Из-за гор показался край солнца и иссохшая, выжженная земля начала набирать жар.

- Снайпер вон в том дувале сидит, возле коряги. Видишь, сектор какой? И тыл охватывает. Башку не суй, дурень. Пулемет рядом, небось, в приплюснутом. Сразу дави эти оба, но за нами не лезь, секунд двадцать выжди. Леша, вертушкам подтверди готовность на восемь тридцать.

- "Шестой"-"тройке". "Шестой"-"тройке".

- На связи "шестой".

- "Шестой", я - "Тройка". Подтверждаю восемь-тридцать. Как понял? Прием.

- На восемь-тридцать. Принято.

- Конец связи.

- Ну, радио, койлай гарнитуру, через пару минут начинаем.

Солнце уже вылезло по пояс, задавив белым жаром все вокруг. Воздух замер, стал ощутимо густым.

Противотанковый гранатомет ухнул внезапной тугой волной по перепонкам, взорвав тишину. Шустрый огонек, оставляя белесый, быстро таящий след, юркнул под стену дувала и, превратившись в огненный клуб, сразу потонул в облаке пыли. Вверх полетели камни и куски крыши.

- Миша, второго давай !!! Вперед !! Жопу беречь !!! - гаркнул Капитан, выпрыгнул, матерясь, из-за камней и безрассудно понесся к дувалу во весь свой лосиный рост, хлестая короткими в проходы между сжавшимися стенами окраины кишлака.

Выстрел и шелест второй гранаты услышал перед самыми стенами. Плюхнулся спиной, развернувшись. Глухо рвануло где-то в глубине. На голову посыпались камешки с содрогнувшейся стены, и в этот момент донеслось размеренное гулкое "туканье" от духов.

Четверо ребят его взвода до стен еще не добежали. Крупнокалиберный ДШК рвал фонтанами землю вокруг.

Капитан взревел, перекрывая грохот: "ДАВИ, МИША !!!" Вскочив, прыгнул в проход, нащупывая в "лифчике" гранату к подствольнику. Внутри опустилось - увидел шестигранник "бура" с черным зрачком, направленный прямо в лицо из приоткрытой скособоченной двери. Падая, резанул из АКСа туда, проскочил за угол в глухой дворик. "Туканье" доносилось справа.

"Мишка, не спать!!!"

Миша лежал навзничь, широко открытыми глазами глядя в заполненную слепящим светом синеву. Пыль возле стриженного затылка глотала быстрые капли, собирала в лужицу и укрывала алое серостью.

Капитан перемахнул через стену и увидел в двадцати метрах справа бородатого в серой нахлобучке, уже суетно поворачивающего громоздкий ствол ДШК на триподе в его сторону.

Граната подствольника ахнула, подняв, казалось, всю пыль в округе. Он побежал дальше, уже не глядя туда, понимая всем нутром, что завалил.

Теперь - к обгорелой туше БэТРа, стоявшей у выбеленного дувала. Краем глаза заметил своих бойцов, палящих куда-то в проход. На бегу сорвал чеку эФки, швырнул ее в дыру от двери выбеленного и упал за БэТР. В дувале рвануло, дохнув из оконца тротиловой вонью с ошметками. Дико завизжал кто-то внутри.

В тусклом дымном свете - два тела, злобный оскал и стекло глаз, истерзанное осколками тряпье. Третий еще корчится, безбородый пацан, живот вспорот, синюшные окровавленные кишки по всему полу. "Чего мучиться-то?" АКС коротко дергается. Вокруг стихло.

Тягучая слюна, песок скрипит на зубах. Тьфу. Вода во фляге теплая, воняет пантоцидом.

- Самохин! - Капитан хрипло орет, сидя на пороге выбеленного, устало свесив руки с АКСа на коленях. - Са-мо-хин!!

- Слушаю, товарищ капитан.

Запыхавшийся, лицо - сажа, остались одни глаза.

- Нашли?

- Пока только двоих. Глаза выколоты, порезанные. Видать, издевались, суки.

- Лавренева нет?

- Нет.

- Пошли.

Тяжело встает. У Самохи словесный понос, как обычно после нервных передряг.

- Мишки чего-то нет, товарищ капитан. Двоих послал искать. А Альгирдаса сразу наповал, полгруди выдрало. Вот же гады!

"Мы с тобой хорошие".

- Как ДШК заработал, все, думаю, приехали. Мы ж как на ладони. Обкурыш - сволочь, но клал-то как грамотно. Если б не....

- Заткнись. Что там у Панина?

- Мякоть задело.

Панин сидит в тени, привалившись к стене. На руке свежая повязка с проступившей кровью. Жалостливо тянет.

- Промедольчику бы, товарищ капитан.

- Обойдешься. Через двадцать минут вертушка будет, в полку у замполита попросишь.

Обиженно отворачивается.

Возле обвалившегося дувала двое полураздетых, резаные раны в почерневшей запекшейся крови, пустые глазницы, штамп вещевого склада на синих трусах.

- Самохин, на поиск еще пять минут. Потом собирай людей и выходим.

- Есть.

"Куда ж ты подевался, Лавренев? Ведь пятнадцать же человек с тобой было....."

День разгорелся, задушил жарой, превратил камни в пепельно-серые, расплывчатые в мареве, студенистые сгустки. И земля - растрескавшаяся, изможденная, исстрадавшаяся земля под белым беспощадным солнцем - застыла в ужасе, так и не поняв зачем эти двуногие звери ходят по ней, рвут траками своих танков, жгут, давят, взрывают, лишая себя самого дорогого, самого ценного, что у них есть. Несут это в жертву одному им известному богу, оставшееся отдавая ей. И земля безропотно принимает, прячет их, противясь дикой похоти безумства, укрывает от костлявой черной старухи, упивающейся горем людским....

- 2 -

В иллюминатор отчетливо видны "крокодилы" (вертолет МИ-24) , заходящие парами на боевой, серые тонкие шлейфы НУРСов (неуправляемый реактивный снаряд), частые разрывы в центре, потом ближе к краям кишлака. Пелена дыма и поднятой пыли постепенно укрывает его. Под ней еще что-то клокочет всполохами, и туда устремляются все новые и новые серые пушистые иглы с черными точечными остриями. Но это уже "доводка". Ни одного живого существа в этом аду не осталось, как не останется и намека на то, что здесь когда-то жили люди. Лишь перемолотый опаленный камень с полузасыпанными оспинами от разрывов.

Дым сигареты плавно струится вниз, стелется по грязной рифленой дюрали грузового отсека вертолета и вдруг сужаясь, словно почуяв выход из этой трясущейся, нудно завывающей бочки, несется к дыре от двенадцатимиллиметровой, облегченно вырывается наружу.

Борттехник в сером заляпанном комбезе наклоняется к Капитану, что-то орет в самое ухо, тыча в жирную красную надпись на борту "НЕ КУРИТЬ!" Тот поднимает голову, непонимающе смотрит, потом переводит все тот же отсутствующий взгляд на четверых, лежащих у самой рампы под брезентом и опять утыкается в иллюминатор. "Комбез" сплевывает. Махнув рукой, возвращается в пилотскую.

"Двоих потерял....На дерьмовой операции двоих потерял...На кой хрен все это?..."

Турбина завыла надсадней, уводя вертушку вверх, подальше от приближающегося горного хребта. Ведомый снизился, подобрался ближе, начал ритмично отстреливать ЛТЦешки (ложные тепловые цели).

Момента пуска Капитан не увидел, не смог бы увидеть - расстояние, да и отвлекся, думал о другом. Лишь интуитивно уловил мимолетное изменение в расстилающемся внизу мрачно-сером монолите гор. Ведомый зевнул с отработкой прикрытия - чуть позже пошел вниз. Крошечная, едва заметная полоска, описав дугу, вынырнула уже над ним, намертво вцепившись в тепловой след ведущего борта 017.

Он понял....Но зачерствевший, каждодневной опасностью обученный выживать и убивать, его безотказный разум машины не рвал сердце адреналином, не бился в истерике, осознав обреченность и безысходность. В эти оставшиеся мгновения жизни разум отдавал ему сокровенное, таящееся на самом дне души, под толщей раздавившей страх, спасительной в аду этих лет злобы...

"Маша" ... милые дивные глаза... нежные руки... губы, шепчущие что-то ласковое... "Машенька"....

Ком в груди задушил.....

- 3 -

" ....и в результате применения с земли ПЗРК* типа "Стрела", подрыва ракеты в непосредственной близости от ведущего борта 017 визуально установил следующее: повреждения борта носили множественный характер, что вероятно вызвало останов двигателя, потерю управления и аварийную посадку в районе активных боевых действий. При посадке обнаружил возгорание.

Учитывая высоту падения борта 017, массированный огонь с земли, недостаточный резерв топлива и боекомплекта счел нецелесообразным проведение спасательной операции. Вышел из зоны....."

*Переносной зенитно-ракетный комплекс

Оставшиеся секунды жизни борта 017 тянулись резиной.

Капитан посмотрел в проем двери пилотской, подумал: "С ведомого не предупредили что ли?" Оттуда показался борттехник с вылезшими из орбит глазами, бросился к иллюминатору, но полоски "Стингера" уже не было видно - начинка электронных мозгов запрограммирована на атаку сверху, с преимуществом по высоте. Капитан отвернулся.

За стеклом яростно светило солнце, подбирающееся к зениту. Ведомый борт еще шел рядом, жался сбоку, но потом отвернул, набирая высоту и продолжая отстреливать тепловые ловушки. Горизонт начал заваливаться, закрыл небо. Пытаясь уйти на крутом вираже со снижением, вертолет забился в вибрации.

Его пацаны спали вповалку. Пятый день таскались пешком по горам, устали, даже беспокойный Самохин не встрепенулся. Капитан решил их не дергать подготовкой к аварийной посадке. Тем более, что посадки как таковой и не будет -- высота не позволит. Будет падение, удар и обезображенные трупы в огне. Жалко пацанов.....

Сквозь рев турбин донесся гулкий хлопок где-то в хвосте. Фюзеляж содрогнулся, вибрация переросла в тряску. Какая-то железяка распорола тонкую дюраль обшивки и ударила в пилотскую. На плексиглас фонаря кабины плеснула кровь, растеклась от быстрой раскрутки. Он запомнил лишь это ярко-алое в пилотской - переливами на солнце, захлебывающийся вой турбин и еще сонные встревоженные лица. Потом его отбросило, все смешалось, полетело и сознание ушло.

Черный шлейф за беспорядочно вращающейся глыбой МТВшки (вертолет МИ-8) описал в небе траекторию падения - круто уходящую вниз дугу. Первой о горный склон ударилась хвостовая балка. Фюзеляж смял ее своей массой, разбрасывая лопасти винта перевернулся, заскользил боком по крутому склону. Скальный уступ оторвал часть обшивки борта и из брюха посыпалось. Оставив за собой широкую борозду, серая туша замерла в расщелине, кутаясь в пыли и клубах черного дыма.

Еще было слышно тарахтенье уходящего ведомого. Потом все стихло и лишь огонь, почувствовав покой и волю, начал свою неспешную всепожирающую работу.

Капитан лежал навзничь. Открыл глаза - все та же раскаленная синева неба. Где-то внутри притаилась боль и нестерпимо хотелось пить. Он шевельнул рукой, попытался подняться и увидел перед собой неестественно подломленную ногу с торчащим обломком кости. Крови почти не было, а кость была удивительно белой, сверкала на солнце и он не сразу понял что это его кость. Раздавленная шоком боль постепенно просыпалась. Вошла в тело, в мозг, выворачивая наизнанку. Спазмы выдавливали из желудка лишь горечь желчи, наконец отпустили. Он обессиленно откинулся на камни и почувствовал то, о чем слышал, но не верил, что такое может случиться именно с ним.

Ведь страшнее самого страха, казалось, нет ничего и он уже стал привычкой - постоянный страх не мешал, даже помогал будить злобу - лютую злобу зверя - желанное спасение от страха. Но сейчас он не ощущал ни страха, ни злобы. Была лишь непроходящая адская Боль и он не мог сконцентрироваться на Ней, не способен был подчинить.

Окончательно подавив волю, Она обездвижила, лишила власти над телом, превратив в немощного младенца. Он почувствовал растекающееся тепло в паху. Застонал, судорожно закусив губу, и пытаясь вырваться из нестерпимых пут закричал что есть силы. Крик далеко разносится в горах, даже если в ста метрах звучно догорает вертушка и воины священной армии Аллаха заворожены чудодейственными возможностями противовоздушной боевой техники на современном этапе.

Остов вертолета заполнил керосиновой гарью полнеба, когда к Капитану подошли люди. Он смутно видел улыбающиеся бородатые лица, одно - с повязкой на глазу - наклонилось и затарабарило на гортанном пушту. Он не различал слов, лишь вонь изо рта. На солнце блеснул нож и Капитан почувствовал облегчение от близости смерти. Хотя сначала они всегда резали мужское достоинство, а потом уже горло или кромсали, но на все это ему было глубоко наплевать. Он хотел только одного - лишиться Боли.

Во рту стоял привкус желчи с кровью - натекло из прокушенной губы, он не мог выплюнуть и поэтому с трудом сглатывал. А потом этот, с повязкой, ткнул автоматом в сломанную голень - в его Боль - и глаза закатило вверх, все полетело к черту в омут где и успокоилось.

- Зачем ты ждешь, режь его.

- Нет, пока не буду. Энсио пусть посмотрит. Это не солдат. Видишь, у него часы дорогие, ремень не солдата. Может быть, Энсио выкупит? Позовите его.

- Тебе придется нести его самому.

- Нет, один я не смогу. Поговорю с Энсио, если он даст денег, то я тебе тоже часть дам.

- Если бы ты дал мне половину...

- Нет, половину не дам. Тысячу афгани. Больше не дам.

- Ну что ж, тогда полторы тысячи.

- Зачем ты торгуешься, зачем гневишь Аллаха? Мне Энсио еще не дал денег.

- Меньше чем за полторы тысячи я не могу согласиться - от него пахнет мочой.

- Хорошо. Тысячу двести.

- Придется согласиться с тобой. Только если он умрет, ты мне все равно заплатишь.

- Он кричал очень сильно. Если так сильно кричат, то не умирают.

- Но ты все равно заплатишь?

- Я еще не знаю. Я потом тебе скажу. Зачем мы с тобой так спорим? Давай подождем Энсио... Но если он умрет, то Энсио не заплатит и я не смогу тебе заплатить.

- Давай подождем Энсио. Может быть он пообещает заплатить.

- Может быть. На все воля Аллаха.

На неохваченных огнем обломках вертолета и останках людей Энсио ничего ценного в его понимании не обнаружил - карты по всей видимости догорали, а документы и личные вещи при "работе" в глубине территории русские всегда оставляли на своих базах. Энсио проклял уже все на свете глядя на ликующее стадо параноиков, лица которых навещала улыбка-оскал лишь при виде чужой муки или смерти. Устав орать-приказывать, просить, объяснять переводчику, что сюда через каких-то пятьдесят минут прилетят русские и нужно "выходить", Энсио раздраженно уселся на камень невдалеке от догорающего вертолета и стал ждать, когда русские запустят его вместе со всем этим сбродом в космос, в объятия пресвятой девы Марии. Поглядывая на небо, Энсио подумал о счастливчике лейтенанте, валяющемся где-то с желтухой, о странном поведении второго вертолета русских, о чем-то далеком, недостижимом и думать в конце-концов ему тоже надоело.

- Пойдем, зовет мой хозяин, - раздалось рядом на ломанном английском. - Там живой шурави.

- Скоро тут будет много живых шурави.

- Не понимаю.

- Через сорок минут поймешь.

- ......

Картина, которая предстала глазам Энсио выглядела обыденно: группка любопытствующих, вопрошающий взгляд хозяина - того, который нашел пленного - и молчаливое ожидание. Русский представлял собой печальное зрелище, но он не был напуган, состояние его скорее напоминало нетерпеливое ожидание чего-то. Лицо было бледным, как бумага, даже чернота загара не скрывала этой бледности. Сломанная голень вывернулась и смотрела в лицо русского обломком кости, разорвавшим штанину.

- Мне он не нужен, умрет на переходе. Добейте.

Относительно одаренный в познании языков толмач-афганец перевел сказанное Энсио остальным и те дружно заколготали. Русский же с трудом приподнял голову, вдруг ожил гримасой усмешки, разжал стиснутые зубы и выдохнул:" Thank you, buddy".

Разозленный хозяин пренебрег традициями, сходу ткнул стволом в лоб. Русский откинулся и кажется потерял сознание, но глаза не закрыл, а отрешенно смотрел куда-то в небо. Усмешка с лица не сходила даже после того, как ствол автомата, разбив ему губы, вошел в рот. Неожиданно вместо выстрела раздался сухой щелчек осечки. "Да ты просто дьявол, парень". Параноики снова заколготали, а хозяин осторожно отвел затворную раму автомата, подхватил патрон и увидел "знак неба" - на капсюле была четкая вмятина от бойка, но пуля не улетела - Аллах не отпустил. Теперь они не убьют русского, а просто оставят умирать и даже не дадут Энсио добить. Идиоты, да и только. И тут Энсио осенило.

- Эй, переводи, быстро. Забираем его, я дам денег, только уходим сейчас же. Повтори еще раз, уходим сию минуту.

Не дожидаясь завершения процесса умственной деятельности переводчика, Энсио начал объяснять жестами. Наконец до хозяина дошло.

- Сколько ты дашь денег?

Фраза часто употребимая и поэтому Энсио понял без помощи обалдевшего от обилия слов переводчика. Чтобы не торговаться и не терять драгоценного времени показал на пальцах сразу - десять. Хозяин тут же сказал помощнику:"1200". Отрицающее цоканье языком. Энсио заторопил. Хозяин - помощнику:"2000". Тот продолжает цокать.

- Move, fucking bastards!!!

Они поняли сразу. Хозяин - помощнику:"2500". Тот согласен. Подхватили русского. Он заорал. Морфий есть, а лучше их русский промедол. Нашли. Энсио быстро сделал инъекцию. Русский молчит, но нога болтается, как сосика. Привязали ее к другой ноге. Все. Душа запела. Жить в этом дерьме хотя уже и осточертело, но ведь ой как хочется:"Уходим! У-хо-ди-и-и-м!!! "

Бежать бы и бежать отсюда очертя голову. Но выглядеть перепуганным зайцем в глазах этого сброда?... Они и звали-то его не по имени, не по званию, да и ни к чему им. А армейская аббревиатура была чем-то сродни их тягучей речи и произносилась почти по-местному - "эн-н-н-сио-о-о" (NCO - Non-comissioned officer - сержантский состав), только "эн" глубокое, гортанное, баранье. Для этих двуногих баранов он с лейтенантом как раз и были пастухами, которые просеяли сотню беженцев, отобрали подходящих, под присмотром пакистанцев и SFA* (Special Forces Advisers) провозились три недели недалеко от Пешавара, в некоем жалком подобии учебно-тренировочного лагеря при Fort Bragg в Северной Каролине, а затем натаскивали по CES* (Convoy Escort Sorties) в горах. Энсио и "желтушного" ненавидели, но были они воплощением денег и поэтому пришлось терпеть приказы, построения, передвижения колонной, ползанье по-пластунски и выматывающее душу изучение карт, тактики, вооружения и всякой прочей военной нудятины. К тому же Энсио и "желтушный" постоянно пугали страшными словами "dismissed" и "fired", то бишь "пшел вон", а это - потеря желанной монеты, чего своеобразные души детей гор допустить ну никак не могли.

Пайса, чарс, да намаз - большего в этой жизни им не требовалось. Хотя вот тут-то и вкралась закавыка - сваленный вертолет русских. Для них это была сокрушительная и изумительная, окончательная победа над всеми неверными - такого количества горящего керосина они еще не видели. От счастья "мозги съехали" напрочь и бодрое колготание еще бы долго висело в воздухе. Болталось бы и болталось, но в полуденную топку неба уже закрался далекий гул множества вертолетных турбин.

Энсио понимал - русские будут "добирать" по всему периметру окружности с центром в месте падения вертолета. Но все-таки надеялся, что основные силы задействуют на двух направлениях: к границе и вглубь территории, поэтому он повел параллельно "нитке", чуть забирая вниз, к непроходимым нагромождениям каменной реки, где можно будет хотя бы как-то укрыться и если повезет, то переждать до темноты, а уже потом уходить на юго-восток в Пакистан. Он, сделанный отнюдь не из железа, а из плоти и крови, как любой нормальный человек боялся также как вот этот - проводник, показывающий на карте, что маршрут отхода выбран неверно и надо как можно быстрее отходить к границе. Проводника уважают, его нельзя трогать, тем более, что он пакистанец, но смертушка бродила рядом и наступала на пятки, а значит на бородатых заступников можно было наплевать, поэтому после тычка в кадык "вытаращенные глаза" успокоенно присоединились к остальным и поплелись дальше, бурча что-то себе под нос. Обида же затаилась на будущее, если это "будущее" вообще когда-нибудь наступит.

Шаг ускорился. С нарастанием гула Энсио почти ощущал животный ужас этих людей, ловил мимолетные молящие взгляды, обретая в их понимании образ пророка, способного укрыть и защитить от надвигающейся лавины, несущей смерть. Еще каких-то полчаса назад неуправляемый бесстрашный в своем безрассудстве бедлам на глазах превратился в покорное стадо. Сбиваясь в плотную шеренгу, они уже почти бежали с полузакрытыми глазами, общаясь со своим богом. Ни передового дозора, ни замыкающих - полный бардак. Энсио остановился, подождал отставших двоих, которые несли русского.

Казалось, солнце навсегда застряло в зените. Его тяжесть ощущалась на плечах, вдавливала в иссушенный спрессованный пепел земли под ногами. Отнимая влагу, оно резало глаза, старалось задушить прокаленной сушью воздуха..., а Капитан приоткрыл глаза и в них ласково плеснул яркий свет. Сощурившись, он улыбнулся солнечным зайчикам в ресницах и снова закрыл глаза - его ждали изумительные, пролетающие сквозь сознание цветные картины. Невесомый серый комок боли спрятался где-то в пыльном уголке красочной галереи. Ничто не тревожило и не мешало, лишь волнами разливалась блаженная нега и кто-то другой, живущий в нем, удивился новым и радостным ощущениям, не испытанным в прошлом.

- Do you hear me (Слышишь меня)?....., - упорхнувшим откуда-то издалека эхо. Яркие ленты слов проносились мимо, увлекая в свой лабиринт. Все быстрее и быстрее, он мчался вдоль его светлых и удивительно теплых стен, купаясь в переливах радужных красок. Ему захотелось найти боль, приласкать ее, беспомощную и одинокую. Внезапно лабиринт оборвался, стены раздвинулись и исчезли. Он ощутил себя в падении, но бездна лишь радовала свободой полета, манила прелестью бесконечности, пожирающей время, которое уносило его в себе.

Минула целая вечность, когда внезапный всплеск разума прервал падение. Он почувствовал, что пробужденная мысль наконец-то отыскала боль. Яростно-белый, рухнувший с неба свет ослепил, приподняв покрывало дурмана.

- Are you OK (Как ты)?

Еще ватный и обессиленный, Капитан попытался ответить, но зашелся в кашле. Неповоротливый наждак вместо языка драл горло. Внезапный плеск воды рядом, он потянулся к нему всем телом. Кто-то сдавленно захмыкал. Боясь снова обжечься, Капитан осторожно приоткрыл глаза. Все было по-прежнему - та же белая лавина солнца, те же серые выжженные горы, вот только Боль съежилась, отпустила душу. Рука непроизвольно пошарила рядом - АКСа не было. Чужая речь и снова плеск воды. Он повернул голову.

- Still alive, bear (Все еще жив, медведь)?

Капитан не услышал, он зачарованно любовался покатыми плечами "американки" - армейской фляжки, а затем, словно ребенок, протянул вялую руку и посмотрел в лицо чужого.

- There is no vodka. Just stinking hot water ...and couple dozen natives....as a snack (Водки нет. Только вонючая горячая вода... и пара дюжин местных .... На закуску).

Глаза заcмеялись. Откупоренная фляга уже была рядом. Ждала. Теплая вода, пропахшая дезинфекцией. Капитан с трудом сделал глоток - он отдал бы за это мгновение жизнь. Но искорка мгновения не долговечна и ускользнула в память, затерявшись где-то в закоулках, а флягу никто не отбирал - воды у них было в достатке - и Капитан постепенно, с каждым медленным глотком возвращался к себе прежнему. Воняло мочой, тошнило, дурман никак не хотел отпускать, но мозги уже заработали. Перед ним сидел и улыбался одними глазами "черный". Нет, упаси Бог, не негр и не местный из "немытых", а какой-то загорелый безбородый из дальнего-далека, но не араб - этих несло сюда в основном из Саудовской Аравии и улыбаться они вообще не умели. Других "черных" Капитан живьем не видел, слышал только, что мужики были натасканные и грамотные, бились до последнего и случалось это крайне редко, потому как с головой, а значит осторожные. Наряжались, опять же по слухам, во все черное, за что и нарекли их так чудно, хотя насчет наряда Капитан сомневался, чему подтверждением являлось имеющее место быть.

Глаза напротив продолжали смеяться, а сквозь звучные толчки крови в висках был хорошо различим приближающийся вой бортов и Капитан подумал, что "черный" наверное свихнулся от жары и засомневался насчет "с головой, а значит осторожные". Тем более, что до столба дыма на месте падения было рукой подать - за ближним склоном - и уйти они могли бы подальше. Должны были, просто обязаны были уйти, время-то было, но не ушли и вот теперь "паре дюжин аборигенов", рассосредоточенных в камнепаде, вместе с трубой "Stinger" в ногах у "черного" и контейнером ракет светила братская могила. Хотя Капитану тоже, но он уже устал умирать сегодня - в башке сработал какой-то защитный предохранитель, и на все стало наплевать. Он даже не злился на самого себя, беспомощного, со связанными ногами. Наплевать и все тут.

- So nice supertec toy (Такая прекрасная игрушка), - Капитан с усмешкой ткнул пальцем в трубу "Stinger", отдавая флягу. Шумно зевнул и отвалился на камни. Улегся поудобнее, подставив лицо лавине солнца. - I gess, you'll fuck up whole USAF Wing, won' t you. So smart guy ...(Думаю, ты вздрючишь целую эскадрилью. Какой молодец....)

Издевка утонула в непереводимой рявк-команде "черного", за которой последовало некоторое оживление вокруг. Капитан продолжал плевать на происходящее, лежа с закрытыми глазами. Перспективы не беспокоили - знакомы в деталях. Произойдет все следующим образом: вертухи зависнут по периметру зоны на высоте, а одна пойдет "наживой" по кругу, постепенно снижаясь. Дело рисковое, но если "пешеходы" клюнут, то вся стая выдаст сразу и по полной программе залповым огнем. А эти наверняка клюнут. Не постеснялись же средь бела дня на рожон...И пацанов, всех его пацанов.....Суки немытые....

Солнце напекло лицо, лезло под веки и он закрылся рукой. На сердце засвербило, откуда-то из души хлынула усталость, налегая всей тяжестью памяти. Наверное так заведено было перед самым финишем, в последние минуты.

Дома он был давно и ничего так и не понял. То ли он изменился, то ли время изменило всех. Показалось тогда, что домашние стали какими-то чужими и даже побаивались его. Но ночью не орал - Маша бы сказала. Был как обычно веселым и дурашливым. По телевизору тогда гнали что-то наподобие участия в озеленении и благоустройстве где-то в Чарикаре "Чего там, на хрен, было озеленять? Там этой зелени навалом, вместе с засадами, "лягухами", да "итальянками"! Интернациональная дружеская помощь сплошная, не до "цинкачей".

Потом-то он разобрался в чем дело, точнее мать подсказала: "Что у тебя с глазами, сынок?" А что с глазами? Все нормально, обычные.

Следующим утром брился и все смотрел-смотрел что ж там приключилось такое? В глазах-то? Но ничего нового не углядел, а что-то ведь изменилось. Значит, нутро пообвыкло, подзагорело на солнышке афганском. Покраснело, а потом и почернело. Не побелело же? И перестало нутро цвета различать; лишь КРАСНЫЙ - это первое, что увидел, а потом и ЧЕРНЫЙ, в который ВСЕ остальное окрасилось. Других расцветок не будет, нутро другой цвет не примет уже.

- А подишь ты травка, деревья, кустики зеленые?

- Не-е-е-т, это "зеленка" - черней не бывает.

- Ну, небо же голубое!

- Так оно за срезом горным, на самом краю и ждешь оттуда. Все время ждешь. Черней черного то небо.

- Вот и солнце желтое в глаза смотрит.

- Не желтое, а все больше черное от копоти во все небо. Моргнуть бы, но ты уже навзничь, последнее в глазах оно - солнце - а потом чернота вечная.

- А красное?...

- Красного уж ты вдосталь насмотрелся. ОНА всегда в красном мимо проходит и страхом укутывает, словно от холода своего прячет. Жизни стон и крик в этом красном застыл.

Чуть позже мир оказался ярким светом, и Капитана не стало.