Да уж. «Опустили» меня, что называется, «ниже плинтуса»… А чего мне, собственно, следовало ожидать?.. Там, под плинтусом, оказалось очень темно, непроглядно темно, хоть глаз выколи. Мимо меня, перепрыгивая через ступни и явно подумывая взобраться по брючине на колени, шастали какие-то существа, по писку напоминавшие крыс. Как-то раз какая-то холодная мерзкая тушка плюхнулась мне на ногу. Я отшвырнул ее в сторону и услышал, как она, заворчав, зарылась в щебень. От сырости и холода у меня стучали зубы, и в носу явно начался процесс, именуемый насморком. Места было так мало, что, поерзав, я умудрился принять разве что позу лотоса, хотя никогда не был склонен к медитациям. Снаружи не раздавалось ни единого звука. Я находился в весьма незавидном положении в компании крыс и в позе лотоса под плинтусом. Однако были в этом свои, пусть и специфические, плюсы. Ничто – за исключением мелких тварей – не отвлекало меня от размышлений. И, принимая во внимание все вышесказанное, додумался я до нижеизложенного.
Иногда игра не стоит свеч. Она, со своими белокурыми кудрями и античными плечами, была ко мне абсолютно индифферентна, хоть и не знала значения этого слова. Я же застрял где-то между Эротом и Агапе, как между Сциллой и Харибдой, не зная, рвануть мне в сторону платонической любви и тихонько улечься там, в укромном уголке, со сборником сентиментальных стишков, или же… Вот как раз с этим «или же» и возникли определенные проблемы. Я, будучи закоренелым интровертом, всегда был подвержен эскапизму. В результате, в моем воспаленном мозгу образ «прекрасной дамы» (считай, архетип), дамы идеальной, слился с образом дамы реальной, и не дамы, а девицы, и не просто девицы, а… Собственно, это не имеет значения. Мое чувство к ней было достаточно амбивалентно. С одной стороны, я продолжал размахивать фолиантом Платона (или первого, кто попадался мне под руку), взывая к высоким чувствам, с другой же, меня просто тянуло к этой девушке, которая, при своих античных плечах, иной раз просто поражала меня своей непролазной, как лесная чаща… Да что уж там, все равно я сижу под плинтусом, и никто меня не слышит. Итак, моя Афродита, помимо всего прочего, поражала меня своей непролазной тупостью. Я ярый противник тех господ, что клянут блондинок клеймом слабоумия, но уровень IQ моей пассии, к сожалению, действительно оставлял желать лучшего. При этом она была феноменально коммуникабельна, не в пример мне. По-моему, книга рекордов Гиннеса изрядно бы поправилась, заимев перечень фамилий всех ее заклятых подруг и сердечных друзей. Поэтому подойти к ней было не так-то просто. Распихивать всех локтями не было никакого желания. Я ждал. Терпеливо. Как тот компьютерщик из анекдота, который год страдал, прежде чем перезагрузить компьютер. Мне бы, интеллектуалу доморощенному (тут логичнее было бы назваться дураком, но это выше моих сил), перезагрузиться и направить свою нерастраченную энергию в другое русло, с позволения сказать, сублимировать в умственную, например… Так нет же! Надо было вообразить себя диким барсом и упорно караулить эту курицу. Курицу, повторяю, несмотря на белокурые кудряшки. И вполне естественно было получить щелчок по носу. Поправлять на этом самом мокром от пота носе очки, приглаживать волосы (это, к слову, сизифов труд – если они растут идеальными вертикалями, тут поможет разве что бритва), искать слова, тогда как впору раскладывать руки по телу этой говорящей статуи – и оказаться вот тут, под плинтусом. В омуте фрустрации. «Ты, ботаник (следующее слово повторят не буду), отвянь от меня, а то…» Конец иллюзиям! Прощайте, мечты юношества! Ну, дальше – дело знакомое: крюк, веревка, табуретка… Я был полон решимости окончить свой жизненный путь, но не был уверен, что именно таким образом. Резать вены и глотать снотворное – это было как-то не по мне. Первое, простите, выдает неопрятность, ибо кровь отмыть крайне сложно, второе – унизительно. Выбрасываться с первого этажа – это было бы очень мило, но неэффективно. Осуществить самосуд и самоказнь через повешенье – вообще не представлялось возможным: под плинтусом не нашлось подходящего крючка, веревка имелась одна – шнурок от кроссовки. В общем, я снова попал в затруднительное положение и мучительно искал выход. Хотелось напоследок поиграть в аристократа, чья драгоценная честь оказалась задета и т.д. Но под моим родным плинтусом не было даже телефона с телеграфом, что уж говорить об Арсенале... Суицид отменялся. На ум пришла фраза: «Иногда я думаю о самоубийстве. Но я такой невезучий, что и это, наверно, было бы только временное решение». Произнес-то ее Вуди Аллен, но я никак не мог услышать ее от него самого, поскольку не имею счастья быть знакомым с ним лично. Уж не от этой ли… Ну да, от нее. От той, что со сборником стихов Блока и «Психоанализом» Фрейда под мышкой. Мнемоника – великая вещь все-таки. Стоило вспомнить общеизвестный афоризм, на грани подсознания замаячил образ, иллюзорный, смутный, но уже почти индивидуализировавшийся. Он никогда не был частью социума, этот образ, он был лишен «стадного инстинкта», словосочетание «коллективное бессознательное» вызывало у него состояние аффекта… Образ материализовался прямо передо мной, гордо поправив несуразные, как у Элтона Джона, очки, и произнес тоненьким голоском: – А вы ко мне индифферентны… – Напротив, – ответил я. – Перцепция вашей личности рождает в моем разуме разного рода приятные реминисценции… Мы говорили на одном языке. И тут только я понял, что с приходом ее темнота вокруг расступилась, а сквозь щели бьет яркий солнечный свет. Чувство защищенности и тепла, симбиоза Эрота и Агапе, в конце концов, просто счастья, хотя это ни в какие ворота не лезет и все-таки требует точного определения, окутало нас… Что-что? Счастье – фелицитарный синдром? Может быть…
Postscriptum:Посвящаю прекрасной Анастасии, не раз видавшей "ваших умников, блин, ваще ниже плинтуса опущенных"
|
Библиотека // Объявления
