Мечтатель по жизни, Вадим коротает часы, дарованные судьбой, в подворотнях, среди отбросов общества, в барах в обществе потаскух, и наслаждается собственным гедонизмом, в саркастической манере опускается до уровня разговора, - выдает несколько фраз, - и уходит прочь в немоту, в дурманящий сон, исчезает в водовороте жизни, неглупой и неуместной. Искалеченный и инфантильный, обкуренный и пьяный, Вадим занозой впивается в чудесное пространство картины возле реки и умирает под обжигающими ультрафиолетовыми лучами и перемещается за пределы существования, в трансцендентное пространство, и ждет, пока в сатиновом наряде Ангелина не протянет руку, и апатично, без желания, вернет его обратно, и проникнет языком в глубину рта, пройдет по зубам и исчезнет, испарится вновь.

Люди видели в Ангелине смазливую девчонку легкого поведения, глупышку с пустотой внутри, без капельки душевной любви и человеколюбия. Вадим же утопал в ее глазах - бездонных, мрачных, огненно-красных, вампирских - а ее сластолюбие, ирония по отношению к жизни засасывали в сети и держали, цеплялись, вгрызались в мягкую податливую кожу, и не отпускали, сами того не желая. Искусственный поводок судьбы соединил два стиля, два образа, два разума, два сердца, две души и наделил беспечной нелюбовью к жизни и ее проявлениями, и с азартом приспособил их патологичную целенаправленность к самоуничтожению, увеличив в несколько раз фатальность их союза. Чем больше ее мужчин хотело, тем сильнее Вадим проникал своими пальцами в рот Ангелины и падал в бездну, бесконечную и черную, гламурную и всеобъемлющую.

Бронзовым кулоном в виде фаллоса на шее, Ангелина волновала, гипнотизировала мужчин, управляла ими по наитию, без лишних усилий, ухищрений.

Свободная, как облако, красивая, как снежинка на стекле, фантастическая, как эльфийка, и нежная, как львица - злобный шуточный идеал бесхарактерного существа, обкрадывающая вас и уносящая ваши мысли в неизвестное место, на границу идеального состояния между счастьем и несчастьем, в этот огромный котлован, где обитает человечество, или в местность между ледяным адом и благоухающим мускусом, ангелоподобным раем с хладнокровным повелителем, отцом и хозяином игрушечного театра, марионеточного владельца с густыми белокурыми волосами, выцветшими под раскаленным наднебесным пламенем.

Ангелина наполнена упрямством и целеустремленностью, с ангельским нимбом над головой и одиночеством... таким радостным... осязаемым... эротическим; она не требует, не ждет, не мыслит об искусственной внешней оболочке бытия и даже легкие ежесекундные пересечения, альковные интриги, лишь украшают, оттеняют, разбавляют своей случайностью размеренное шествие к сладострастному концу, когда так ожидаемая смерть, сольется с самым мощным оргазмом, и коктейль наслаждения заполнит каждую поринку, каждую клетку ее исчезающего организма, и своей структурой изменит порок органического существования; кристалликами, воссоздав фигуру, облик и наполненные красотой глаза Ангелины.

Рамка на стене и ее лицо, с белокаменной улыбкой, с густой русой шевелюрой, с черными, как руки рабочего, глазами, с блеклыми тенями, и с влажными щеками. Она подглядывает стальным взором, с настойчивостью сумасшедшего мнит себя хозяйкой его реальности, его жизни, его экзистенции. И получает удовлетворение за счет его страдания. И ждет. Она вечно ждет его ошибки. В ее выражение читается высокомерие и упрощенное понимания любви, но она жизнерадостна и бесконечно податлива, а главное, не вспыльчива и радушна.

- Сколько тебя имели?

А она отмалчивается и даже не разрывает его белозубой улыбкой. Она как часовой механизм, ждет момента, и... бах... сверкнет молния... разойдется гром... и мир рухнет... падет... уйдет под землю... под тяжестью грехов... и вот тогда ее лицо исказится злой ухмылкой... жестокой гримасой одинокой стервы. Вот тогда в ее душе будет искренняя радость... и заупокойная песнь разольется по всему телу...

Нельзя было сказать, что она неряшливая и ленивая, но ее суть временами доставляла немало хлопот хозяевам, богачам, распутникам и хулиганам, - они в порыве страсти оплачивали ее услуги, но взамен получали киснущую особу и бесконечно-анемичную, почти мертвую в постели и со слабыми изысками, с однообразной музыкой постанывания. Это их бесило, но Ангелина безучастно наблюдала за мужской яростью, отворачивалась к стене и проваливалась в меланхолическое сонное состояние, словно в одуряющий плен внекосмического организма, и как Вадим, ждала, секундами, минутами, часами, векАми окончание титанических усилий по усмирению жизни, обеспечению ее малокровными существами, - агнцами, - ритуально умерщвленными перед стопами Божества в катакомбах египетских пирамид.

Рты, чресла, волосы, желания, запах мирры, рубашка с лацканом, и вяловатый перформанс двух тел, вплетенных в каркас здания, и забытых временем, пространством, бытием, Христом; аскетичное соитие под люстрами с фаллическими канделябрами и свечами, разукрашенные мозаичными узорами и декорированные силиконовыми масками в виде острых собачьих мордочек. И все эти разрезы в масках, полые и индифферентные, наблюдают, словно девиантные вуайеры, и получают свою долю неприличного удовольствия.

- Ты хочешь меня? Хочешь? Сильно... По-мужски... сзади... Спереди... Отовсюду...

- Ты хочешь меня целовать? В щеки... в губы... в шею... в ноги... такие волнительные... воздушные... легкие... почти мраморные ноги...

- Ты хочешь бить меня? По лицу... по зубам... по рукам... в живот... пинать... лежащую... распростертую на мокрой, обагренной твоим потом земле...

- Ты хочешь есть меня? Целиком... по частям...

- Ты хочешь съесть мое сердце? Мою душу? Мои глаза... карие... с безумными пульсирующими точками вместо зрачков...

- Ты хочешь съесть мой язык? Длинный... раздвоенный... горячий... жестоко обжигающий, как пламя...

- Ты хочешь пить мою кровь? Сладкую... вязкую... сиреневую кровь...

- Ты хочешь уничтожить мою сущность? Изжить мой эгоизм? Поглотить мою беспощадность? и наслаждаться... упиваться сладкой до горечи победой... и славить себя... себя... СЕБЯ...

Пауза. Картинка в телевизоре:

Слабоосвещенная комната. Связанная девушка на стуле, голова запрокинута, во рту дуло пистолета, пистолет в руке у Вадима, - обнаженного, - с членом в другой руке, направленным в сторону Ангелины, параллельно пистолету. На лице ехидная гримаса, в зубах сигарета, глаза стеклянные, волосы всклокоченные.

Плэй. Картинка меняется. И снова пауза:

Парень стоит на стуле на коленях. Голый. Руки связаны за спиной. Во рту кляп. Девушка направляет пистолет ему в задницу. Язык высунут. Во второй руке открытая бутылка с пивом. И кровь на полу между ее ног.

Плэй. Женские и мужские образы картины колеблются и кружат в затемненной комнате, несут на себе отсвет живого расположения камеры, которая беспардонно движется из стороны в сторону, вверх и вниз, то на мгновение останавливается, а то с новым ускорением пульсирует, опускается на самое дно, под статичные тела, и подсматривает, подслушивает, а через мгновение замирает и статично фиксирует мертвую картинку: актеры безмолвствуют, не двигаются, а зритель ждет, и барабанные перепонки не выдерживают тишины, и слабый тонкий звук закрадывается вовнутрь мозга и настукивает, как маленький молоток по мизерной наковальне, а напряжение нарастает, и... экран взрывается вакханалией действия - тела оживают с мощнейшей энергией и бунтуют против засилья тишины. На картинке все вертится, пульсирует, фосфоресцирует свет, а через мгновение опять все замирает, и камера без движения фиксирует журнальный столик со стороны. Слышны голоса молодых людей, но различить суть разговора невозможно. Проходит некоторое время, пока картинка остается статичной, словно ПАУЗА включена, но время идет. И вот, слабое мельтешение человеческой ноги перед экраном, а потом и руки, и головы, и фиолетового языка во всю картинку, и жуткий стон, и окровавленный пистолет, и фотография неизвестной женщины, перемазанная прозрачно-серой жидкостью, и физиономия Ангелины. Она ярко-красными глазами мозолит, живет, дышит, не двигается, молчит, и все время лепестки носа развеваются под напором воздуха, и движение отсутствует, и звука нет, но известность ее живости доставляет неуютное ощущение мерзости, игры, надменной ухмылки, бьющего в самую суть маразма. И даже нажатие паузы не убирает отвращение из глубин души, а виды капелек запекшейся крови под глазами девушки впаиваются в память и агонизируют внутри, а после истлевают и распаляются. А лицо по-прежнему остается на экране, и рука не поднимается, и пальцы окоченели, и желание мертво, а магнитное поле земли исчезло, и веки пухом парят над глазами, и ор, - жесткий, пронзительный, - окутывает комнату, и все пространство бушует калейдоскопом красок, и только выражение лица монументом нежится под всей круговертью, и дождь, и слякоть, и мороз по коже, - аааААААААааааа... - глухой звук выстрела, и пурпурные ошметки приклеиваются к неподвижной женской голове, и вымысел дискредитирует реальность, и все парит, и плачет, и стонет, и молит о пощаде. Ангелина нащупывает на столе перочинный ножичек и медленно, с равнодушной скукой, перерезает сонную артерию, и тело исчезает из рамки экрана, доставляя ушам лишь легкое облегчение звуком своего падения. Экран снова наполнен лишь видом журнального столика со стороны.

Сладострастная улыбка увеличивает количество морщин на молодом лице и открывает, предоставляет, допускает возможность любования внутренним миром этого существа, - человека или бога в человеческом обличье, или дьявола, - а люди смотрят и улыбаются в ответ, им невдомек, что за персонаж открывается им, и что за характер, и что за мысли, и кто он, и где он, и где они... Ритм, пульсация, биение, - все это отражение действительности... словно мысли напевают, а чувства подтанцовывают, а он умирает в луже крови посреди центральной площади, а вокруг десятки, даже сотни людей обнимаются, радуются, целуются, понимают друг другу и жаждут жизни.

Канат между двумя высотными домами. С крыши на крышу. Прочный. И Вадим, и люди, и зрелище, и даже хлеб, и призовой фонд - ПОЧЕТ и уважение соратников, шестерок, безликих и многих других. Одно действие и вся власть в его руках: цифровые камеры наведены, и он переползает по канату с одной крыши на другую, и несколько метров, и слабый ветерок, и густые осенние тучи, с серостью во взгляде охлаждающие его разгоряченные мышцы, и постукивание в голове, и параноидальное шелестение ресниц, и капельки соленого пота во рту, на губах, на щеках, на глазах, и он уже видит бордюр, и цепляется рукой, и порыв, и чудесное благословение небес, и проскочило удачливое мельтешение фигур перед глазами, и темнота, и сердце замерло, и глоток чистого воздуха, и под парусом на бирюзовых волнах в бескрайнем океане, и пальцы, словно высушенные на солнце, и одно движение, и... ааааАААААаааааа.....

Дикий, восторженный крик разрывает пространство: его изломанное тело отделилось от земли и воспарило и вопль из его уст, и страх на лицах, и безудержный поток матерного словца, и конец....

Любовь - это прибежище для уставших от бытия.

Смерть - это прибежище для уставших от любви.