1

Словно кость в горле – сидит, смотрит, изучает, жрать мешает. Исчезни, орёшь ему – хоть бы хны, – лишь усами шевелит и скатёрку обгаживает. Хрясь! Ему газетой по рыжей горбине, чтоб повадно не было. Орёт ответ: «Ополоумел, мужик, совсем?! Больно же, тварь ты позвоночная!» А чего, говорю, ты тут распластался своей тушей на моём кухонном столе? Стыд потерял? Таракан только сплюнул и захромал к себе, восвояси, бубня под усы, что-то вроде: «Оборзели, гады, спокойно на солнышке погреться не дают…» Смотрю, и правда, там, где он сидел, последний лучик лежит, медленно испаряясь.

2

Появился – сразу видно, что тот же. Хромает. И вновь, как вчера, на то же место, под солнечный зайчик, преломлённый стеклом окна. Болеешь? – спрашиваю. «Иди к чёрту», – бросает неуважительно, а усы так и ходят. Зачем же, говорю примирительно, так грубо. Молчит. Может фигню думает. Хватит дуться. «Отстань, – резко, с гневом. – Дай спокойно погреться!» А что, интересуюсь, замерзаешь-то в стенах? Таракан же плюнул и засеменил прочь, вновь бормоча грубости. Привычка у него, что ли такая – плеваться, да под усы гадости обо мне шептать…

3

Хватит дуться. Без обид. Подумаешь, погорячился однажды, с кем не бывает. Но он не думает разговаривать. Лишь с одного бока на другой перевернулся. Загорает. Легонько пальцем тыкаю – вдруг, думаю, оглох. «Ру-у-уки! – орёт. – Убери, скотина!» Обидно так стало, до слёз. Букашка, и та норовит оскорбить. Я ведь и по настоящему, говорю, прибить могу. В порыве злости. «Кто бы мог сомневаться», – бурчит в ответ, но уже спокойней, осторожней. «С вами, людьми, одни неприятности». Это почему же? – удивляюсь. Чувствую, смотрит пристально, но разъяснять не собирается. Чувствую, сплюнуть хочет, но, видать, сдерживается. Разворачивается и со слабой хромотой трусит прочь. На краю замер, перенёс передние лапки на вертикальную поверхность, опёрся на них. И неожиданно сорвался вниз. Слышен не по тараканьи мощный вопль. Стук от падения маленького тельца. Приглушенные маты. Не ушибся? – интересуюсь уважительно. В ответ долгожданный плевок. Жив!

4

«Это что, всё мне?» – слышится из-за бутерброда. Только сотворил, есть собрался, а тут рыжий высунулся, раскачивается на шторке. Молчу. Что ответить придумываю. «Да, шучу я…» Шутки у тебя плоские, хмыкаю, как, впрочем, и ты сам. «Но-но, – соскальзывает от потрясания в гневе лапок, – попрошу физиологических качеств не касаться!» Спохватываюсь – ведь сейчас опять обидится, ушуршит неведома куда. Ну, прости, говорю, не серчай. И отщипнул ему кусочек полу копченой колбасы. «Это, чтобы я подавился?» Наглый-то. Язвит. Но колбаску хватает и уплетает. И чавкает, зараза, оглушительно. А может он голодный такой или на диете, до сих пор, сидел, что одно и тоже. Вздыхаю сочувственно. И неожиданно как чихну – пыльно-то, блин, – снесло таракана вместе с недоеденным лакомством. На его месте крик негодования остался: «Вот же га-а-а-ад…», и не то слюна, не то хуже чего. Теперь букашка меня точно возненавидит. Подумает, что специально дунул… Ну и шиш с ним, хоть бутерброд спокойно доем.

5

Кроме как пакостью подобное не назовёшь. Скатёрка на столе вся изгажена – чистого места не видно. Но видно убегающего в бешеном темпе таракана. Стоять, засранец, ору вдогонку. Не реагирует. «Пошёл ты!» – огрызается мелкая тварь. Тут нервы и лопнули. С криком схватил пустой стакан и, растянувшись на нечистотах, дотянулся, накрыл тарой беглеца. Всё. Гитлер капут. Попался. Стучит, мразь, по стеклу, матюгается. Сиди, сиди, говорю, тебе полезно. Для верности на стакан примостил книгу по кулинарии. Молись, советую, потирая руки, скоро тебя… «За меня мстить будут! – приглушенно перебивает. – Тебя, мужик, катастрофируют!» Понабрался-то слов заумных, таких и не знаю. И плевок, главное, на прозрачную стенку нацепил. Поговори мне, говорю, а то не за кого и мстить-то будет.

6

Глядь, а он вверх лапками смотрит. Может, конечно, и под солнышком нежиться, но как-то, честно говоря, особо откровенно. Стучу по стакану – ноль реакций. Вновь стучу, но уже громче. Без изменений. Хватит, говорю значит, придуриваться, трагедию корчить. Молчание. От собственных криков, вероятно, оглох. Убираю книгу, отставляю стакан. Лежит в прежней позе – инвалида в предсмертном состоянии разыгрывает. Актёр тоже мне… Ну, думаю, погоди. В рот воды набрал и всё на таракана. Тот пару пузырей пустил, да как подскочит. «Мужик, – заныл, – ни ума у тебя, ни фантазии. Я же простыть могу». Ты, сообщаю, мелочь пузатая, мне зубы не заговаривай, такие как ты – насекомые подлые – к болезням иммунитет выработали, за годы халявной жизни. «Чего мелишь?» – удивился. Молчи уж, подсказываю, враг народа. «Кто? Я?» – невинного из себя строит. Ты, подтверждаю, ты. Больше некому. «Ну это хамство, – обиделся таки. – Ты, как бы, первым начал, газетой фехтовать». Нечего по кухонным столам лазить. «Единоличник ты, мужик, – сказал спокойно так, подавленно. – Только о себе и думаешь. – Помолчал и: – Уйду я от тебя». И пополз куда-то. Наждачкой дорога, вслед ему. Он даже сплёвывать не стал. Пусть себе уматывает, спокойней будет.

7

Невидно таракана. Завтра. Через неделю. Через месяц. Невидно. В доме стало тише, спокойней… до безобразия. Скучней, одиночней…

…Так сижу, борщ сёрбаю и, неожиданно, слышу: «Ну здоров, мужик, что ли. Давно не виделись». Не иначе он?! Смотрю, вроде тот самый – таракан – с чемоданчиками и в кепке стоит. «По миру путешествовал, – поясняет. – По родственникам шатался. Смотрел – везде ли люди такие… как ты». Привет, говорю, скрывая радость, букашка. Сказывай, неужели и прям такие? А он беззлобно плюнул, растёр плевок лапкой, и, дружески рассмеялся.

И я с ним.