Этим солнечным утром на киевских улочках не было никаких признаков жизни. Солнце неумолимо плавило серый асфальт. Тени, отбрасываемые деревьями и домами, не давали почти никакой прохлады. Бездомные кошки и собаки разбежались по подъездам и подвалам, и только самые ленивые из них сейчас валялись на улице и постепенно превращались в тушёнку. Даже голуби, без которых обычно невозможно представить улицы Киева, куда-то делись. Все нормальные киевляне уже взяли на работе отгулы, и сейчас лежали дома в лёгкой полудремоте, приходя в себя после вчерашнего празднования Дня Города. Только иногда на дорогах можно было увидеть одиноких трудоголиков и неудачников, которые, не смотря на невыносимую жару, торопились по делам.
В маленькой и довольно захудалой парикмахерской «Элвис», пока не было ни одного посетителя, поэтому весь её персонал в составе шести парикмахеров и уборщицы (не считая директора и бухгалтера, которые могли себе позволить не появляться на работе в такую жару) мирно отдыхал. Глухую тишину нарушало только жужжание нескольких мух, летавших по помещению. Парикмахерская не делилась на мужской и женский залы, потому что представляла собой всего лишь комнату с одним окном и небольшой коридорчик, который вёл к выходу на улицу. Старенький кондиционер, стоявший в углу, не давал никакой прохлады, но ни у кого не поднималась рука его выкинуть. Все надеялись, что он когда-нибудь заработает. Немолодой парикмахер Пётр сидел на подоконнике у открытого окна, бессмысленно глядя куда-то вдаль.
– Чего грустишь, Петя? – поинтересовалась у него молодая коллега с одной только целью: поиздеваться. – Оставь меня в покое! – раздражённо крикнул он. – Что с тобой? Опять жена накричала из-за пьянства? – подключился к диалогу ещё один парикмахер. – Если бы просто накричала... – вздохнул Пётр и прислонился щекой к оконной раме. – Вчера вечером она от меня ушла. – Какой ужас! – всхлипнула уборщица. Она, единственная в этом помещении, не считала его занудой, психопатом, неврастеником и тугодумом. Она всегда откровенно жалела его и старалась давать дельные советы. – Но вы, Пётр Свиридович, сами виноваты. Вам нужно меньше пить. – Я понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Все мои старания всё равно заканчиваются пьянками. Вот уже и язву желудка себе заработал, а перестать пить не получается. – Не везёт, – не без сарказма буркнул кто-то из коллег, отгоняя от себя мух. – А вы в общество анонимных алкоголиков или в клинику какую-нибудь обращались? – не унималась уборщица. – Баба Надя, отстаньте от меня! – неблагодарно огрызнулся Пётр. – Я не нуждаюсь в вашем сострадании.
В парикмахерской вновь стало тихо. Пётр высунул голову из открытого окна. Он думал о жене. Он понимал, что теперь её уже не вернуть, и даже его чрезмерное самолюбие не мешало ему в мыслях отчётливо видеть свою любимую в обнимку с каким-то высоким темноволосым культуристом. Скупая мужская слеза скатилась по его щеке, и, упав на асфальт, почти моментально испарилась.
Постепенно в парикмахерской стали появляться клиенты. Все парикмахеры занялись работой, и только Пётр остался сидеть у окна. Его опять мучила мигрень, и никакие таблетки не спасали от боли. Ощущения у парикмахера были такие, будто кто-то постепенно поедал его мозг. Ещё и в квартире этажом выше (парикмахерская располагалась в жилом доме) уже около месяца шёл ремонт, поэтому каждый день оттуда непрерывно доносились удары молотка и звуки дрели, от которых хотелось выть. Жара... Одежда прилипла к потному телу Петра. Жажда мучила парикмахера, и как назло в парикмахерской не оказалось ни капли воды. Её не было даже в кране, потому что трубы были перекрыты из-за ремонтных работ, которые должны были сегодня проходить неподалёку.
Надежда Павловна, уборщица, которую все на работе любили и называли просто бабой Надей, как раз собиралась забежать на рынок, и поэтому некоторые парикмахеры стали давать ей деньги с просьбой купить кое-что и для них. Кто-то поручил ей купить несколько яблок, кто-то попросил её принести стакан семечек. Пётр дал бабе Наде деньги на бутылку воды, упаковку аспирина и пачку антиникотиновых жвачек (он уже около недели пытался бросить курить, и пока что добился только обострения приступов кашля и возросшего желания постоянно пить кофе, что тоже весьма пагубно влияет на здоровье).
Через минуту после ухода Надежды Павловны в парикмахерскую зашёл очередной посетитель. Это был усатый мужчина с очень пышной шевелюрой. Петру надоело сидеть без дела, и он решил заняться прибывшим клиентом. Он усадил мужчину на кресло, накрыл его плечи полотенцем, достал из комода ножницы, расчёску, пульверизатор, бритвы и прочие приспособления и хотел уже подойти к умывальнику, чтобы помыть руки, но вспомнил, что воду перекрыли. Попытки немного опустить кресло не увенчались успехом. Оно было очень старым (впрочем, как и всё оборудование в парикмахерской), жутко скрипело, а теперь ещё и окончательно поломалось. Очередной раз за день чертыхнувшись, Пётр принялся за работу.
– Что мне с вами делать? – поинтересовался парикмахер у клиента. – Сверху немного подрежьте, по бокам... А впрочем, оставляйте всё как есть, – равнодушно ответил тот. – То есть как? – вскипел Пётр. – Зачем же вы тогда пришли? – Да не кричите вы так, – как и прежде монотонно проговорил клиент. – А что же мне остаётся делать? – Ну, я не знаю... Я то не хотел сюда идти. Меня жена заставила. Говорит: «хватит ходить как пугало огородное, пойди подстригись». Вот я и пришёл. А знаете, какая у меня жена хорошая? Что вы, что вы! Я её очень люблю. Вот иногда, бывает, прихожу я с работы, а она мне... – Меня не интересуют эти истории, – перебил собеседника наш неудачник. – Либо говорите, как вас стричь, либо проваливайте. – И зачем так кричать? Ладно, стригите, если вам так хочется это сделать. – Это мне-то хочется? – продолжал кричать парикмахер. Чаша его терпения была почти переполнена. – Ого! Вот это у вас голос. Даже в ушах звенит. – Как... вас... стричь? – с усилием пытался успокоиться Пётр. – На затылке и на висках можете убрать побольше, а верх только немного укоротить. – Вот так бы сразу! – прошипел парикмахер, стиснув зубы. Он проклинал того идиота, который придумал правило «клиент всегда прав».
Пётр стал орудовать ржавыми ножницами, которые отказывались нормально работать, и постоянно заклинивали. Работа с человеческими причёсками и так не предоставляла парикмахеру никакого удовольствия, а тут ещё и клиент странный попался. Более того, его причёска привела бы в ужас любого мастера. Создавалось впечатление, что этот мужчина никогда не мыл голову. Перхоть сыпалась с неё как февральский снег. Ржавые ножницы то и дело запутывались в слипшихся волосах.
Как назло, этот клиент был курящим. Это было видно и по его нездоровому цвету лица (в этом они с Петром были похожи), и по жёлтому пятну между средним и указательным пальцами правой руки, оставленному, по видимому, некачественным табаком. Для Петра это означало, прежде всего, запах сигаретного и табачного дыма. Запах того, что нельзя было брать в руки ни при каких обстоятельствах. Запах того, на что парикмахер поставил табу ещё неделю назад.
Назойливые мухи летали по помещению, постоянно садясь Петру на лысину. Это отвлекало его от работы и жутко раздражало. Сколько он не убивал этих маленьких отвратительных летающих монстров, они всё равно прилетали и прилетали, будто его голова была намазана толстым слоем мёда. Дилемма состояла в том, что избавиться от мух можно было только закрыв окно, но тогда ведь можно задохнуться от жары и духоты. Открытое же окно для мух равносильно вывеске «Добро пожаловать».
– Меня зовут Остап, – представился Петру клиент. – Какая мне разница? – с негодованием прогундосил себе под нос тот. – Ну как это какая? Вы же каждый день работаете с людьми, так неужели вам не интересно узнать что-нибудь о них? Неужто вы не хотите поделиться с ними своими радостями? – Откуда тем радостям взяться... – буркнул в ответ парикмахер, вместо того чтобы просто промолчать. – Меня больше устраивает работать с клиентом ни о чём его не расспрашивая. Тогда и он не будет лезть мне в душу... – Зря вы так. С людьми нужно быть добрее. Я вижу у вас на безымянном пальце кольцо. Вы женаты? – И да, и нет! – Как это? – Да отцепитесь вы от меня! – прокричал Пётр и клиенту, и мухам, летавшим вокруг его головы. – Не кричите, – спокойно и протяжно, как бы в диссонанс парикмахеру, пропел клиент. – Успокойтесь. Берегите нервы. – Слушайте вы!.. как вас там... – со злобой в голосе надрывался Пётр. – Меня Остапом зовут, если вы это имеете в виду. – Да мне наплевать на то, как вас зовут!!! Хватит давать мне советы! Вас никто не просил! – хрипел парикмахер, покраснев от злости.
На него опять напал приступ кашля. Мигрень становилась всё более невыносимой. Мух в помещении становилось всё больше. Жара усиливалась. Пот ливнем лился с Петра. Скрип ржавых ножниц, застревавших в немытой голове Остапа, доводил парикмахера до сумасшествия. Запах сигарет не давал сосредоточиться на работе. Шум от ремонта этажом выше, казалось, достигал своего апогея. Все парикмахеры и посетители напряжённо наблюдали за Петром и его клиентом. Те, пока что, молчали. Испорченные ржавые ножницы... Звуки молотка и дрели этажом выше... «Шизанутый» клиент с немытой головой... Назойливые твари, летающие по парикмахерской... Запах сигарет... Жара и духота... Мигрень... Кашель... Ну как в таких условиях можно работать? Да и зачем Петру работать? Кому он теперь нужен в этом мире. Теперь он – последний человек. Даже в день рождения никто не придёт к нему в гости, а телефон зазвонит всего один раз. Будут звонить из ЖЭКа, напоминать о долгах.
Ржавые ножницы выскользнули из рук Петра. Он нагнулся за ними. В его спине что-то хрустнуло. – Удивительно, что, при вашем скверном характере, жена ещё вас не бросила, – будто назло Петру тем временем продолжил Остап. – Ну всё... – неожиданно спокойно сказал парикмахер. – Это была последняя капля.
С криком «Сдохни, ублюдок!» Пётр вонзил ножницы в спину клиента. Затем он замахнулся ещё раз. И ещё... И ещё... И ещё... Остап, мёртвый, весь в крови, повалился на пол. Парикмахер, упав на колени, продолжал кромсать его ножницами. Наконец, оставив ножницы торчать в спине клиента, Пётр поднялся на ноги. Он осмотрел своих коллег, стоявших в недоумении в состоянии полуобморока, взял со стола опасную бритву и занёс руку в воздух. – Я больше не могу так жить... – со слезами на глазах сказал он и перерезал себе горло.
Смерть наступила моментально... Уже через час в парикмахерской собралось множество зевак, наблюдавших за работой милиции и санитаров. Два окровавленных трупа погрузили в первую машину скорой помощи и повезли прямо в морг. Во вторую положили Надежду Павловну (у неё, при виде крови, случился сердечный приступ) и повезли её в больницу.
К входной двери в квартиру покойного Петра была приколота записка: "Прости меня, Петенька! Я погорячилась. Я тебя люблю. Я всегда с тобой. Все твои вредные привычки и все наши проблемы мы преодолеем вместе. Главное – никогда не сдавайся. Будешь дома – позвони мне. Я у мамы. Твоя любящая жена, Мария."
Postscriptum:Написано в феврале 2005 г., в период моего увлечения книгами С.Кинга. Хоть и примитив, но я с этого начинал.
| 
Библиотека // Объявления
