по коридорам,
Как жаба расползлась по чёрному бетону,
Как кошек разбавляют, килограмм на тонну,
Как кишки разлетаются праздничным салютом,
Как наковальню взяли вместо парашюта”.
“Не видел…”
“Вот где слон зарылся”.
“Но я же только…”
“Всё! Умылся!
Мочалка с дёгтем, с кровью мыло.
Хватай, грызи, чтоб не остыло,
А то холодное не вкусно,
А то холодное загусло,
А то с холодным руки вяжет.
Никто не скажет, не подскажет.
А то, что с ним, пусть с ним и будет,
Опять козлы тебя засудят,
Хоть ты разбейся на кусочки,
Но мыть твои не станут почки”.
“А если я любовь затрону,
На трон – король, наверх – корону,
В колено – скипетр, улыбку – в рожу,
То это, это мне поможет?”
“Ну, ты опять туфту толкаешь.
Ты - тормоз, или не понимаешь?
Любовь, лемур, каханне… СПИД
Тебе в лучшем случае грозит.
А то и хуже раз в пятнадцать,
Вот и знай, с кем распинаться.
“Тебя люблю я очень-очень”,-
Ромео, блин, корове строчит, -
“И больше жизни обожаю…”
И тут же нож в живот вонзают,
Щелчок затвора, и стреляют,
Топор в бошку, мозги стекают.
Ромео падает на кучу дерьмостаза –
Пила “Победа” пилит без отказа.
Его сгноят, раскрошат, растерзают,
Башку отвинтят, круто закопают.
“Так говоришь, что больше жизни любишь?
Так я проверила, меня не обессудишь”.
И на все зубы лыбиться корова,
Пошла цеплять Ромео снова.
Но в том прикол, что снова эти доды,
Как мухи на дерьмо слетаются. Уроды!
И все прекрасно знают, что случится,
Но вновь Ромео, как придурак, мчится
И снова о любви признаться очень хочет,
И снова от неё по голове схлопочет.
Да что там он, когда вокруг такое!
Ломаются традиции, ломается святое!
И всё висит лишь на соплях последних,
Но вскоре лопнет и такой посредник.
И этот паровоз огромистой системы
Как долбанётся в землю. Вот и все проблемы!”
“Природа мстит…”
“Какая там природа?!
Себя собой угробили уроды.
“Мы можем всё и всё мы знаем!
Мы – супермены, мир спасаем.
У вас имеются заботы?
Скажи мне где ты, с кем ты, кто ты,
И я с друзьями, будьте смелы,
Тебя избавлю от проблемы”.
Ну, да! Конечно! Он избавит!
Как только в путь, рога наставит,
Такие, что хоть нервы имеешь,
Но всё равно ты офигеешь.
И все, и вся, и всё – конец…
Короче, полный армагидец.
А вот природу винить не надо,
И без неё старались гады.
Она живёт сама собою:
Жучки и жабки там с травою
Там волки злые и тупые
Как были дауны, так и ныне
Голодные даются дубу
И ищут, что бы схватить в зубы?
А если кто защемит зайца,
То всё, гомон, теперь считайте
На одного братишку меньше стала.
Вот так, дружбан, весна настала.
А ночью совы полетели
И даже крикнуть не успели,
Как долбанулися о ели,
А там их лисы и поели.
А что ж вы думали, не подобает
Летать напившись. Это знает
И дрозд, и дятел, и ворона.
О, дятел – это оборона,
Стучит-стучит, в хорошем смысле,
Башку пробил, и фиг с ним, мысли
Зато не будут беспокоить,
Он это может всем устроить.
И, главное, что за бесплатно.
Он не пошлёт назад-обратно,
Как зажиревшие буржуи
Станок рабочий. Ну и
Фиг с ним! Я спокоен!
На релаксацию настроен!”
“А если нам забросить невод,
Собрать вещички и налево?
Ну-у, скажем, хоть бы за границу?”
“Ну тоже, блин, нашёл мне птицу –
Петух ощипанный до кости,
Тебя так прямо ждут там в гости.
Ты им там нужен так же сама,
Как дикарям кусочек сала.
А кроме шуток разобраться:
Откуда лучшего там взяться?
Там идиоты наших хлеще,
Не тормоза, а тормозище.
Да и дерьма там больше явно.
Из-за него они о главном
Как дети малые забыли
И в унитаз скорее смыли.
Но ведь не тут-то было. Позже
Какой-то умник бросил дрожжи
В толчок народных демократов.
И вот те раз! Таких терактов
Не ожидала заграница.
Пришлось навеки распроститься
Со статусом большой чистюли.
Огромный шар мгновенно сдули.
И как говно теперь попёрло!
Сквозь уши, ноздри, через горло,
По улочкам и по проспектам,
Зимой, весной и поздним летом.
А паники совсем не надо.
Там говнастёк, там говнапады,
Там говнаречка, говнатучи,
И пучит больше, пучит, пучит,
Говнафонтаны в говнапарках,
Говнаживотные в зоопарках.
Говнапорламент, говнадума,
Говнадепутаты-толстосумы,
Говнастрана, говнапланета,
А больше ничего и нету.
И что ты предлагаешь, с говналужи
В говно залезть по саменькие уши?
Ну нет! Своя рубашка к телу ближе,
Пускай буржуям пятки лижет
Кто-то другой, а я не стану,
Пусть и пиликать перестану”.
“Так, может, в космос?”
“Это дело!
Вот где б душа простор имела:
Направо, влево, повороты,
Вперёд, назад. Свобода! Что ты!
И рядом нету дармоедов,
Не поездов, велосипедов.
И не домов, и не соседей,
И не волков, и не медведей.
Ты здесь один, как хрен в стакане,
Ты сам слуга, ты сам и барин,
Здесь бить не будут бедолагу,
Сто грамм нальют бомжу-бродягу.
А для семьи давно устроены
Антиколотушкавые воины.
Здесь денег нету, и не будет,
Здесь подсудимых не осудят,
Да просто-напросто их нету.
Ну, вот и все ингредиенты.
Ах, да! Забыл о том, что в космос,
Даю сто пуд, и без вопросов,
Дерьмо пробраться не сумеет,
Но хорошенько попотеет.
Тут ему повылазят боком
Все наши беды страшным сроком:
Без права переписки лет так триста.
Ну что, дерьмо, асталависта!
Но даже здесь сгореть не сложно
И угадить в кастрюлю можно.
На императорском сиянии
Кипят тупые обещанья,
Шипят, бурлят и возникают,
И истинную вещь рождают.
Ну а она молчать не станет,
Откроет рот, оттуда достанет
Прожектор, лампочке родимый,
Той самой, что с огромной силой
Дерьмищу противостояла,
Его по стенкам разметала
И устремила в космос взгляды.
“Смотрите, маленькие гады!
Настал ваш судный день, конечно.
Ну, что? Прощаемся на вечно?”
Без соглашенья и отказа
Рванул он ручку унитаза!”
“Да, сложно это, сложно…”
“Только сообразил ты слишком поздно”.
“А я слепым как будто был,
Всех уважал и всех любил,
Но только зря всё было это,
И моя песенка допета…
Но в закромах вопрос остался,
Он заболел и воспалялся:
За что всё это? За какие,
За прегрешения лихие?”
“Ты спрашиваешь меня напрасно,
Всё здесь и так предельно ясно.
За то, что мылился на месте,
За то, что часто ставил крестик
На человека, на карьеру,
За то, что не дал ходу делу,
За то, что наплевать боялся
И перед дубом распинался,
За все дефекты из морали,
За то, что чистый мозг засрали,
За то, что кинули артистов
Проклятые капиталисты,
За амплитуду, синусойды
И за актаниойды.
А выгляни в окно, и что там?
Сплошная воля идиотам!
А люди где? Ха-ха, их нету!
Их не было! Вот и за это!
А в прочем, всё не так уж важно.
Итог всего – вот это страшно”.
“Так если все такие люди,
Я не пойму, что с нами будет?”
“А то и будет, что повиснет.
Но всё опять от вас зависит.
И если люди будут жить уродами,
Ублюдками и подлыми козлами
И будут пренебрегать землёй и водами,
Плевать-харкать паршивыми словами,
И будет по фиг всем, что люди все накрылись,
И будут с понтом все, а может без понта,
Тогда проглотит космос, чтоб не смылись
Виновники паршивого конца… И темнота…”
“Что делать?”
“Ничего, надейся”.
“Так плакать хочется”.
“А ты посмейся”.
“Я не умею”.
“Вот прикольно!”
“Не научили”.
“А если больно?”
“Не лезет в горло смех, и точка!”
“Ну, ладно, уже рядом ночка.
Мне спать пора. И тебе, кстати,
Иди, валяйся на кровати.
Ах, да, ещё, не зазнавайся,
Будут вопросы, обращайся.
Мой адрес, как и прежде, рядам:
Башка, затылок, рядом с задом.
Ну всё. Пока. Устал я очень”.
Затылок растворился в ночи.
А я остался и в надежде
Пытался думать, как и прежде.
И вновь стихи, лишённые страстей:
“Не думай больше. Мысли – для детей…”