Голос Анны

Запертая дверь без ручки, перед нею - молодой человек, по некоторым признакам можно догадаться, что это - Палач.

Палач. (Стучит в дверь). Проснись. (Опять стучит) Ты что, не слышишь?

За дверью тихо.

Палач. (Приложив ухо к замочной скважине) Анна!

Тишина.

Палач. (Выпрямляясь). Просила отсрочку… Пока не опадут листья на деревьях, долго ждал… В небесах уже затаился снег. (Задумавшись) Наверное, она все еще спит…

Голос Анны. (Тихо) Йди звідціля!

Палач. Что, что?

Голос Анны. Йди звідси.

Палач. Не могу, уже пришло время. Открой дверь!

Голос Анны. Я ж кажу, йди звідси, ти прийшов невчасно.

За закрытой дверью слышен неясный шум.

Палач. Что ты там делаешь?

Голос Анны. Так, рухаюсь собі повільно. А ти ще довго збираєшся стовбичити перед дверима, тобі що, бідолашному, нема куди дітися?

Палач. Хочешь, что бы я ушел?

Голос Анны. Хіба ж мої бажання мають будь-яке значення. Ти завжди приходиш тоді, коли заманеться.

Палач. Как-то странно говоришь, все понятно, но есть незнакомые слова.

Голос Анны. Як можу, так і говорю, якщо не подобається, не слухай.

Палач молчит.

Голос Анны. Зрозумій, я з цією мовою народилась, тихенько живу і не бажаю нічого змінювати. А тобі, все ж таки, треба йти. Шукай людських дівчат, їм задурюй голову, з ними милуйся та кохайся. Сонце вже сідає, йди, йди не заважай спати.

Палач. (Заискивающе) Видел тебя во сне... Подошел к окну, выглянул, а прямо под ним - море, и русалка подплыла близко - близко, ждала меня... Подумал, что это ты, Анна. Ведь не видел тебя, не знаю, какая ты… Но ясно слышал твое дыхание, рядом, почти у плеча. Ощущение присутствия перерастало в непреодолимое желание. Хотел тебя здесь, сейчас. прямо на холодном каменном полу, в темноте… Хочу тебя, душой, хотя бы душой, если кроме нее не осталось ничего.

Голос Анны. Помилка, помилка… Не вмію перетворюватися на казкових істот, проникати в свідомість, яка у сні не може захищатися…

Палач. (Перебивает) Знаешь, она слышала каждую мою мысль, вслух и не говорил ничего. Во сне не разговариваю - эта привычка еще со времени, когда казалось, что сны подсматривают и подслушивают. Вот говорю во сне, но слова собственные слышу, как шум в морской раковине, отдаленно, каким-то внутренним слухом, будто всей кожей. Так и с русалкой разговаривал, даже губами не шевелил, а она смотрела на меня снизу вверх и отвечала. Не помню, что говорила. Будто встал с постели, оделся, а одеждой память и стерлась. Так, наверное, Адам и жена его под кожаными одеждами в миг забыли о Рае. А еще русалка пела песню, звала словно к себе... А голос у нее густой, как у тебя, Анна.

Пауза.

Палач. (Садится, прислоняется спиной к двери, скрещивает руки на груди, закрывает глаза) Анна, и ты спой (Наклоняет голову вправо-влево, раскачивается всем телом, будто слушает пение). Может выйдешь, и пойдем куда-нибудь. Увижу тебя и пойму, наконец, что делать дальше.

Голос Анны. (Поет)

Я ріка, у якої на чорному дні

Не рибалки, а світляні тіні рибалок.

Я прозора ілюзія смерті. Мені

Що не човен, то все катафалк.

Палач. Пой, пой еще, мне все понятно. (Про себя) Та русалка пела о том же, еле удержался, что б не шагнуть в окно…

Голос Анны. (Поет)

Є тревога в їх кроках, у рухах? в оч...

(Обрывает песню на полуслове) Досить, досить… Коли приходив минулого року, не було так важко. А зараз не можу дихати, ні сісти, ні встати. Небо буцімто стежить за мною та ще ці двері.

Палач. Зачем эта дверь вообще нужна? Любая дверь всегда либо открыта, либо закрыта. Между этими «да» и «нет» лежит пропасть тревоги и снов.

Голос Анны. Не розумієш? Це не тільки сни та тривоги, то наш відчай. Він стоїть та чекає, коли у когось достане сили зробити крок назустріч. А я навіть не знаю, в яку сторону двері відчиняються: в твою, чи в мою.

Палач. Все двери открываются во внутрь, только это и дает надежду их преодолеть.

Голос Анны. Тоді мені потрібно бути не людиною, не жінкою, а порожнею кімнатою – одним серцем, без рук, голови та свідомості, щоб набратися сили та впустити когось до себе, а може і в себе. Але ж ці двері хіба впустять будь-кого…

Палач. Пустит, если окрепнешь. Но разве бывают двери в человека? А дверь в русалку – вообще лишь черная дыра, твой собственный страх, и ничего больше.

Голос Анны. Острах, що засліплює та ще щось друге, крім нього…

Палач. Кроме страха есть еще убежище, со странными песнями, с тобой, Анна, русалка, если вы не в одном теле. Страх и убежище, начало и конец, позыв и цель, разве что-то еще нужно?

Голос Анны. Мета? Хіба твої бажання такі жагучі, що можеш наважитися на крок відчаю.

Палач. Тому, кто преодолел страх, довольно будет и пустоты, чтобы переночевать в ней. Наутро страха не будет и придется идти и искать дальше. (Про себя). Новых жертв, новых жертв, новых жертв… (Вслух) Что еще остается, время истекло, листья опали?

Голос Анны. Напевно прийдеться.

Палач. Научи говорить на твоем языке.

Голос Анны. Ні, не потрібно це. Так не можна, в тебе є своя мова. До того ж, ти чуєш мої слова, розумієш, та й досить. Те, що говорю западає в далекі, потаємні куточки серця. Не личить, щоб вони виходили на поверхню, нібито з ними нічого не трапляється…

Палач. Анна, остановись, хорошо. Что можно сделать сейчас, вдвоем? По разные стороны двери? Ты хочешь выйти? Цветы уже постепенно отказываются впитывать высоту, скручивая в спирали лепестки, уцелевшие после дневных гаданий на «любит – не любит».

Голос Анны. В мене навіть подих перехопило від чогось. Дай мені… дай…

Палач. (Поспешно, вскакивая с пола). Сейчас, сейчас принесу (Убегает).

Пауза.

Голос Анны. Зачекай…, переведу подих. Краще все ж розмовляти твоєю мовою. (Делает небольшую паузу, когда начинает говорить вновь, голос совершенно другой, настороженный, но нежный) Отдышусь, совсем, дыхание кончилось. И что буду тогда делать с тобой…

К двери подходит мальчик, и становится понятно, что голос Анны обращен к нему.

Голос Анны. Хлопчику мій? Не позволю ничего: ни обрадоваться, ни целовать тебя. Все, что могу - разрешить одиночество после тебя. Сколько потребуется. Это как твоя привычка не говорить вслух во сне. Только подумала об одиночестве – и появилась дверь, и оказалось, что прошел год, а ты будишь меня, как раньше. Тогда хвалил меня, гладил волосы, запускал в них ладонь, а они, спутанные с утра, не выпускали ее обратно, мы опять засыпали. А теперь будто и не видел меня вовсе. Это все дверь…

Когда вошла в комнату год назад, захотела сразу выйти, но почему-то не сделала этого? Увидишь, какой я стала, и не захочешь меня больше, а дверь захлопнется, и мы будем сидеть, глядеть друг на друга с удивлением, потом с раздражением и, наконец, с ненавистью… Когда вошла, здесь было так грязно, открыла окно и спала трое суток, пока ветер не выдул всю пыль и не нанес новую, свежую, которой не больно дышать. Спала на спине, одна, на узенькой кровати, как и положено порядочной девушке. Во сне пришел гость и так нежно склонился, что готова была совершить любую странность. Но он медлил, все стоял рядом, да не совсем, а как будто за дверью… Появлялись другие гости. Дверь оставалась закрытой, в нее никто не стучал, не просился войти, как ты, не просил меня выйти. Все ходили через окно, но не боялась: ни простуды, ни воров - окно незапертое приглашение. Чаще всех приходил мальчик, стройный, с удивительно белой кожей, как у тебя, хлопчику мій. Садился на край кровати, просил подержать руку и рассказывал, как душно по ночам и страшно просыпаться засыпанным сухими листьями. Мое открытое окно забирало весь свежий воздух, и ему доставались лишь листья и пыль, от этого астма начинает подбираться к горлу…

И поняла, что это ты ходил ко мне еще мальчиком; узнала по руке: взрослый, ты протягивал ее мне точно как тогда, помня о душащей духоте и сухих листьях, в которых оказывался наутро.

А я…, а я не знаю, к кому хожу худенькой девочкой. Каждый из нас ходит к кому-то ребенком. Мне нужно выбрать тебя, вспомнить перед сном, как выйти из комнаты, куда свернуть с дороги, среди ночи проснуться и девочкой восьми лет пойти к тебе, чтобы не плакать от трехлетней разлуки еще до встречи.

Если мальчик и девочка вдруг встретятся, они не узнают друг друга и торопливо разойдутся с невнятным смятением в сердцах. И мы с тобой не узнаем, что встречались ночью, могли видеть и обнимать друг друга.

Разрешила мальчику приносить листья: моя комната больше, дольше не заполняться, не сразу покажется, что листьев слишком много. К тому же появилось занятие, отрада для души: когда мальчик приносил очередной ворох листьев, говорил, держа за руку, и уходил спать и мучиться, бросалась на пол, перебирала листья, осматривала каждый с любопытством и нарастающей тревогой. На них искала надписи, твердо веря, что на одном - послание от тебя, переданное с мальчиком, то есть принесенное тобой - мальчиком от тебя - мужчины. И непременно находила эти письма ежедневно, в каждой охапке, каким бы высохшим и скрученным ни был лист и как бы тонко и неуловимо ни проступали на нем знаки. Помнишь, написал однажды о помешанном дворнике, который хотел отобрать листья, выпавшие в комнате за ночь. Тогда приснилось, что тот дворник превратился в сухой лист и из-за добросовестности вынужден был сжечь себя.

С ужасом ждала, что однажды мальчик придет с пустыми руками и радостно объявит, что его больше не мучает духота и не осыпает листьями. Тогда, если я по-прежнему, оберегая его и отдавая ему свежий воздух, не открою окна на ночь, он излечится совсем, и писем уже не будет, а останется только мальчик, чистое, наивное существо, не знающее, кто оно есть на самом деле. Если же я, гордячка и эгоистка, захочу писем, взрослых, скупых и прекрасных, как твои губы, то погублю эту часть тебя, болезненную и неотделимую.

Но мальчик по-прежнему болен. У медленно погибающего ребенка особенно ярко проступает румянец - так он отвоевывает жизнь; листьев становится больше, иногда приходит дважды в день, когда за один раз не получается принести весь этот его кошмар и всю мою радость… Тогда он еще умел спать по ночам…

Мальчик уходит.

Голос Анны. Мальчик знает мой язык, этой частью себя, мальчиком, ты понимаешь, что говорю. Не нужно учить тебя: от этого лишь станешь скованней. И разве можно тебя чему-то научить? Все равно, что объяснить птице, как летать, ребенку, как смеяться, любви, как целоваться! Знаю, ненавидишь дверь, у которой провел столько часов. Поэтому разгляжу твои знаки в любом материале, ибо ты - сам материал, на котором пишешь или не пишешь, на который просто смотришь, кладешь руку. Материал – мои плечи, шея, бедра. Обнимая, ты словно размягчал меня, как глину, мял, собирал в горсть, разделял на две, пропускал сквозь пальцы, вновь собирал, придавал форму и обжигал. Каждый раз форма менялась, ты не уставал…

(Появляется Палач)

Голос Анны. (Будто на последнем дыхании)… никогда…

Палач. (Подходит к двери, прислоняется к ней плечом). Анна! Кто там с тобой?

Голос Анны. …и видны даже самые дальние уголки сна… (Голос опять становится жестким). Ніколи… Нікого…

Палач. Тебе уже лучше? Я принес лекарство… Ты готова?

Голос Анны. Вже не потрібно.

Палач. Что ты делаешь?

Голос Анны. Відчуваю страх.

Палач. Можно войти?

Голос Анны. Ти не зможеш. Йди, знайди інше місця та не забудь розбудити наступного року, коли з дерева опадуть всі листя.

Палач. Ты сошла с ума, Анна! (Оглядывается) На дереве всегда может сохраниться несколько листьев, они будут отчаянно цепляться за ветку и удержатся до весны, когда на смену им придут новые... Как мне открыть эту проклятую дверь…

Появляется Мальчик.

Палач (Мальчику, не удивившись). Можешь зайти к ней? А я подожду здесь. (Отходит).

Мальчик легко толкает дверь, входит и закрывает ее за собой. Палач садится на пол и охватывает ладонями голову.

Пауза.

Мальчик выходит, дверь за ним закрывается.

Палач (С пола). Что там внутри?

Мальчик. Листья… (Быстро) Или это просто сгущаются мысли. Твои мысли смешиваются с моими, и их липкий поток, извиваясь, как змеиный хвост, движется где-то впереди, за ним не поспеешь. Мысли утекают, остается безмолвие, позади теплится огонек. Похоже, ты зажгла спичку чтобы различить контуры моей фигуры. Вспоминаешь, или боишься ошибиться, приняв меня - за другого, или другого - за меня. Тихо, только эхо шагов. Словно дождевые капли разбиваются о камень…

Палач. (Нетерпеливо) А Анна?

Мальчик. (Будто очнувшись, медленно) Не знаю. Там только листья (Уходит).

Палач. (Некоторое время стоит у двери, пока она неожиданно не открывается, но не во внутрь, входит в пустую комнату. На полу лежит лист бумаги в форме кленового листа. Поднимает его, читает). Все кончается, незаметно уходит, ускользает. Остаются незримые тени, жалкие призраки былого, и шелест страниц неоконченных историй…

Так же неожиданно, как раньше дверь, открывается окно, палач подходит к нему. Слышен тихий, но постепенно усиливающийся шум моря, в открытое окно залетают брызги волн.

Голос Анны. (Поет)

Я прозора ілюзія смерті. Мені

Що не човен, то все катафалк.

Є тревога в їх кроках, у рухах, в очах.

Їх трагедій початки, кінці, апогеї…

Я ріка божевіль. Я навіюю жах.