Литературный Клуб, Читать: «сон мотылька»

***

Братья.

Близнецы не виделись два года. Булат водил по Европе трейлер московской транспортной компании зарегистрированной в Шотландии. В своей крохотной холостяцкой квартире появлялся редко. В столице чувствовал себя чужим, без паспорта из дома не выходил. Всегда испытывал облегчение, оставляя за спиной огни МКАД.

- …Ему московская прописка нужна!

- Мама!

- Не будь дурой, дочь! Прекращай эти встречи, пока не поздно!

«Старая сука!» - Булату хотелось отхлестать ее букетом, вместо этого, он тихо вернулся в прихожую.

«Старая сука» - красивая сорокалетняя медсестра Сеченовской больницы с улыбкой наблюдала за тем, как он, прихлебывая, пил чай с неразмешанным от смущения сахаром, неловко чистил яблоко фамильным ножом, не зная, куда деть руки с траурными каемками вокруг ногтей: раздолбанный «Камаз» непрерывно ломался…

Было уже поздно: через шесть месяцев родилась дочь. Через три года каторжного труда, унизительного калыма на строящихся дачах, Булат купил однокомнатную хрущевку. Еще через полгода Лена ушла к матери. Он стал дальнобойщиком. Иногда навещал дочь. Они охотно принимали подарки, после чего теряли к нему всякий интерес. Попыток восстановить семью он не делал. Его домом стала кабина седельного тягача. Булат привык к европейским дорогам, вежливой строгости полицейских, к ночевкам в мотелях. Привыкнуть к разлуке он не мог. Под сдержанное урчание трехсотсорокасильного «VOLVO» он напевал песни Родины. Ему снились лесные дороги Южного Урала, ночной костер на горной реке.

Марат был старшим. Кто родился первым, близнецы не знали, но последнее слово всегда было за ним. Он сам решил, что забота о родителях ляжет на него, не раздумывая, пошел по стопам отца. Он любил свою работу, гордился комбинатом.

…Визит странного, наверное, больного человека, вызвал легкую панику в ночной смене, но скоро забылся. Вновь все покидали операторную, вновь шел веселый треп, помогающий скоротать смену. В ту, так круто изменившую жизнь Марата ноябрьскую ночь, к ним зашел дежурный электрик. Марат знал Волкова еще со школы. Андрей стоял за его спиной и рассказывал очередную байку:

- Бабка моей жены из «бывших». Ее предки владели медным заводом в Воскресенске. Она пережила революцию, две войны и сохранила дворянские замашки. Постоянно упрекала зятя за грубость речи. Когда комбинат начал выпускать полиэтиленовые тазы, теща такой таз купила. Приходит однажды с работы, дома - вонища! Из кухни выскакивает бабка и кричит: «Сысырка – блядь! Утиль гонит!» А на залитой газовой плите тазик с бабкиным бельем, которое она пыталась прокипятить!

- Сысырка – это СССР? - засмеялся Марат, потянулся за чашкой… и ослеп.

…В ушах звенело, на зубах скрипел песок. За спиной кто-то выл. Что-то цепко держало его за руку. Марат вскочил, ударился головой о плиту перекрытия, вырвал руку, упал на воющего человека, выскочил на металлический балкон через распахнутую дверь аварийного выхода. На морозном ветру Марат пришел в себя, нащупал обломки костей в ране правой кисти, заставил себя вернуться к аварийному выходу, откуда на карачках выползал замолчавший Волков. Троих рабочих достали из завалов только утром.

***

Комбинат. Ноябрь1998года.

Москва, телетайп 11888 «Карбон»

Начальнику департамента нефтепереработки Н. М. Дерину.

Сообщение о смертельном несчастном случае на производстве.

07.11.1998г. около 1ч. 20 мин. (местного времени) в цехе пластификаторов завода «Мономер» произошел взрыв (предположительно этилена или бензола), при котором произошло полное разрушение цеха, погиб оператор технологической установки, двое помощников оператора. Старший оператор получил открытый перелом костей правой кисти. Дежурный электрик получил ушиб головного мозга тяжелой степени.

Расследование проводится комиссией.

Начальник ОТБ (отдел технической безопасности) В.И. Чернов.

07.11.1998г. 7 часов утра. Экстренное оперативное совещание в кабинете генерального директора.

Главный технолог, худой лысеющий мужчина средних лет с ясными глазами на изможденном лице язвенника, с тревогой смотрел на «генерала» и думал о том, как точно внешность генерального соответствует его фамилии. Год назад технологу довелось побывать на медвежьей охоте. Он знал, что крупный, необыкновенно сильный зверь только кажется добродушным увальнем. …Сильная оттепель с дождем в начале декабря так осложнила их путь к берлоге, что к большому сосновому выворотню они подошли совершенно измотанные. Кто-то неосторожно звякнул затвором,… и берлога взорвалась! (Медведь, спящий в верховой берлоге, во время оттепели очень чуток. В мороз его пришлось бы будить шестом.) От рева они остолбенели. Медведь схватил зубами ствол ружья, которое успел направить на него егерь, вырвал ружье из его рук, страшным ударом передней лапы сбил егеря с ног. Остальные охотники начали стрелять, когда медведь стремительно удалялся по склону горы. Безрезультатно, разумеется. Помятый ствол теперь лежит в музее общества охотников…

Наиль Аюпов ( Аю – медведь (башк.) ) грузно сидел в кресле и молча смотрел на сидящих напротив его людей. Тридцать лет на Комбинате, трудный путь от аппаратчика до генерального. Любую аварию он воспринимал как личную неудачу. Взрыв цеха, смерть людей стали для него трагедией, но он привык принимать тяжелые решения и научился скрывать свои чувства. Подчиненные знали его способность к решительным действиям, уважали и откровенно побаивались его.

- Я внимательно вас выслушал. Вот какие выводы могу сделать уже сейчас, до окончания расследования катастрофы: Начальник цеха представления не имеет о том, как работала ночная смена, почему не сработали сигнализаторы взрывных концентраций. Уверен, что СВК просто отключили из-за частого срабатывания! Согласен с главным технологом в том, что причина взрыва – этилен, вышедший через плохо закрытую задвижку, или пары бензола, вытекшего на пол через загрузочные патрубки! Сколько же времени операторная была без присмотра?! Почему только сегодня я узнаю о существовании служебной записки, которую главный технолог написал невесть когда и успокоился?! Почему мне только сегодня становится известно о предписаниях РГТИ и ОГПС?! (РГТИ – горно-техническая инспекция ОГПС – противопожарная служба.) – Он посмотрел на директора завода, в огромном кулаке которого хрустнула шариковая ручка, на главного инженера, опустившего кудрявую седую голову. – Программу восстановления цеха, сроки, исполнители – к завтрашнему дню! Идите работать!

***

Близнецы. Ноябрь 2001г.

…Марат около четырех месяцев провел на больничном, восстанавливая кисть. Счастливо избежал суда, уволился и уже три года работал вахтовиком на Севере. Окончил курсы взрывников в Раменском, год работал помощником, затем начальником отряда.

Предшественник слетел с должности не за то, что тряс кедровые орехи, обматывая дерево детонирующим шнуром, и не за рыбалку на «на пакер» - алюминиевый цилиндр с взрывчаткой для заглушки скважины, - его погубила любовь к молоденькой поварихе. Заместитель начальника экспедиции по технике безопасности – крашеная блондинка тридцати семи лет, не простив измены, «сожрала» его за полгода.

Впрочем, «начальник отряда» только звучит громко. В подчинении у Марата были два водителя, помощник и взрывник…

Братья стояли на холодном ветру, смотрели на занимающие горизонт огни комбината, каждый думал о своем. Марат растер быстро замерзшие пальцы правой кисти, глубоко вздохнул.

- Забудь! – сказал Булат.

Близнецы сели в «Ниву».

По дороге они обсудили маршрут предстоящей охоты, о которой давно мечтал Булат, вспомнили приключения, неизбежные на горной реке, и развеселились.

- Патроны я купил, спиннинги приготовил, болотники – у Андрея две пары.

- Как он сейчас? – Булат знал, что у Волкова умерла от ожогов жена.

- Да ничего, кажется, только пьет лишнего, особенно в отпуске. По лесу побегает – полегчает!

***

Волков.

После взрыва в цехе пластификаторов Андрей пролежал в больнице тридцать дней. Первую неделю он помнил фрагментами.

- Откройте глаза! Волков, откройте глаза! – над ним склонился человек в белом халате и посветил ему в глаза. – Выполняет простые команды, зрачки равномерны, на томограмме гематомы нет. Ушиб головного мозга. Динамика положительная.

Пульсирующая головная боль. Темнота.

- Повернись, голубчик, постельку поменяю. – Мягкие руки. Темнота.

В больнице к нему вернулись детские кошмары, которые Андрей давно выбросил из памяти.

- Курочка в гнезде, а яичко у ней сам знаешь где! – отец железными пальцами держит его за волосы, тычет лицом в тетрадь с красной двойкой и аккуратной записью: «Не спеши!» - Не спеши! Не спеши! Не спеши! – приговаривает он, пока на тетради не появляются красные разводы…

Андрей боялся его рук. Крепкие прокуренные желтые пальцы, пахнущие бензином, в любую минуту могли схватить его за ухо. Отца задавил милицейский «УАЗ», на котором он менял тормозные колодки.

Темнота.

- Ты зверь! Зверь! Как тебя в милиции держат?! Он же ребенок! – звук отодвигаемого стула, скрипучий голос отца, и снова голос матери – Ты как твой отец! – полоска света исчезла – прикрыли дверь его спальни. - … Еще не известно… бедная мать… бане…

Андрей лежал, крепко зажмурившись, замирал от шагов отца за дверью, и открыл глаза только после того, как ночная медсестра, включив свет, сделала укол соседу по палате.

Волков вышел из больницы постаревшим, угрюмым, избегающим прямого взгляда человеком.

Первый выход на работу он старался не вспоминать.

… Он ехал в холодном, забитым людьми трамвае. От волнения разболелась голова, разговоры пассажиров превратились в набор звуков. Чтобы лучше видеть заводские огни, Волков протер запотевшее стекло… и замер!

- Шумит, гудит родной завод! А нам-то что, е…сь он в рот! – глумливо проскрипел знакомый голос.

В окне Андрей увидел лицо отца, надевшего его вязаную шапку...

В нем поселился страх. Голос он больше не слышал, но Андрей преодолевал себя, заходя в закрытые помещения и технологические цеха. Сны остались. Он видел узкую полоску света в детской… дедов дом в Воскресенске, маленькую баню… отчетливо слышал треск разгорающегося пламени… глухой, безнадежный стук в утепленную войлоком дверь, подпертую березовым колом в предбаннике… Из завалов цеха, гремя покореженной арматурой, тянулись к нему раструбами длинных загрузочных патрубков три огромных смесителя, толи желая ему что-то сказать, толи схватить и пережевать быстро вращающимися шнеками…

Стакан водки избавлял его от снов. Через два года на него начали коситься охранники центральной проходной. Волков с трудом дожидался конца смены, к ночи он был привычно пьян.

Надя заговорила о разводе.

***

Волкова Надя.

… Она почувствовала неладное сразу после выписки Андрея из больницы. Веселый красавец замкнулся, перестал играть с сыном, по ночам стонал, просыпался и долго курил на кухне. После трехнедельного амбулаторного лечения Андрей взял отпуск. В январе она, наконец, услышала его смех, появилась робкая надежда на счастье. После первого выхода мужа на работу она поняла, что прошлое не возвращается. В тот день Надя уговорила посидеть с Сережкой соседку, сбегала в парикмахерскую, приготовила праздничный ужин, постелила свежие простыни.

Андрей пришел усталый. Приготовления ее заметил, и скоро оттаял. Сам уложил спать ребенка, насвистывал в душе, привычно обнял ее… вдруг засопел, жадно ощупал ее незнакомыми жесткими руками, хрипло задышал, что-то проскрипел, и, больно раздвинув ее ноги острыми, холодными коленями, вошел в нее, сухую.

Потом, закрывшись в ванной, она плакала, рассматривая кровоподтеки на плечах, груди, внутренней поверхности бедер. Теперь она знала, как это – быть изнасилованной...

Волков больше не ложился спать трезвым.

- Не буду тебе напоминать, что я говорила, когда ты собиралась за него замуж. – Мать тяжело поднялась со стула. – Ты хорошо помнишь, что я тебе говорила, когда зашла речь о возможной беременности и учебе в институте. – Она прошла к окну, оперлась на подоконник костяшками пальцев. – Надеюсь, теперь ты меня услышишь. Он твой муж. Он серьезно болен и нуждается в заботе. Наконец, он единственный источник существования твоей семьи.

Надя почувствовала себя загнанной в угол. Если бы она знала, что ее ждет!

О старике из Кузьминовки Надя узнала случайно, подслушав разговор в трамвае. Долго уговаривала Волкова.

…Убогие темные избы вдоль разбитой, грязной улицы, равнодушные взгляды из-за занавесок. В маленький домик под шиферной крышей, зеленой от старости, их не пустили. «Старик» - невысокий, худощавый, среднего возраста, с загорелым морщинистым лицом, представился коротко: «Толик». Он усадил Волкова на лавку в сенях, о чем-то с ним заговорил. Надя видела нос с горбинкой, шевеление губ, завораживающие движения изуродованных работой рук. Он оставил Волкова, вышел к ней.

- Похоже, девонька, помощь нужна будет тебе! – из-под козырька выгоревшей кепки на нее смотрели темные, глубоко посаженные глаза. Надя почувствовала, как из живота поднимается волна холода, но от общения со «стариком» отказалась. - Ступайте с Богом!- он взял деньги и ушел в дом.

В ту ночь ей приснилась старуха у костра, волки идущие по блестящему, как зеркало, льду.

Андрей приехал из Кузьминовки просветленный. Через три месяца Волков снова начал пить. Последние полгода она закрывалась от него в спальне, прятала голову пол подушку, чтобы не слышать брань. Сын все чаще оставался у бабушки…

«Никто меня не любит! Никто не обожает! Пойду я на болото, наемся жабунят…» - она проснулась внезапно, мучительно пыталась вспомнить продолжение детского стиха, заметила, что плачет, и поняла, что больше так жить не может. – «Суббота. До десяти его пушкой не разбудишь». Надя накинула халатик, тихо прошла в ванную, поставила чайник, только потом (вдруг проснется!) вернулась в спальню, закидала вещи в чемодан, вспомнила о деньгах, которые прятала за решеткой вентиляции над газовой плитой …

Чайник шумел, закипая. Она уже ухватила пальцами тонкий рулончик, когда почувствовала неслышное движение за спиной и обмерла, …медленно обернулась – никого. Потом с нечеловеческим криком слетела с табурета и закружилась по кухне, пытаясь избавиться от невыносимой боли…

***

Ноябрь 2001г. Река Урюк.

- Сдвинь раскладушки (ноги), говорю, курва немецкая! Я все деньги в Гамбурге оставил! А она мне на чистом руском…

Громкий смех отдавался гулом в ушах, голова разламывалась. «Сволочи! Сволочи! Сволочи!» - мутная злоба поднималась из живота и не давала дышать. Волков с ненавистью смотрел на крепких, затянутых в армейский камуфляж братьев, легко несших его рюкзак за лямки, как хозяйственную сумку. Дрожащие ноги путались в сухой траве, он часто спотыкался, но не отставал. Отстать он боялся. Иногда Волков резко останавливался и быстро оборачивался, сжимая ружье влажными руками. Взгляд ловил покачивание жухлых листьев, темные провалы в густой зелени сосен и едва заметное, неуловимое движение в глубине леса: она шла следом!

…«Ниву», забрызганную грязью до крыши, они оставили в деревне. До Тукмака добирались тяжело. Старый колесный трактор быстро тащил тележку по подмороженным лесным дорогам, но несколько раз проваливался по ось в мочажинах. Тракторист, еще не протрезвевший после вчерашнего, бодро выскакивал в ледяную жижу в старых дырявых сапогах, отцеплял тракторную тележку, привязывал тросом бревно к заднему колесу, сдергивал трактор с места, снова отвязывал бревно, каким-то чудом выезжал на сухое, потом цеплял тросом тележку, вытаскивал и ее...

Тяжелая дорога не могла омрачить радости встречи со знакомыми местами. Братья непрерывно шутили, он, тяжело болевший с похмелья, подставлял лицо ветру, вдыхал запах замерзающего леса, молчал и заставлял себя иногда улыбаться.

Поляна открылась внезапно, заблестела река. На берегу знакомая изба с пробитой из карабина трубой, остатки карды, разобранной охотниками на дрова.

Двигатель трактора смолк, все услышали далекий перекат. Приехали!

Они сбили остатки жердей с карды, быстро распилили их на чурбаки бензопилой, предусмотрительно захваченной трактористом, заменили рваный полиэтилен в окне, растопили металлическую печь, подмели нары, налили солярки в керосиновую лампу без стекла, застелили стол газетами, выложили продукты. Хрустнула винтовая крышка, брякнули эмалированные кружки.

«За охоту! За рыбалку! За всех нас!»

Волков выпил, и тягостная тревога, не оставляющая его весь день, ушла, страшные образы, всплывающие из глубины сознания, исчезли. Блаженное тепло разлилось внутри, он почувствовал себя свободным и равным этим людям, которых давно знал и любил. Волков слушал гудение печи, смотрел на коптящее пламя керосинки и наслаждался покоем и теплом. Отдыхающее сознание с трудом фиксировало обрывки разговора.

- …Скважина рванула! От рева перепонки лопаются! Вспыхнет – сгорим на хрен за минуту! Водитель весь белый, двигатель не слышит, газует – ни с места! Взрывник кабель – трос перерубил, отъехали метров сто, полыхнуло! – Марат разливает по новой. – Ну а что полгода в отъезде, за семью я спокоен. Жена жаловалась на мать, что та заставляет нюхать мою нестиранную рубашку, чтоб не забывала.

Брякнули кружки. Новая волна тепла.

- Еду по автобану. Ночь, дождик мелкий, дорога ровная – машина не шелохнется, ну и скорость километров сто. – Булат делает паузу. – Вдруг музыка вырубается и из магнитолы Сонькин голос: «Не рви мне сердце, Булатик!» Я по тормозам! Глаза открываю: полицейские мигалки, «скорые» стоят, штук десять легковых разбитых. Остановился, метра три осталось! Уснул за рулем! Как вспомню, не по себе становится. А ведь я ее года полтора не видел…

Сонька Рваное Сердце – так прозвали водители диспетчера автобазы за ее любимую фразу. У Булата с ней был короткий бурный роман.

Хрустнула вторая крышка. Разлили. Заговорили о погоде, внезапных снегопадах. Тракторист рассказал, как два года назад какой-то охотник, весь переломанный, почти сутки добирался до деревни пешком, по колено в снегу, и помогла ему дойти какая-то баба, вроде не жена. Всю дорогу ему чудилась и путь указывала.

Выпили за баб. Опять тракторист:

- Мой двоюродный брат, вы его знаете, он бригадир в Уразбае, перед службой гулял с соседской девчонкой, так, не всерьез. Она его когтем медвежьим с передней лапы поцарапала. Приворожила на всю жизнь! Сама уехала в Уфу, замуж вышла. Он до сих пор холостой, не может забыть! (Подобное поверье существует и в лесных деревнях европейской части севера России.)

Выпили за мужскую дружбу…

Больше он ничего не помнил. Вырубился.

Утром Волков обнаружил, что водки больше нет. Он вернулся бы в деревню, но трактор уже ушел. Братья отпоили его чаем, ушли рыбачить. Он лежал до полудня, взял ружье и умудрился добыть двух рябчиков, поднявшись вверх по ручью. Ночью он не спал, совсем плохо ему стало к вечеру следующего дня.

Он почувствовал ее взгляд, когда возвращался по лесу к избе. – Это не я! Это он! – закричал Волков и почувствовал резь внизу живота. Дважды выстрелил в ее сторону и побежал, не разбирая дороги. В избу ввалился весь исцарапанный и мокрый от пота. Братья смотрели на него настороженно, выспрашивали, в кого стрелял. Уходя на реку чистить рыбу, о чем-то тихо переговаривались. Волков поставил на огонь чайник и укрепил дверной крючок. От ужина он отказался, не стал пить чай. Он с ужасом думал о том, что ночью придется выходить на улицу.

Братья храпели, Волков, спрятавшись с головой в спальник, лежал совершенно неподвижно, пытался отогнать образы того страшного утра. У него начался озноб.

…В то утро Волков проснулся как от толчка. Правая рука, которую он отлежал, ничего не чувствовала, пальцы не двигались, голова раскалывалась, во рту пересохло. Он слышал шорох босых ног, стук осторожно поставленного на плиту чайника, шум воды в ванной. «Слишком тихо для утра», - подумал он и с трудом сел. Диван, на котором он спал одетым, оглушительно заскрипел. – «Что-то не так», - Волков тихо прошел в спальню, дверь которой была открыта, увидел открытый чемодан. – «Уходит!» - застучало в голове. Трезвея, он направился в кухню. Надя стоя на табурете, что-то доставала из-за вентиляционной решетки. Он смотрел на знакомые

ноги, которые так любил, пытался сказать, что не сможет без нее жить, ему хотелось погладить ее по ноге и заплакать. «Вот где она прячет твои деньги!» - заскрипел знакомый голос. – «Гладкая, стерва! Только холодная. Ты ведь не отпустишь ее, сын?!» Волков похолодел, когда рука, в которой он начинал чувствовать покалывание, вдруг поднялась к ноге Нади. Он отчетливо видел желтые от никотина пальцы с чернотой под ногтями. Корявый указательный палец нырнул под подол халата… и подвинул его к пламени горелки! «Беги, сынок!» - заскрипело у него в голове, и Волков выскользнул из кухни.

Когда она закричала, он заметался. Боже! Она кричала и пыталась сорвать липнущий к телу горящий халат. Расплавленные куски ткани горели у нее в руках. Затрещали и вспыхнули ее светлые волосы. Он стянул с кровати простыню, не замечая ожогов, накинул на нее, начал хлопать рукой, пытаясь загасить пламя. Простыня потемнела и вспыхнула. Волков отступил. Надя замолчала и упала. Он завыл…

В протопленной избе, накрытый спальником с головой он стучал зубами от холода. Мерно гудела печь, шелестела пленка в окне.

- Андрей! – ясно услышал он голос за бревенчатой стеной, волосы на голове его зашевелились. – Зачем ты сделал это, Андрюша? – он подавил рвущийся из горла крик, сел и подтянул к себе ружье. В полумраке избы он увидел мирно спящих братьев. Они ничего не слышали! Он тихо потянулся к столу и добавил фитиль керосинки. Пламя закоптило. – Никто меня не любит, никто не обожает, поду я на болото, наемся жабунят! – пропела она и, пританцовывая, направилась в сторону двери. – Ну откро-о-ой, Андрю-у-ша… - она по-детски растягивала слова. До рождения сына Надя так просилась к нему в ванную, где они неистово занимались любовью… - Ну Андрю-у-ша! – крепко запертая дверь немного подалась. - Андрей!! – Волков замер. – Алкоголик поганый! – зарычала она. – Я тебя достану! – пробежала у него над головой. Зашевелились доски потолка, посыпалась земля, насыпанная для тепла. Глухой удар – она тяжело спрыгнула на землю, притихла… Волков услышал ее дыхание за стеной, почувствовал шевеление на голове, снял с себя огромного черного таракана, потом второго, третьего… Тараканы выползали из щели между потолком и стеной, падали и расползались по нему. Волков быстро снимал их с себя, бросал в печь, они ярко вспыхивали и бесследно исчезали. Сильный треск заставил его обернуться: бревна заметно шевелились. Волков уперся ногами в стол и держал спиной бревенчатую стену до утра …

По перекату братья с шумом перешли речку, положили рюкзак на траву и обернулись.

- Андрюха! Тебя будто дустом посыпали! Шевелись немного! – Марат снял рюкзак, вытащил теплую куртку, быстро собрал спиннинг. – Сбегаю на Угловую, покидаю немного. Вы пока чай кипятите.

Он повесил ружье на плечо и отправился вниз по реке. Минут через пятнадцать донесся слабый звук выстрела.

Булат постелил куртку, заставил Волкова лечь, взял топор. Скоро запылал костер, зашумел котелок. Он разложил на пакете продукты, нарезал хлеб, почистил две луковицы; заварку бросил в котелок, когда услышал шаги брата. Вода бурно закипела, на глазах меняя цвет.

- По берегу не пройти! Бобры осин наваляли, кругом норы. Трава густая, ничего не видно, того и гляди, ногу сломаешь! – Марат бросил утку, улыбаясь, показал огромного хариуса с плавниками свекольного цвета. – Всего одна поклевка! Буди Андрея. Поедим и вперед! Тут до Абсаляма пару часов осталось. ( Абсалям – плес с глубокой ямой на реке Урюк)

Андрей не спал, вздрогнул, когда Булат тронул его за плечо, с тоской поглядел на братьев и отказался от еды… Над ними пролетел и прочистил ржавое горло ворон. Глаза Волкова потемнели от ужаса.

***

Ноябрь 2001г. Николай Макаров.

Аллах не заставляет человека делать то, что выше его сил.

Коран.

Макаров смотрел на лежащую внизу почти скрытую туманом деревню, слушал тишину и с какой-то острой радостью чувствовал себя счастливым. Он прерывисто глубоко вздохнул, выдул облачко пара и тронул поводья. Смирная лошадь ровно пошла на подъем.

…Перед самым отъездом ему позвонил Семен Сычев и сказал, что задерживается на два дня. Они должны были вместе выехать из деревни на маленьком плавающем восьмиколесном вездеходе. Откладывать поездку Макаров не захотел, сидеть в деревне в двадцати километрах от реки тоже было выше его сил. Макаров взял лошадь егеря, договорившись, что тот заберет ее через два дня, приехав на вездеходе с Сычевым. Вечером, во время застолья у егеря, Макаров узнал, что несколько дней назад на Тукмак увезли троих из города. Он решил ехать сразу на Абсалям и совершать короткие вылазки до приезда Семена. С ним они планировали подняться далеко вверх по течению Урюка, где еще не бывали…

Поляна кончилась, копыта глухо застучали по замерзшей лесной дороге. Туман, заиндевелые деревья, тишина и восхитительное чувство свободы! Рюкзак, мешок со спальником, надувным матрацем и сапогами приторочены к седлу; легкий «Соболь» не оттягивает плеча.

…В прошлом году Макаров, проверяя себя, поднимался по этой дороге пешком с тяжеленным рюкзаком за плечами, ружьем двенадцатого калибра и промазал по глухарю, замершему у дороги, метров с двадцати. Через час он был очень рад этому обстоятельству: лишние пять килограммов! Тогда он доказывал себе и окружающим, что жизнь не изменилась, что он по-прежнему здоров. Он с болью замечал внимательные взгляды сотрудников, в которых читалось сочувствие или любопытство. Вопросы о здоровье выводили его из себя, он откровенно грубил в ответ.

«Случайная находка» - так называлась его болезнь.

- Да ты что?! Посмотри на себя в зеркало! – Владимир Ногин, главный врач онкодиспансера продолжал улыбаться, но глаза его стали серьезными. – Сейчас повторим УЗИ, сделаем томографию, выпьем водки, потом поедешь домой! – Он держал в руках направление, в котором Макаров собственноручно написал: Рак правой почки.

- Все верно, Володя. Ты думаешь, мы на периферии в занавески сморкаемся? – Макаров послушно встал. Они направились на обследование.

Через три дня, его, абсолютно голого, закрытого простыней и одеялом, - « Чтоб по пути в операционную не сбежал?!» - везли на каталке по бесконечным коридорам больницы. Макарову, всегда входившему в операционную в компании молодых ассистентов для тяжелой и интересной работы, хотелось спрятаться под одеяло от равнодушных взглядов больных, погруженных в собственные проблемы. Он долго лежал на операционном столе, слушая болтовню операционной сестры и анестезистки, подключившей систему, шум воды, разговор хирургов …

В правой руке появилась разламывающая боль. «Реланиум» - понял Макаров. – «Теперь не убежать. Надо попро…»

Свет. Ощущение удушья. Он пытается что-то сказать, понимает, что еще не экстубирован, пытается пошевелить пальцами…

- Он проснулся, Виктор Александрович! – слышит он мелодичный девичий голос. Из горла удалили трубку. Тяжелый кашель. Снова провалился в сон… Яркий свет. Ясное сознание. Подобную боль он испытал, сломав несколько ребер и руку. Просто этой боли слишком много. Она караулит любое движение, каждый вдох и вгрызается ему в бок с такой силой, что он боялся дышать.

- Вам больно? – темные глаза, тонкий прямой нос, красивые четко очерченные губы. – Ему больно, Виктор Александрович!

Укол. «Промедол» - подумал он и заснул….

Под потолком гудит лампа дневного света. Темные окна.

- Он еще не мочился, может быть, катетер поставим, Виктор Александрович? – стройная фигурка в проеме стеклянной двери спиной к нему.

- Молодой, сам помочится! – слышит он голос дежурного реаниматолога. Мысль о том, что эта девочка будет ставить ему катетер, приводит его в замешательство.

- Пожалуйста, откройте кран, выключите свет, закройте дверь! – он долго держит согревшуюся стеклянную утку… «Последний раз я мочился лежа лет сорок пять назад» - хмыкнул Макаров. Сон... Боль… Укол. Сон…

Утро. Боль вполне терпимая. Он ощупывает большую повязку от пупка до поясницы, дренажную трубку. Осматривается. Девушка что-то перекладывает на стерильном столике.

- Как тебя зовут? – приподнимает он голову.

- Гульнара. – Она подходит, склоняется над ним. Тень улыбки на усталом лице.

- У тебя голос ангела, Гульнара! – Неожиданно для себя самого он нежно гладит ее ногу, поднимаясь к бедру.

У нее дрогнуло лицо, задрожали губы… Быстро справившись с собой, она улыбнулась, взъерошила ему волосы и отошла к столику.

Через час его увезли в палату.

«Он меня даже не вспомнил!» - думала она, раскладывая перевязочный материал и инструменты на столике. – «Тогда мне казалось, что он смотрит на меня как-то особенно. Хотя… все девочки, наверное, так думали…» … Половину из двухнедельной практике она провела в операционной. Спокойные фразы, короткие движения рук – операция проходит нормально. Резкие команды в

напряженной тишине, быстрые движения рук, шлепки кровавых тампонов о клеенку тазика – он волнуется. Расслабленная поза, шутки – все хорошо, зашивает операционную рану. Потом он не признавая лифта, вприпрыжку спускается по лестнице…

- …Он не раздевает взглядом, - возбужденно шептала ей подруга, - он взглядом ласкает. Если бы он ко мне подошел! О-о-о-й! Я бы не сказала «нет».

В последний день практики она дождалась его в коридоре и осмелилась поднять глаза. Он улыбнулся и поздоровался… Второй раз….

Она навещала его в палате каждый день.

Дренаж удалили через трое суток. Боли почти прекратились. В воскресенье, на шестые сутки, дежурная медсестра позвала его к телефону.

- Ты до лифта сумеешь дойти? – Макаров услышал голос Ногина. – Высылаю за тобой машину. Приезжай.

Ногин встретил его в дверях квартиры в гипсовой повязке от голени до середины бедра.

- Заходи. Я один пока. Вчера поехали на охоту, с машины спрыгнул и вот! – он похлопал по гипсу. – Повредил боковую связку. Теперь недели три мучиться. – Мне водку подарили фирменную. - Он поставил на стол затейливую двухлитровую бутылку…

-Как ты? – позвонил он Макарову утром, - мы совсем немного не допили!

- Все нормально, Володя! – Макаров плохо помнил, как вернулся в палату, но чувствовал себя хорошо. Он вымылся, побрился, ему сменили повязку. Небольшая болезненность была только при резких движениях…

Она пришла поздно, когда в отделении все уснули.

- Завтра меня выписывают – он поднял на нее глаза.

- Я знаю.

- Не знаю, сколько мне предстоит жить, - голос его дрогнул, - тебя я буду помнить всегда.

Он обнял ее, отвел темный локон и поцеловал в шею, замер от запаха волос, прижал к себе хрупкое тело и почувствовал ее руки на своих плечах…

Она мягко отстранилась, пошла к двери палаты, повернула ключ в замке, выключила свет, помогла ему раздеться…

Макаров лежал на спине, с бьющимся в горле сердцем слушал шорох одежды… Легкие руки гладили его… Она осторожно, стараясь не задеть коленом повязку, опустилась на него…

Утром за ним приехал Семен. Через два дня наступил Новый год…

***

Ровная на подъемах лесная дорога, на коротких горизонтальных участках превращалась в непроезжую. Макаров круто сворачивал, объезжая заболоченную старую колею и глубокие ямы с водой, развороченные колесами тяжелых трехосных автомобилей в последние годы. Его учитель , старый хирург Левковский, помнил времена, когда в несуществующих теперь деревнях по вечерам были танцы. Он выезжал в эти деревни на тяжелой, неуклюжей карете скорой помощи. «Теперь в дождливую осень здесь даже на тракторе проехать сложно», - подумал Макаров. Метрах в ста от него слетел с дерева глухарь. Макаров вспомнил о карабине, вставил магазин, передернул затвор, поставил оружие на предохранитель.

Солнце стояло уже высоко, когда он пересек поляны долины Ергазы. Однажды он шел в мороз через эти поляны, уже не надеясь, что сумеет дойти до деревни. Чувство одиночества здесь становилось болезненным. Трудно было представить, что в безлюдных теперь местах когда-то рождались, любили и умирали люди. …Несколько лет назад, в поисках собаки, ушедшей по следу медведя, они с егерем вышли на Тилик-юрт. В лесу, недалеко от реки, Макаров наткнулся на два фундамента из серого камня. В центре одного квадрата стоял пятиметровый обломок огромной сосны. «Люди ушли отсюда лет двести назад» - прикинул он и позвал егеря.

- Плохое место, - нахмурился тот. Они повернули назад. Собака так и не вернулась.

В Ергазе он отпустил поводья, дал напиться лошади. Съехал с дороги, поднялся к маленькому металлическому вагончику. Вагончик поставили недавно, но дощатая внутренняя обивка уже полностью выгорела от пожара. Макаров подумал, что даже для ночевки вагончик не пригоден и послал лошадь вперед. Высохшие несколько лет назад после жестоких морозов высокие корявые березы, среди которых поднималась дорога, сейчас не казались мрачными. Он вспомнил, какой страх испытал здесь однажды, возвращаясь пешком с Тукмака по глубокому снегу со сломанной рукой и ребрами. На вершине отрога он вспугнул стайку рябчиков, заметил одного, севшего на осину, поместил в перекрестье прицела, мягко спустил курок. Пока привязывал лошадь, потерял ориентир и потратил на поиски птицы минут тридцать.

Синяя пирамидка памятника в начале подъема на хребет Кадерле, появилась из-за поворота как всегда внезапно. Место гибели тракториста посещали: на основании пирамидки стояла пустая бутылка и стакан. Кусок хлеба, по-видимому, склевали птицы. Тракторист не удержал трактор на спуске, долго умирал в покореженной кабине. Искать его начали только через сутки...

На каменистом перевале Макаров поднял двух глухарей, но стрелять даже не пытался. «Попасть пулей в летящую птицу смог бы только Лимонадный Джо!» - вспомнил он фильм из далекого детства. Макаров смотрел его трижды.

…-Держи, только матери не говори! – дед сует ему десять копеек. Скоро он, задохнувшись от бега, протягивает зажатый кулачек в окошко билетной кассы. Мелкие монеты не сразу падают, прилипнув к потной ладони. Синий билет – пропуск в волшебный мир, где мальчишка превращается в стройного красавца с револьвером, легко решающего все проблемы меткими выстрелами по подтяжкам ужасного злодея, который без штанов не кажется страшным…

Стук копыт по замерзшей земле, хруст черной корки и чавканье жадной грязи в заболоченных местах, шумное дыхание лошади… и тишина. Ни шороха, ни птичьего крика. Заколдованный хрустальный лес, ледяное солнце на ветвях, холодок одиночества. Чтобы согреться, Макаров повесил карабин через плечо, спешился и повел лошадь в поводу.

Дорога вывела на большую поляну. С высокого склона он увидел плывущую в тумане над рекой громаду Урюк-баш, зеленые пятна сосняков на ее склонах, однобокую сосну над невидимым отсюда погостом, крышу избы. В правом углу поляны за перекатом начинался Абсалям – мечта рыбака.

Пастушья изба на Урюк-баш ничем особым не отличалась от других избушек. Сруб из потемневших от дождей и солнца осиновых бревен, крутая крыша из шифера, железная труба, незакрытые фронтоны. Толи доски фронтонов скоро переводили на дрова, толи их экономили – хватило бы на стол и нары. Судя по светлому дереву, навес перед входом сделали позже. Под навесом уместился щелястый стол с двумя врытыми в землю скамьями. Неподалеку от избы – летняя печь. В избе, с сохранившимся стеклом в маленьком оконце, было довольно чисто, запас березовых дров, ворох бересты, несколько огарков в проеме окна. «Проблем не будет!» - Макаров вышел, расседлал лошадь, стреножил ее, привязал аркан к остаткам изгороди, вернулся в избу. Надувной матрац на нары, спальник сверху, рюкзак на гвоздь. «Все! На месте!» До заката оставалось не меньше трех часов. Макаров обошел избу и налегке отправился в лес по старой заросшей дороге, поднимающейся вдоль оврага…

***

- Черт! Если их двое, мы уместимся, если больше, придется топать на Ямаш!(приток Урюка).- Булат первый заметил лошадь, пасущуюся возле избы. Они прошли поляну, заглянули в избу.

- Один. Приехал недавно, – Марат потрогал холодную печь. – Спальник пуховый. Из города парень.

Братья сложили рюкзаки на нары, вышли и закурили, дожидаясь Волкова. Он шел механической походкой, руки висели вдоль тела, ружье моталось перед грудью.

- Он заболел. Если так будет продолжаться, придется идти в деревню за трактором.- Марат с досадой бросил окурок, устыдился своего жеста, прокашлялся.

- Андрей ни на что не жалуется, может, отлежится денек? – Булат несколько раз щелкнул зажигалкой. – Послезавтра будет транспорт, спокойно уедем.

- Тебе не кажется, что у него не все в порядке с головой?

- Не знаю. Он чего-то боится. Он и нас с тобой боится!

Волков подходил к ним, братья замолчали. В глубине души каждый из них сознавал, что лучше ему не станет. Он стал другим. К сожалению, они не чувствовали исходящую от него угрозу. Они просто не знали, как, бывает, опасен смертельно напуганный, больной человек...

Зазвенела двуручная пила, которую Булат нашел под крышей. Быстро росла груда напиленных поленьев.

- Разожги печь! – попросил Булат Волкова, собирая поленья в охапку. – Березовые прибереги на ночь!

Волков зашел в избу, после солнца было темно. Он заглянул под нары, начал закладывать в печь дрова. В этот момент Булат, не сумев протиснуться между распахнутой дверью и скамьей под навесом, толкнул дверь плечом, отчего она закрылась, и бросил дрова у скамьи. Волков внезапно оказался в полной темноте и оцепенел.

… «Мать придет, откроет». - Стук шпингалета двери кладовки. Тяжелые шаги отца. Щелкнул замок входной двери. Во тьме перед глазами радужные пятна, горит выкрученное ухо. Уходя на рынок, мать велела прибраться на кухне. Большая фарфоровая кружка, из которой только что шумно прихлебывал отец, выскользнула из влажных пальцев Андрея. «Привет из Сочи!» - на крупном осколке. Расколотые пальмы, море, чайки, подпись «Таисия» рассыпались на полу. Кто такая Таисия, Андрей не знал. Он протянул руку, нащупал неподвижную дверь. За спиной что-то шумно выдохнуло, коснулось его плеча мохнатой лапой. Сердце дрогнуло и пустилось в галоп. Андрей глубоко вздохнул и с визгом бросился на дверь. На него обрушилась мягкая тяжесть…

Через три часа мать открыла дверь кладовки. Он спал на белом отцовском полушубке.

- Я описался! – сказал Андрей и заплакал…

Глухой стук остановил братьев. Они бросили пилу, подбежали к двери, которую сотрясали тяжелые удары. Одно полено упало между дверью и вмерзшей в землю доской. Булат отбросил ногой полено, дверь распахнулась, из нее вылетел Андрей. Ужас стек с лица и сменился злобой.

- Сговорились с сукой?! – произнес он сквозь зубы, начал медленно отступать, отводя левой руку назад к столу, где лежало его ружье.

- Ты ох…ел?! – начал Булат. Марат остановил его, сильно сжав предплечье.

- Очнись, Андрей! – Марат заговорил спокойным ровным голосом. – Это случайность!

Волков вдруг сник, в глазах появился разум. Собрал дрова, начал набивать печь.

Холод усилился. Ужин решили готовить в избе.

Макаров возвращался в сумерках. Сначала он увидел искры, летящие из трубы, потом избу, мирно пасущуюся лошадь. Заныло сердце. Заметил свежие опилки, жердей стало заметно меньше. Неприятное ощущение исчезло. Макаров вытащил из-за пазухи двух рябчиков, положил их на покрытую инеем крышу навеса, стукнул в дверь и вдохнул теплый запах тушенки. За столом, скупо освещенным огнем свечи, сидели трое.

- Мы тут похозяйничали без тебя. – Марат встал, протянул руку. – Ужин готов, садись.

- Булат. – Крепкое рукопожатие. – Это Андрей.

Макаров достал из рюкзака продукты, посуду, сел за стол. Братья ели быстро и весело. Андрей ковырялся в тарелке, напряженно молчал. По просьбе Булата вытащил нож, дрожащими руками нарезал хлеба.

«Красивый нож», - характерные разводы, арабская вязь на хищном лезвии, узкая ручка. Такой же нож он видел у главного врача станции переливания крови города Грозного. В 1994 году Макаров познакомился с ним в Москве. За полгода до начала войны чеченец закупил большую партию цоликлонов для станции. - «В России девять больниц из десяти до сих пор определяют группу крови стандартными сыворотками!» - Подумал Макаров и вспомнил слова чеченца: «Таким ножом продукты не режут!»

- «Сука паленая, и его сюда вызвала!» - Волков узнал его сразу. Доктор встречал машину скорой помощи и помог переложить Надю на каталку, после чего ее сразу увезли в реанимацию.

После ужина все быстро уснули. Никто не слышал, как Волков закрывал дверь, не видел, как он всю ночь просидел с ружьем в руках, яростным шепотом спорил с кем-то за окном.

***

Босоногая заря робко ступила на покрытые инеем восточные склоны гор, не имея силы согреть, окрасила бледно-розовым обледеневшие ветви деревьев, медленно спустилась к реке, утонула в тумане.

Макаров проснулся раньше всех. Стараясь не шуметь, оделся, взял приготовленный с вечера рюкзак, карабин, протиснулся в дверь. Желтеющие глаза провожали его, пока он не исчез в утреннем тумане. Он быстро прошел поляну, поднялся к сосняку и спустился к реке. Вдоль берега шла узкая полоса тонкого льда. «Успел, слава Богу» - подумал он. – «Через пару дней плес покроется льдом». Он достал из рюкзака спиннинг, растянул его, поворачивая секции, вывел кольца в одну линию, прикрепил катушку с тонкой леской, привязал мелкую «вертушку». Бросок! С легким плеском блесна упала в центр омута. Макаров щелкнул дугой, дал блесне немного опуститься, начал медленно сматывать леску. «Заработала», - определил он по легкому сопротивлению и ощутил резкий удар. Скоро на покрытой инеем траве забился крупный голавль.

Одного за другим он вытащил трех хариусов. Последующие забросы были пустыми. Радостное возбуждение прошло, Макаров почувствовал, что замерзает, прислонил спиннинг к дереву, начал собирать хворост.

Дым костра смешивался с туманом, легкий ветер уносил его вниз по реке. Макаров грел руки

горячей кружкой, смотрел, как опускается туман, открывая солнцу верхушки белых от инея берез.

«Как в том декабре!»

Она не видела его год.

Мысль о поездке домой пришла ей в голову внезапно, в короткой очереди за зарплатой. Деньги теперь были. Два выходных подряд выпадали ей редко.

- Мужа тебе ублажать не надо. Дети в цирк не просятся. Любимая свекровь, не к ночи будет сказано, в гости не придет! Вот и зарабатывай себе на хомут, то есть свадебное платье! – говорила ей старшая сестра, составляя график дежурств.

Она быстро переоделась, попрощалась с девчонками и побежала вниз по лестнице.

Навстречу ей быстро поднимался мужчина в спортивной черной куртке, черных джинсах, с непокрытой головой. Он немного располнел, очень коротко подстригся. В его глазах она прочла растерянность и радость узнавания. Она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, ей захотелось пробежать мимо.

- Привет, Гульнара. - Он улыбнулся и положил руку на перила, перекрывая ей дорогу.

- Здравствуйте, - голос ее дрогнул. Она не сумела остановиться на полушаге и оказалась с ним лицом к лицу.

Его ладонь скользнула вверх по перилам, и она не смогла убрать руку, посмотрела ему в глаза и поняла, что ждала этой встречи целый год.

- На улице жуткий холод. Я ненадолго к Ногину, подожди меня, поужинаем вместе.

- Я домой собралась, в Стерлитамак, - робко сказала она, зная, что не должна с ним соглашаться.

- Отлично! – Обрадовался он, - довезу тебя, потом поеду домой. – Легонько обнял ее правой рукой.

- Хорошо. – Ей захотелось прижаться к нему и закрыть глаза. – Через час я выйду из общежития. – Она назвала ему адрес.

В вестибюле она достала из сумочки телефон, позвонила маме. Быстро поймала такси. Через тридцать минут она стояла под душем. Закрыв глаза, подставляла лицо горячим струям, представляла, что он гладит ей спину теплыми ладонями, целует шею, чувствовала, как твердеют соски.

«Зачем я это делаю, мне ведь не придется сегодня раздеваться!» - думала она, надевая новое белье и колготки. Счастливо улыбалась своему отражению, накрашивая ресницы…

Замерзшие фонари слабо освещали быстро пустеющие тротуары. Дрожащий трамвай – театр теней на колесах, подходил к остановке, прогремев дверьми, быстро, словно желая согреться на ходу, исчезал в полумраке улиц. Неясные тени на заледеневшем полотне окон превращались в девчонок, спешащих к дверям общежития.

Она опоздала на пятнадцать минут. Макаров увидел хрупкую фигурку в длинной дубленке и просигналил фарами.

- Я помнил о тебе всегда, но не решался позвонить. – Сказал он и не дождался ответа.

Она смотрела прямо перед собой и молчала. Макаров провел кончиками пальцев по ее щеке, осторожно поправил локон, выбившийся из-под шапки, понял, что она недавно вышла из душа. Ему стало легко. Ее губы пахли клубникой...

На шоссе боковые окна замерзли. «Под тридцать. Не дай Бог сломаться! Она в тонких колготках,

влажные волосы. Машин почти нет, да и вряд ли кто решится ночью взять попутчиков», – размышлял Макаров. В слабом свете приборной доски белели ее руки, тонкий девичий профиль. Он вдыхал слабый аромат духов и мечтал о том, чтобы дорога была бесконечной.

Они подъезжали к Стерлитамаку.

- Ты когда в последний раз смотрел на звезды? – спросила она.

Макаров остановил машину, выключил. Двигатель. Под ногами громко захрустел снег. Полная луна ярко освещала пустую дорогу, заснеженное поле, березы лесополосы. Лунный свет, замерзнув на ветвях, превратился в густой иней. Ни ветерка, ни звука. Макарову показалось, что стоит крикнуть, и мерцающие в лунном свете снежные деревья исчезнут, обрушившись мелким сверкающим снегом. Они стояли, обнявшись, смотрели на крупные мерцающие звезды, сияющую полную луну и не чувствовали холода. «Из глубины к Тебе взываю!» - почему-то пришло ему в голову. Макаров вдруг осознал, как велика спящая вселенная, необыкновенно остро почувствовал, что жив, что жизнь прекрасна, как эта девушка, обнимающая его.

- Бог смотрит на нас и улыбается, - прошептал он и обнял ее крепче.

Через полчаса они остановились у ее дома.

- Зайдешь? – лукаво спросила она. – Мама сегодня дежурит до утра, - продолжила она после паузы.

…Он впервые увидел ее обнаженной при свете. Ощущая, как помчалось сердце, он смотрел на стройные круглые ноги с тонкими лодыжками, плоский живот, маленькую, идеальной формы грудь, неожиданно хрупкие плечи и тонкие девчоночьи руки. Он обнимал в ней весь мир, все то, что любил, о чем мечтал…

Стоя на холодной пустой заправке, он остро почувствовал несправедливость происходящего. «Почему любящие люди не могут быть вместе? Зачем мы создали высокие стены условностей,

которые теперь сами не можем преодолеть?» - думал он, автоматически закручивая крышку бензобака. Он вспоминал влажный блеск глаз, губы, длинные темные локоны, скрывающие ее лицо, когда она склонялась над ним. Позже, сосредоточившись на дороге, он вспомнил маленькую родинку в яремной ямке, подумал, что другие украшения ей не нужны. На него нахлынула теплая волна благодарности.

…Она лежала, закинув руки за голову, расслабленная, как спящий ребенок, вспоминала его губы, легкие руки, его тяжесть, чувствовала запах его дезодоранта, след которого остался на ее правом плече, ощущала липкую влагу между бедер. Ей было хорошо. Она не пошла в ванную, чтобы подольше сохранить ощущение близости с желанным мужчиной. Она пыталась и не могла вспомнить те волшебные слова. Которые он шептал ей на ухо, слова от которых щли мурашки по телу и возникало ощущение полета…

***

Сквозь прищуренные веки он смотрел, как быстро собрался и вышел доктор. Волков бесшумно встал, посмотрел, как он скрылся в тумане, закрыл дверь на крючок. Шарахнулась кем-то потревоженная лошадь. Волков услышал легкие шаги, тихий разговор. Он не мог разобрать слова, по интонации понял, что она отдает распоряжения, доктор с ней соглашается. Волков почувствовал, как натянулась кожа на затылке, шевельнулись волосы. «Договариваются!.. Бежать!» - застучало в висках, он потянулся к ружью. Перестал храпеть и зашевелился Марат. Волков быстро лег и закрыл глаза. Братья подбросили в печь дров, напились чаю, молча собрались.

- Андрей! – Булат тронул его ногу. Волков вздрогнул. – Мы на Ямаш. Вернемся к вечеру. Чай горячий, каша в котелке. Разогреешь, если есть захочешь.

- Спасибо ребята, не беспокойтесь! - Волков лежит лицом к стенке. – ( «Хочу, чтобы вы шли к е…ной матери!!» )

Стук каблуков по мерзлой земле, легкие шаги вслед. Оживленный разговор, смех. Ее смех! «Курва воскресенская!!» - застонал Волков. – «Знаю, чем ты их взяла!» - он представил, как она ублажает их, стоя на коленях и вытянутых руках, раскачивается от толчков сзади, мычит занятым ртом. - «Шлюха!!» - закипело у него в мозгу. - ( Он тихо подходит, с размаху бьет ее в расслабленный живот, поднимает ружье, стреляет в стоящих со спущенными штанами братьев.)

Представив, как погружается в мягкий живот тяжелый ботинок, как дергается в руках ружье, Волков возбудился. Набрал кружку холодной воды из ведра, медленно выпил, сел на нары, прислонился к бревнам стены.

Он не спал уже трое суток. Обросшее светлой щетиной лицо осунулось, кожа и запавшие глаза пожелтели. Теперь, когда она ушла с братьями, он мог немного отдохнуть. Свинцовые веки опустились, голова упала на грудь.

…Перед ним ступица колеса. Он натягивает тугую пружину, зажав ее плоскогубцами, между новыми тормозными колодками. – Бл…дь! - вырывается из горла скрипучий возглас. Пружина срывается, ударяет в крыло, падает под двигатель. Он тянется за пружиной, голова ныряет в нишу колеса. В этот момент «УАЗ» срывается с домкрата.

Чудовищная тяжесть наваливается ему на плечи, складывает вдвое. Он слышит, как хрустнул позвоночник, боль молнией пронзила его и исчезла. Он не чувствует свое тело, хочет крикнуть и не может вздохнуть. Перед его глазами блестит латунная пуговица. Он с отчаянием видит, как она темнеет…

- Андрюша! – услышал он голос матери, - твой отец умер. - Открой, Андрей!

Волков, судорожно хватая воздух, попытался встать, сполз на пол, на карачках пополз к двери. «Теперь он не сможет закрыть меня в кладовке!» - подумал он, поднялся, взялся за дверной крючок… Его остановил смрад паленых волос. Волков посмотрел в щель над дверью и увидел коричневый шар с черными катышками сгоревших волос, чудом уцелевшую светлую прядь на левом виске, неожиданно живой взгляд синих глаз из щелей отечных век без ресниц.

Страх и ярость перемешались и вскипели!… Он очнулся на берегу реки. Курки ружья были спущены. На противоположном берегу покачивалась ветка ольхи. «Она испугалась!» - гудело в голове. Он выбросил стреляные гильзы, медленно поднялся к избе.

Волков стал опасен. Очень опасен.

***

Макаров допил остывший чай, выкурил сигарету, сложил в рюкзак котелок и бутерброды, по перекату перешел речку. Старая дорога шла через заросли черемухи и ольхи, выныривала на небольшие поляны. Иногда он спугивал рябчиков, но охота сегодня не входила в его планы. У ручья он заметил свежие следы небольшого медведя. Начал насвистывать, чтобы он его услышал и ушел. Опасен испуганный зверь, который нечаянную встречу может расценить как нападение. Несколько лет назад он зашивал скальпированную рану головы после удара медвежьей лапой. Кожа фартуком закрывала лицо, рана была от затылка до бровей. Доярка неслышно шла по лесной дороге, …очнулась под кучей хвороста. Медведь не любит свежего мяса, положил созревать. «Повезло!» - подумал Макаров и спустился к речке. Правый берег плеса из-за густых зарослей был непроходим. Он спускался по левому берегу, заросшему мелким кустарником и камышом. Делал несколько забросов, перебирался через поваленные бобрами осины и снова подходил к берегу. Густая трава скрывала бобровые норы. «Лучшего места, чтобы сломать ногу не найти!» - подумал он, провалившись в одну из них. Пакет с рыбой потяжелел. Макаров вывалил рыбу из пакета, выбрал две поменьше, ловко почистил и выпотрошил их маленьким острым ножом, подсолил.

Легкий с утра, к полудню ветер усилился, по воде побежала рябь, лес задышал тяжело и неровно. Небо заволокло серыми блеклыми тучами, от их тяжести оно опустилось на вершины гор. Пошел мелкий снег. «Полчаса прошло, хариус просолился» - прикинул он, рот заполнился слюной. Затрещал маленький костер, зашумела, закипая, вода в котелке. Отдых.

Макаров не заметил, как пролетела половина светового дня. Глядя на воду, исхлестанные ветром и дождями серые камни скал, вековые сосны, тянущиеся к небу, он вдруг остро осознал, как коротка жизнь. Пройдет совсем немного времени, не станет его, не станет тех, кого он любил. Сосны, камни, ветер – останутся. Он вспомнил текстовое послание по SMS, которое получил в январе, когда мчался по зимней дороге после очередного свидания: «Я сейчас еду в трамвайчике. Я закрываю глаза и представляю твои теплые ладони. Мне холодно, потому, что тебя нет рядом»

«Мне сейчас тоже холодно без тебя» - он пошел вверх по дороге, долго продирался сквозь заросли, - «Ни один дурак здесь не пойдет!», - прошел к обрывистому берегу, осторожно спустился к реке.

Макаров заломил стебли сухого камыша, чтобы не мешал забросу, повел блесну вдоль полосы льда у самого берега. Когда блесна вышла на лед, он увидел крупного хариуса, вытянул руку, несколько раз макнул блесну в воду, наблюдая за рыбой, неподвижно стоящей подо льдом, поднял блесну, увидел всплеск … и на тройнике забился, сгибая спиннинг, крупный хариус! «На блесну, как на муху!» - поразился он и сделал следующий заброс.

Вскоре он понял, что мелкий хариус стоит на струе, блесну провожает, но не хватает. Крупный - стоит под берегом, блесну хватает жадно, не «раздумывая» Сделав несколько забросов, он поднимался на берег, проходил метров на пятнадцать выше, выбирал место, где можно было подойти к воде, и снова бросал.

Облака между тем спустились ниже, распоротые верхушками сосен, сыпали снежную крупу. Макаров замерз, часто шмыгал носом, но уйти с реки не мог – такая рыбалка случается не часто!

Начинало темнеть, когда после очередного заброса рыба оборвала блесну. Он не стал привязывать непослушными пальцами новую, заглянул в пакет с полутора десятками тугих красавцев с темно-красными плавниками, почувствовал, как замерз, скоро собрался в обратный путь – до избы было два часа быстрой ходьбы.

***

Ночью ветер прекратился, небо незаметно очистилось от облаков. Над рекой повис слоистый туман, полоса льда на плесах поползла к середине реки. Тишину нарушали редкое потрескивание замерзающих деревьев и шум переката, который в звонкой тишине казался музыкальным.

- Shou mast go on – пел Меркьюри, волны музыки заполняли большую незнакомую комнату. Какие-то нарядные люди с возбужденными молодыми лицами улыбались, о чем-то оживленно говорили и явно что-то ждали. Макаров слышал обрывки фраз, никак не мог их осмыслить, и чувствовал себя чужим. Любопытные взгляды прикасались к его горячему лицу, и он мучительно старался понять, что он делает на этом празднике. Когда музыка смолкла, сидящая рядом с ним

на диване хорошенькая девушка в очень короткой юбке, глядя ему в глаза, шепотом спросила: «А где жених?» Все вдруг замолчали и посмотрели на него. Макаров увидел себя их глазами: короткий ежик седеющих волос, усталое лицо, мелкие морщины в углах глаз, и окончательно потерялся.

В полной тишине застучали каблучки. Она стремительно вошла в зал. Длинное серебристое платье на бретельках, крупные локоны темных волос, искры бриллиантов в мочках ушей, сияющие глаза.

Макаров встал. Она увлекла его в соседнюю комнату, обняла. Стены исчезли, они оказались на залитой лунным светом зимней дороге, под каблучками громко захрустел снег. Он хотел ее спросить о чем-то, но почувствовал ее пальцы на губах. «Я люблю тебя, я счастлива!» - Говорила она взглядом. Макаров отчетливо слышал ее голос. Она немного отстранилась, глаза потемнели, лицо вдруг исказилось в испуге. – «Нет! Обернись!..» - начала она и… вдруг исчезла. Он увидел себя посреди реки, камни под быстрой водой под ногами, понял, что спит. Каким-то внутренним усилием попытался вернуться в прежний сон. Почувствовал холод , в воду с шорохом посыпалась снежная крупа, потом по плечам и рукаву застучала пшенная. «Вечером сыпали пшенку в уху», - попытался придти в себя Макаров, услышал редкие глухие, тревожные удары. Вода исчезла. Тьма без ориентиров, снова глухие гулкие удары…

Макаров проснулся. За стеной избы с хрустом рвала траву, громко хрумкала стреноженная лошадь, передние копыта одновременно глухо стучали по промерзшей земле. В печи мирно гудел огонь. «Стук копыт меня разбудил» - понял Макаров. – «Что она хотела сказать?»

Он обулся, накинул куртку, долго открывал слабо освещенную огнем печи дверь. Кто-то туго закрутил стальную проволоку вокруг гвоздя. Если бы Макаров оглянулся в дверях, то заметил неподвижный взгляд забившегося в угол насмерть перепуганного человека…

«Медведь дверь толкает!» - усмехнулся он, вышел и… захлебнулся холодным лунным светом.

Полная луна ярко освещала блестящую от инея поляну, макушки черных сосен касались звезд. Тишина и покой. Макаров долго курил и думал, что эти два года были для него самыми тяжелыми и, все-таки самыми счастливыми. Он бросил окурок в летнюю печь, медленно подошел к избе, открыл дверь и почувствовал дружеский хлопок по левому плечу. Посторонился. Его потащило назад…

Макаров с удивлением увидел, как упала и, с грохотом, похожим на выстрел, разбилась на вершине Урюк-баш пустоглазая луна. Медленно погасли звезды…

Он не мог видеть, как задрожали и вытянулись ноги убитого выстрелом в голову Марата, как вскочил с пулей в груди и опрокинул тяжелую печь Булат, как от выпавших углей загорелись березовые дрова у двери…

Человек без имени, без будущего стрелял в стоящую в проеме двери женщину в горящем халате, пока не уснул от угарного газа…

…«Я сейчас вместе с Русланом. Он меня очень любит и часто приходит в гости или меня зовет. Он такой ласковый и очень любит целоваться, особенно со мной. – Макаров читает SMS и чувствует, как у него вытягивается лицо. - …Его нежность и доброту можно сравнить лишь с твоей. Разница в том, что он очень молод – ему два года». Улыбающаяся рожица в конце текста. «Она сидит с соседским ребенком!» - улыбается он, отталкивается лыжными палками и мчится с крутого склона. Он забыл защитные очки в машине, снежная пыль сечет глаза. Сквозь свист ветра он слышит, как щелкают одна за другой защелки тяжелых ботинок, лыжи плохо подчиняются ему. Скорость между тем становится угрожающей, глаза слезятся. Он часто смаргивает, пытаясь разглядеть трассу, боковым зрением отмечает ускоряющее мелькание деревьев, пытается затормозить и падает, поднимая тучу снежной пыли. Макаров лежит на снегу, спиной ощущая его холод, пытается восстановить дыхание, ему мешает разламывающая боль в груди. «Перелом ребер или инфаркт?» - пытается понять он, хочет открыть глаза и не может. Он чувствует лицом яркое солнце, видит розовую внутреннюю поверхность век. Солнце греет все сильнее, начинает пугать его…

В его уши ворвался громкий треск и гул пожара. Макаров открыл глаза, увидел горящую избу, рукоятку ножа под левой ключицей –…«Таким ножом продукты не режут»… Упираясь в землю каблуками, пополз прочь от избы…

… Кто-то хлопал его по щекам. Макаров услышал звук мотора, открыл глаза.

- Выключи двигатель! – крикнул Семен. Наклонился к нему. – Что с ножом делать?

- «Будет трясти»… Нож вытащи, зажми рану. – Выдохнул Макаров. – Герметично заклей лейкопластырем, сверху повязку потуже… - Семен кивнул. – Ноги должны лежать выше головы. Не гони. – Закончил Макаров и попытался улыбнуться.

2001-2002