В продолжение - "Явление Анны"
|
Заметку об Анне Минаковой я писал первой. С тех пор и мой способ раскрывать перед Вами, мой читатель трепетную поэтическую душу претерпел, так сказать. И ещё, я меньше стал болтать в этих своих опусах. Да и Анна за эти годы, не вместившись в сетераторскую судьбу, стала и лауреатом и узнаваемым поэтом. И мне стало интересно, а что сейчас…
Интересно, когда человек как цветок Не мигая глядит на зелёный восток — В мельтешне ли, толпе ли, пустыне, Словно в жилах его не кровища, а сок, И внимательный свет в сердцевине.
Будто кто-то ему указал на звезду: Из неровного облака вынул. И теперь он цветёт в поднебесном саду Меж тюльпанов, ромашек и примул.
А в густых золотых волосах волосах Шебуршит, воскресает пшеница. Интересно, что весь он — почти в небесах, Стебелёчек и стрелка на Божьих часах, Но ему — вместе с нами — висеть на весах И к земле неподвижной клониться.
И, неспешные очи лилово разув, Обмирая, вздыхая глубоко, Он как будто готов сквозь росу и слезу Посмотреть на неблизкого Бога. И выходит во двор, где сияют кусты, Полон солнца открытый его рот. И ложится пыльца на власы и персты, И рубашки отвёрнутый ворот.
И ещё. Поэты Слобожанщины, со столицей этого края, я имею ввиду мой родной город – Харьков, действительно говорят на особом, птичьем и поэтическом языке. Это определено пограничьем и обогащением от двух культур, российской и украинской.
СВЯТАЯ ВОДА
Я в сумерки втиснусь, где каждый — вещ, И где оживает любая вещь, С Тобой становясь — одним. И вижу: источник И крест над ним, И выше — звезда над ним.
Но вечер-овчар превратился в ночь, А ночь охладила дух. И смотрит её неуёмный глаз На тёмно-зелёный туман, на нас, На заговорённый луг. А луг — это глина Твоей щеки, Щетина её — спорыш. А мак да цикорий — цветки-щенки, В которые Ты глядишь.
Мой ветер оправлен Твоей травой, Весёлой травой Твоей. Брожу словно телепень дрожжевой С бескровной, бескровленной головой, Твержу новоявленный облик Твой. И снова — в колодце с водой живой, Я словно в колодце с водой живой, Ведома оранжевой и живой, Живучей водой Твоей.
Ко мне потянулась рука реки, И это — Твоя рука. В ней рыбы летят И в воду глядят, И у них блестят бока.
Ты — дальняя длань и длинный поход, А я — это камень, особый, тот, Что нет, не утонет. Поток несёт Меня — сквозь пылюку несметных вод. Так синий цикория трёп — несёт Твоя нескончаемая рука. И лёгок полет моего цветка!
Опомнюсь: источник И крест над ним, И выше — летит звезда. Опомнюсь — остыну, И мир — постыл, И он — зеленее льда. К моим неумытым немым щекам Прилеплена лютня льда. И я б не оттаяла никогда, Но тёплой святая была вода, И сладкой была вода.
Мои заметки всегда были краткими. Но, как я писал ранее, Анна не вмещается. Вот ещё три, на мой взгляд, великолепных тому примера.
(МЕРКУЦИО)
Неизбежная шутка, безжизненная, — как йод Обжигает губы обветренные. Пускай. А сорока-воровка пуговицы клюёт На сорочке моей синенькой, новенькой. Но твоё свято-место — пусто. Я жду и жду, И чернею. И стану чёрная — до зари. И тупые остроты всегда у меня в ходу. Освети мою душу пыльную, озари, Я уже не могу без шуточки, без тычка. В перепачканных пальцах лопается стекло. Что ж, тепло тебе, девица-ласточка-весточка? Что ж, тепло тебе, красная, горькая? Не тепло.
Ты войдёшь — серьёзный, внимательный, тёплый, с тёп- лыми крыльями, призрачный, не отворяя дверь. И тебя не достанет ничтожный, напрасный стёб — Зверь бессмысленный и беспощадный, ничейный зверь. Ты один не подвластен вранью, воронью, трепне, Мотыльки и цветки расцветают в твоём окне. Не печёт, но печётся словечко твоё обо мне, Оттого так спокойно, так непечально мне.
Ты войдёшь, серьёзный, молчащий — в себе, в снегу, И меня не дразнит, меня не смешит уже Твой во всём перехлёст — потому что я так не смогу: Без издёвки совсем, без извёстки на душной душе.
* * *
…И летело – рваное, ветреное, почти что дымок. Не моя нирвана, не мой дымок. Я увидела облако. Ты этим облаком был. Или тело забыл, или всё на земле забыл. Белый-белый, как водится, серенький с голубым, проливной, как водица, такой у него был цвет, а размер – мой любимый, анапест (почти с тебя). Я смотрела на облако, выглядела глаза, я смотрела на облако, я на тебя смотре...
* * *
Колыбельная В голове моей плавают – словно бы в лодке, пироге – Мысли грустные, да: у тебя (хоть пока и не видишь) Ноги длинные выросли – к длинной-предолгой дороге. Но пока я пою колыбельную – спишь, не уходишь. От тебя уходила рыба с серебряными боками И вода колебалась и виделась синей и странной, От тебя и земля уплывала в стране чужестранной. Да и нету страны твоей, родины, твёрдой-претвёрдой, как камень, И родной, и одной, и единственно неотвратимой. Так куда ты, зачем ты летишь, но скорей, но лети, мой Тростниковый и хладный (как сон твой), почти недвижимый, Недопитый (как чай твой), но спи, молодой, но лежи, мой Неукрытый… И бабочка мысли со лба полетела, В темноте засверкала, оставив уснувшее тело. И вода вечерела реки, и чернела, чернея. Я гляжу на дорогу твою, а она всё длиннее. Я пою, но всё тише, всё тише, всё тише и тише. Колыбельная кончилась песня. Проснись же. Иди же.
А вот, куда идти, это я могу подсказать. Набирайте в Журнальном Зале – Анна Минакова - и читайте. Рекомендую. | 
Библиотека // Объявления