Литературный Клуб, Читать: «роман "Ладони Бога" синопсис»

В научной лаборатории провинциального городка бывшего Союза группа молодых ученых-медиков в условиях эксперимента на лабораторных животных разрабатывает способы увеличения продолжительности их жизни путем использования различных композиций биологически активных соединений, а также воздействиями на генетический аппарат клеток. И добивается определенных успехов. На научном симпозиуме в Москве руководителю группы – Оресту, предлагают перебраться в столицу, гарантируя великолепные условия для жизни и работы с тем, чтобы заниматься здоровьем членов ЦК, правительства и их окружения. В Москве Оресту и его давнишнему другу Жоре удается спасти от неминуемой смерти стареющего отпрыска царской семьи, который в знак благодарности, выдает каждому по миллиону долларов. Это позволяет тайно заниматься самым модным направлением в медицине – клонированием человека. После смерти Брежнева, отказавшегося себя клонировать, и с наступлением «катастройки», в условиях кризиса науки, друзья-коллеги, перебираются в Штаты, где продолжают заниматься своим любимым делом, продлевая жизнь миллионеров. Однажды Жоре приходит в голову мысль, что человек может жить гораздо дольше, если будет постоянно стремиться к совершенству. Современные биотехнологии при известных условиях позволяют уже сегодня клонировать человека или группу лиц (с заданными качествами), способными взять на себя труд построения Новой Атлантиды. Вызревает идея: создать совершенное общество путем клонирования великих исторических личностей. Став баснословно богатыми, Орест с Жорой для реализации своих идей привлекают выдающихся ученых мира и самые передовые современные технологии. На островах Индийского океана вырастают города нового типа, где и живут Апостолы нового мира, на которых возлагаются надежды построения Совершенного государства. Ткань романа пестрит жизнью реальных героев сегодняшнего дня (ученые, писатели, политики, военные, футурологи…) и выдающихся исторических личностей (клоны Ал-ра Македонского, Сократа, Платона, Цезаря и Клеопатры, Леонардо да Винчи и Джоконды, Наполеона, Эйнштейна, Ленина…), плетущих свои узоры и кружева в попытках самовыражения. И эта утопия по разным причинам терпит фиаско. Чудом оставшись в живых, Орест и Жора приходят к выводу: без клонирования Христа не обойтись! Требуется Второе пришествие. И Иисус, усилиями Ореста и Жоры, снова приходит на землю, чтобы строить Свое Царство Небесное… А что, если мы клонировали антихриста? Эта мысль не дает героям покоя.

Пуля прошла через мягкие ткани левой голени, поэтому он отжимает педаль сцепления пяткой. Попытка шевельнуть пальцами или согнуть ногу в голеностопе вызывает жуткую боль. Зато правой он может давить на акселератор до самого коврика.

Они стреляют по колесам, убивать его нельзя, это теперь ясно. Им нужна его голова в полном сознании, только голова, поэтому они и стреляют по колесам.

Вот и еще одна очередь. Пули, как бешенные, шипя прошивают обшивку, насвистывают, как флейта, на ветру дыры, пахнет в салоне паленым, но не бензином, не машинным маслом, значит можно еще вырваться из этого пекла.

Ему бы только пересечь черту города, а там среди узких улочек, насыпанных вдоль и поперек, он легко оставит их с носом. Он с закрытыми глазами найдет себе убежище в этом большом южном городе, где за годы отшельничества он изучил все его уголки. Он знает кажый выступ на этом асфальте, каждую выемку.

Свежая очередь оставляет косую строчку дырочек на ветровом стекле справа от него, вплетая новые звуки в мелодию флейты.

В боковом зеркале он видит черный мордастый джип с огнеными выблесками автоматных очередей. Они бьют не наугад, а тщательно прицелясь, поэтому ему нечего опасаться.

Счастье, что автобан почти пуст, он легко обходит попутные машины, а редкие встречные, зачуяв в нем опасность, тут же уходят на обочину, уступая левую полосу, словно кланяясь: вы спешите - пожалуйста.

Вот и мост. Река залита пожаром вечернего солнца. Он успевает заметить и золотистые купола церквушки, что на том берегу, и красные огоньки телевышки, а в зеркальце заднего вида - обвисшие щеки джипа. На полной скорости он крутит рулевое колесо вправо так, что зад его BMW залетает на тротуар. Теперь - побольше газу, а теперь налево и снова направо, без тормозов, конечно, сбавив, конечно, газ. Свет пока не нужен, фары можно не включать. А что сзади? Пустота. Еще два-три поворота, две-три арки и сквозь густой кустарник в чащобу сквера. Теперь только стоп. И снова боль в голени дает о себе знать. Зато тихо. Пальцами правой руки он зачем-то дотягивается до пулевых пробоин на ветровом стекле с причудливым ореолом радиальных трещинок, затем откидывает спинку сидения и несколько секунд лежит без движения с закрытыми глазами в полной уверенности, что ушел от погони. Потом тянется рукой за аптечкой, чтобы перебинтовать ногу. Врач, он за медицинской помощью не обращается, самостоятельно обрабатывает рану, бинтует ногу, не снимая брюк, не обращая внимания на часы, которые показывают уже 23:32. Это значит, что и сегодня на последний рейс он уже опоздал. Только одному Богу известно, что будет завтра...

Потом он никому об этой истории не рассказывает, лишь иногда отвечая на вопросы о шраме на левой голени, скажет:

- А, так… ерунда какая-то…

Ей же решается рассказать.

Он тогда едва не погиб.

- Это было на Мальте,- говорит он,- была ранняя осень, жара стояла адская, как обычно, я уже ехал в аэропорт из предместья Валетты…

- Слушай, что если нам попытаться создать клон нашего миллионера или, скажем, твой? Или мой?..

Он не мог не прийти к этой мысли.

- Как испытательный полигон, как модель!

Он смотрел мне в глаза, но не видел меня.

- Того же Ебржнева.

- Ленина, Сталина,- сказал я.

Жора посмотрел на меня оценивающе. Он не принимал моей иронии.

- Я серьезно,- сказал он.

- Борю Моисеева,- сказал я и тоже посмотрел ему в глаза.

- Мне нравятся хорошо пахнущие ухоженные мужчины,- ни глазом не моргнув, отпарировал он.

Мы рассмеялись.

Убеждать его в том, что я давно об этом мечтал не было никакой необходимости. Мне чудились не только отряды маленьких Цезарей, Наполеонов и тех же Ебржневых с Кобзонами и Киркоровыми, но и полчища Навуходоносоров, Рамзесов, Сенек и Спиноз... И, конечно, Толстых, Шекспиров и Моцартов, Эйнштейнов и Планков… Ух, как разгулялось по древу истории мое воображение!

- И это ведь будут не какие-то там Гомункулусы и Големы,- вторя мне, говорил теперь Жора,- не андроиды и Буратино, а настоящие, живые, Цезари и цари плоть от плоти… И нам не надо быть Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, верно ведь?

- Верно.

- Ты победил,- сдался наконец Жора,- этот твой сокрушительный побеноносный царизм перекрыл мне дыхание.

Но и это еще было еще не все! Гетерогенный геном! – вот полет мысли, вот золотая, Ариаднина нить вечной жизни! Тем более, что у нас уже был первый опыт – наш молодеющий на глазах миллионер.

- Мне кажется, я тоже не последний гений,- произнес Жора, нахлобучивая шапку на глаза и снова проваливаясь в спячку.- В твоих Гильгамешах и Македонских что-то все-таки есть. И мне еще вот что очень нравится: какая это светлая радость – вихрем пронестись по истории!

А меня радовало и то, что постепенно мысль о клонировании, как о возможном подспорье в поисках путей увеличения продолжительности жизни, проникала в его мозг и с каждым днем все настойчивее овладевала всем его существом, становясь одной из ключевых тем наших бесед. Нам, по мнению Жоры, не нужны были ни Ленин, ни Сталин, ни Тутанхамон или какой-то Навуходоносор. Мы хотели вырастить клон и изучать его поведение в различных экспериментальных условиях. Как модель. Она, думали мы, и подсказала бы нам, как надо жить, чтобы жить долго. Я не спорил. Я и сам так думал, хотя у меня, как было сказано, были свои взгляды по поводу дальнейшей судьбы клонов. Сама идея получения копии Цезаря или Наполеона была, конечно, достойна восхищения. Но и только. Идея для какого-нибудь научно-фантастического романа или киносценария - да! Но воплотить эту идею в жизнь - нет, это было, по мнению Жоры, не реально. Собственно, мы никогда и не развивали эту идею. Как и тысячи других, она просто жила в нас и была лишь предметом нашего восхищения. Мы никому о ней не рассказывали - нас бы здесь засмеяли. Хотя слухи об успешном клонировании животных где-то за океаном уже набирали силу и долетали и до наших ушей. Вот и Симонян привез свежие новости. Мы загорелись…

Они знают друг друга так мало, что еще ни разу не праздновали дней рождения. Из отдельных фраз становится ясно, что она родилась в большом городе, у нее есть старший брат (или младший?), родители, как у всех, друзья. Он предложил ей кругосветное путешествие. Он отвозил ее домой после пресс-конференции и, тормозя у дома, неожиданно спросил: едем дальше? Куда? На край света. Нет, ее ждут дома. На краю света у него были дела и он отправился сам. Это была Иудейская пустыня, Иерусалим, via dolorosa. Потом он был рад, что она осталась.

- Мне нужен Ленин,- просто сказал я.

Эрик замолчал. Где-то звякнул, упав на кафельный пол, по всей вероятности, пинцет или скальпель, что-то металлическое, затем пробили часы на противоположной стене. Казалось и стены прислушиваются к моему голосу. Эрик молчал, я смотрел на чашечку с кофе, пальцы мои не дрожали (еще бы!), шло время. Я не смотрел на Эрика, повернул голову и смотрел в окно, затем поднес чашечку к губам и сделал глоток.

- Что? - наконец спросил Эрик.

Видимо, за Лениным сюда приходили не редко, возможно, от настоящего вождя уже ничего не осталось, его растащили по всей стране, по миру, по кусочку, по клеточке, как растаскивают Эйфелеву или Пизанскую башню, или Коллизей...

- Хоть что,- сказал я,- хоть волосок, хоть печень...

- Все гоняются за мозгом, за сердцем. Зачем?

Я стал рассказывать легенду о научной необходимости изучения тела вождя, безбожно вря и на ходу придумывая причины столь важных исследований...

- Стоп,- сказал Эрик,- всю эту галиматью рассказывай своим академикам. Я могу предложить что-нибудь из внутренних органов, скажем, пищевод, кишку...

- Хоть крайнюю плоть,- сказал я.

Эрик улыбнулся.

- Идем, выберешь,- сказал он.

- Сколько?-спросил я.

Эрик встал и, ничего не ответив, зацокал по кафельному полу своими звонкими каблуками. Мы вошли в анатомический музей, привычно воняло формалином, на полках стояли стекляные сосуды с прозрачной жидкостью, в которых, как в витрине магазина, был расфасован наш Ленин.

- Все это он?- спросил я.

Эрик ткнул указательным пальцем в одну из банок и произнес.

- Все, что осталось. Воруем потихоньку. Только для своих. Здесь кишка, толстая, пищевод и кусочек почки. Там,- Эрик кивнул на запаяный сверху мерный цилиндр,- яички и член. Никому не нужны...

- Давай,- сказал я,- всего понемногу.

Эрик легко нарушил герметичность каждой из банок, взял длинные никелированные щипчики, наоткусывал от каждого органа по крошечному кусочку и преподнес все это мне в пенициллиновом флакончике, наполненном формалином.

- Держи. Ради науки мы готовы...

Я поблагодарил кивком головы, сунул ему стодолларовую банкноту. Он взял, не смутившись, словно это и была плата за товар.

- Спасибо,- сказал я еще раз и удержал направившегося было к выходу Эрика за руку. Он удивленно уставился на меня.

- Мне бы лоскуток кожи,- сказал я.

Он не двинулся с места, затем высвободил свою руку из объятий моих пальцев и произнес, глядя мне в глаза:

- Ты тоже хочешь клонировать Ильича?

Я не был готов к такому вопросу, поэтому сделал вид, что понимаю вопрос, как шутку и, улыбнувшись, кивнул: «Ну да!».

- Все хотят клонировать Ленина. Будто бы нет ничего более интересного. С него уже содрали всю кожу и растащили по миру. И в Америке, и в Италии, и в Китае, и в Париже... Немцы трижды приезжали. Только вчера уехали индусы. Все охотятся, как за кожей крокодила. На нем уже ничего не осталось, только на лице, да и там она взялась пятнами. Если бы не я...

- Сколько?- спросил я.

Эрик молчал. Шел настоящий торг и ему, продавцу товара, было ясно, что те микрограммы вождя, которые у него остались для продажи, могли сейчас уйти почти бесплатно, за понюшку табака. Он понимал, что из меня невозможно выкачать тех денег, которые предлагают приезжающие иностранцы. Он не мог принять решение, поэтому я поспешил ему на помощь.

- Мы с Жорой решили...

Мой расчет оправдался. Услышав магическое имя Жоры, Эрик тотчас принял решение.

- Идем,- сказал он и взял меня за руку.

Когда я уходил от него, унося в пластиковом пакетике невесомую пылинку Ленина, доставшуюся мне просто в дар, он хлопнул меня по плечу и произнес:

- Только ради нашей науки. Пока никто ничем не может похвастать. Неблагодарное это дело – изучать останки вождей. Но, может быть, вам и удастся сказать о нем новое слово, разрыть в его клеточках нечто такое... Он все-таки, не в пример нынешним, вождь, а Жора – мудрец. Я знаю, он может придумать такое, что никому и в голову не взбредет. Ну, пока...

Он просто из кожи вон лезет, чтобы заполучить этот живой огонь жизни.

- И что же было дальше? - снова спрашивает она.

Он понимает, что не только этот костер он должен сегодня разжечь, ему нужно воспламенить ее интерес к его делу, к его жизни, да-да, к тому, чем он в жизни занят, разжечь ее воображение, поселить в ее сердце веру в бессмысленность другого пути.

Зачем?

Бешенный поток сознания лился из него, как вода из лейки, бурный поток слов и ничего больше.

- Почему бук или тис живут тысячу лет? Почему твоя секвойя живет до шести-семи тысяч лет? Это сотни поколений людей?! Тут все дело, я уверен, в геноме. Распознав архитектонику их генома, мы не только сможем…

- Да, пожалуй…

- Я уверен!

- Тут не может быть никаких сомнений…

Нужно было, я знал, помочь ему спуститься с неба на землю, но всякая попытка пробраться вопросами в его мозг смывалась горячими струями словесного месива. А сколько было пышной клубящейся жаркой пены!

- Позволяет, а? Как думаешь?- то и дело спрашивал он, и не расчитывая услышать ответ, щедро делился своими задумками и планами.

Я не успевал поддакивать. Спорить же – не имело смысла.

- Мир живет в полном дерьме, и теперь каждому олуху ясно, что никакая демократия, никакое народовластие не способно остановить его падение в бездну. Ни свет, ни церковь не способны остановить гибель и этого Рима. Маммона, маммона, деньги, деньги, животная страсть накопительства. Вот на нее-то и требуется накинуть узду! Да, нужна свежая мысль…

Пока Жора гневно расточал свои грозные филиппики нынешнему устройству мира и несовершенству цивилизации, я вдруг подумал о том, что и меня не все устраивало в этой жизни, в жизни этих людей, этой страны и даже этой планеты. Я поймал себя на мысли, что во многом, во всем! солидарен с Жорой. И готов за ним следовать. В рай или в ад, куда? Я не знал. Во всяком случае, наши мысли, как это часто бывает у… у братьев по разуму, сходились на одном: пора! Но как?.. Бежать!!! Но куда?.. И что же все-так позволяет нам разгадка архитектоники генома?

- А тут еще и ты со своими клонами,- огрченно заключил он.

Когда нас попросили освободить кафе, был третий час ночи, Жора аккуратно сложил салфетку и сунул ее в задний карман джинсов, уложил в переполненную пепельницу дымящийся окурок и, заглянув мне в глаза, спросил:

- Ну что скажешь?

Он вдруг протянул свою правую руку и пальцами доверительно прикоснулся к тылу моей левой ладони.

- Ты совсем не слушаешь меня. Сидишь, молчишь…

Целый час я о чем-то говорил. Аня слушала, не перебивая. Это был набор давно заученных фраз, тотчас приходящих на ум, когда это нужно, скажем, при чтении лекций или когда делаешь доклад на симпозиуме, было и несколько предложений из моей нобелевской речи, очень понравившейся шведской королеве, что-то еще о совести и чести, о вечности и совершенстве и снова о вечности, обычный поток сознания, который невозможно остановить, когда входишь в раж, слова о смысле жизни каждого из нас и человечества в целом, речь сумасшедшего, предназначенная для неподготовленных красивых, заалевших ранней зарей, коралловых женских ушек с ослепительно сверкающими бриллиантиками, угнездившимися на прелестных мочках. Я рассказывал ей прелестную сказку о белоснежке и семи гномах, о бароне Мюнгхаузене и оловянных солдатиках, о… Ни слова о победе над смертью, ни слова о вечной жизни и вечности, ни слова о Царствии Небесном и, тем более, о Христе. Я говорил быстро и уверенно, не переставая держать под контролем ее глаза, и когда заметил в них легкий налет усталости и зарождающейся тоски по тишине, тут же поспешил им на выручку:

- …и мы попытаемся с тобой все это прекрасно построить. Тебе нравится такая Пирамида?

Аня ничего не сказала, но глаза ее оживились.

- Ты хочешь клонировать Ленина? Зачем он тебе?- затем спросила она.

Мне не хотелось спорить о Ленине, он ведь будет только моделью.

- И вот еще что,- продолжил я с тем же напором и вдохновением, чтобы вызвать у нее реакцию нетерпения,- мы обязательно добьемся того, чтобы это была пирамида Духа! Мы наполним ее…

- Хорошо,- прервала меня Аня,- поехали.

Мне, пока еще не поверившему в такой быстрый успех, показалось, что лед таки тронулся. Вот бы это случилось! Я обещал ей горы, о, да! золотые горы. И каждая такая гора воздвигалась на прочном фундаменте крепких убедительных аргументов и научно-обоснованных фактов. Аня молчала, она даже не пыталась спорить со мной. Ей, считал я, просто нечем было крыть мои козыри! Мы встали из-за столика и пошли к машине.

- Поехали,- сказал я.

О мои ужасные туфли! Я забыл и думать о них. Что она предложит в ответ на мое «Поехали»? С некоторых пор для меня стало невозможным предугадывать Анины действия. Я это понял в прошлый приезд, когда она вдруг отказалась, чтобы мы оплатили в ресторане наш ужин. Мы не шиковали, но ужин обошелся нам около полуторы тысячи франков на троих. Это не был элитный ресторан, скажем, «Максим», где только обед на одного может обойтись в тысячу франков, нет, мы ужинали, кажется, в «Vagenende 1900», здесь было сравнительно недорого, тем не менее Аня расплатилась сама за себя.

- Брось,- сказал тогда Жора.

Аня, как всегда, промолчала и взяла сдачу. Только чаевые все были наши. Чаевые – это пожалуйста.

- Ты где остановился?

Я назвал отель.

- Если ты здесь надолго, можешь переехать ко мне.

Я поблагодарил и сказал, что задерживаться не намерен. Пока мы куда-то ехали, Аня не проронила ни слова.

- Как погода в Европе ?- спроил я, когда стало ясно, что молчание должно быть нарушено.

Аня как раз пошла на обгон и отвечать на вопрос не стала. Небо над городом было иссечено разноцветными ватными полосами, которые оставляли за собой низко и стройно пронсящиеся реактивные истребители, улицы были украшены красочными щитами и баннерами, флагами, гирляндами разноцветных шаров, лица людей светились улыбками, нам приветственно махали руками с пестрыми блестящими на солнце шарами. Впечатление было такое, словно город встречал Аню. Это я заметил еще в аэропорту Орли и только сейчас произнес:

- Париж любит тебя.

Аня улыбнулась.

- А ты говоришь «поехали». Как же я все это брошу?

Нам в тот день не удалось проехать по Елисейским полям – шли танки. Военная техника перла в сизом дыму по всей ширине проспекта, лязгая и грохоча, и, казалось, что началась война. 14 июля – День взятия Бастилии, национальный праздник, и как принято в такие дни во всех цивилизованных странах, страна демонстрировала миру свое величие. Его было видно и в небе, и на земле, и на весело сверкавшей водной глади Сены, по которой хлопоча сновали катера и катерочки. Чтобы подъехать к дому, где жила Аня, нам пришлось пробираться узкими улочками, и когда она наконец припарковала свой «феррари», я спросил.

- Что ты задумала?

- Мы зайдем ко мне, немножко отдохнем, и я покажу тебе Париж.

Как твои ноги, ты прихрамываешь?

Я снова восторгался Аниной интуицией:

- Ты как всегда видишь клад на глубоком дне.

Я давно искал такую страну, приглядывался, примерялся.

- Заглядывать в колодцы – моя слабость,- сказала Аня.

Это карликовое княжество – прекрасное место для строительства Пирамиды, думал я. Зачем же упускать такую прекрасную возможность – обсудить с хозяином дома план его переустройства? Я, правда, мечтал о Ватикане. Кому, как не Папе Римскому в первую голову нужно заботиться о преобразовании Ватикана в Царство Небесное на земле? Но нет! До сих пор Ватикан живет по земным законам…

Мы были приглашены во дворец Гримальди к половине седьмого вечера. Я заметил время по старинным часам с болтающимся из стороды в сторону массивным, напоминающим провинившееся и приговоренное к вечному движению маленькое солнце, латунным маятником. Ровно в семь часы своими нежными приглушенными и мелодичными звуками напомнили нам о том, что и они являются живыми участниками нашей беседы о судьбах Вселенной.

У меня сложилось представление о принце, как о сказочном персонаже, и когда я увидел перед собой красавца-мужчину, одетого совсем не по королевскому этикету, шорты, майка, волосатые ноги и грудь, мне было приятно вот так по-свойски, говорить ему о своих проектах и планах. Аня в роли переводчицы была безупречна. Принц принял нас в частных апартаментах.

Я не пренебрег возможностью в качестве визитной карточки привычно извлечь из кейса и подарить ему мой бестселлер – нашумевшую среди ученой братии изящно и со вкусом изданную на английском языке сверкающую девственным абрикосовым глянцем небольшую книжицу («Стратегия совершенствования» по англ.) с основами теории жизни на Земле, по сути переработанный и дополненый материал своей Нобелевской речи. Плотная белая бумага, в меру крупный шрифт, яркие красочные цветные рисунки. Принц молчал, следя взглядом за моими руками, а зеленый фломастер уже размашисто бежал наискосок по первой странице. «Дорогому Альберту…». Я осмелился назвать его «дорогим». «Дорогому Альберту в знак признательности и с надеждой на сотрудничество» – написал я по-русски и протянул ему книжку. Он открыл, скосив голову, прочитал надпись.

- «Сот-руд-ни-че-ство»?- разрывая слово на слоги, спросил он, переведя взгляд на Аню.

- Cooperation,- пояснила Аня.

Альберт кивнул, мол, понятно, затем бегло прочитал предисловие, полистал страницы, любуясь рисунками.

- Очень доступно,- сказал он,- любой школьник поймет.

- Простота сближает людей,- сказал я.

Принц пристально посмотрел мне в глаза и спросил:

- Вы верите в то, что это возможно?

Я ничего на это не ответил.

- Почему бы вам не осуществить ваш проект в своей стране?

Я только улыбнулся, приняв его слова за удачную шутку. Мы проговорили часа полтора, и к моему превеликому удовольствию, Альберт был из тех редких людей, кто понимал меня с полуслова. Моя идея даже в Аниной интерпретации ему нравилась. Время его поджимало, но пирамида была ему по душе.

- Это еще одна ваша Нобелевская премия,- сказал он.

- Мы разделим ее между нами,- сказал я, сделав соответствующий жест правой рукой, приглашающий всех присутствующих к дележке сладкого пирога успеха.

- Не откажусь,- сказал принц, улыбнувшись и опустив, как школьница перед ухажером свои по-детски длинные ресницы,- я когда-то мечтал стать лауреатом.

Возникла пауза.

- Но почему Пирамида?

Я стал привычно рассказывать. Он внимательно слушал.

-… и в конце концов,- говорил я,- все эти четыре лица должны слиться в одно. Это как создавать виртуальный портрет преступника, только наоборот. Как…

- Какие четыре лица,- спросил Альберт,- какого преступника?

- Экономическое лицо пирамиды должно совпадать с социальным и экологическим. И лицо власти должно…

- Лицо власти? Прекрасно!

- Именно! Как раз лицо власти и должно отражать…

- Понятно,- прервал он меня жестом руки,- мне понятно.

Аня не стала даже переводить этого. Мы понимали друг друга без слов.

- It’s o key!- сказал он.

- It’s o key!- сказал я.

Теперь мы только улыбались.

- И все же,- спросил он по-английски,- скажите, вы верите?..

- Yes! Of course! (Конечно!) Если бы я в это не верил, Аня бы не стала Вас беспокоить.

Улыбка теперь не сходила с лица принца.

- Анна не может беспокоить,- успокоил он меня,- она может только радовать и волновать.

Было сказано еще несколько ничего не значащих фраз из светского этикета. Принц бросил едва заметный и как бы ничего не значащий короткий взгляд на часы, и не дав им возможности лишний раз напомнить об участии в решении мировых проблем своими ударами, по-спортивному легко встал с кресла.

- Я расскажу о нашем разговоре отцу,- сказал принц,- вы пришлите нам свои предложения.

Он взял из письменного прибора визитку и протянул ее мне, а для Ани с нарочито изящной небрежностью вытащил из вазы целую охапку длинностебельных кроваво-красных роз.

- Это тебе.

- Ах!..

- Но ты же убиваешь людей.

- Разве они этого не заслуживают? Люди, и только слепой этого не видит, а ты знаешь это не хуже меня: люди – это враги жизни…

Юра взял со стола зажигалку и привычным движением большого пальца правой руки сотворил маленькое чудо – сизый вьюнок.

- Они враги всей планеты Земля,- сказал он, любуясь дрожащим пламенем.- Из-за них в этом мире все наши беды. Уже нет признаков цивилизации – вот что страшно! Они ее уничтожили. А ведь здесь только мы, люди, и среди нас я мало встречал таких, кому можно доверить продолжение рода.

И словно в подтверждение абсолютной безнадежности добиться от людей понимания, он швырнул зажигалку на стол, чтобы пламя ее больше никогда не вспыхнуло.

- Это тебя шокирует?- спросил я.

- Меня трудно шокировать. Я умею брать нервы в кулак. Первое время было, конечно, непросто.

- Только не говори, что ты не мучился угрызениями совести.

- Я всегда готовил себя делать добро.

- И поэтому ты так жесток.

- Не более, чем племя твоих сослуживцев, умертвляющих стада экспериментальных животных ради познания какой-то надуманной истины. Чушь собачья! Нельзя познать человека через петуха или крысу, экстраполяция результатов на человека – бред сивой кобылы! Марш Мендельсона или корзина роз по разному воспринимаются годовалым бычком и невестой.

- Возможно,- согласился я,- но, знаешь, творчество киллера…

- Ты не поверишь,- перебил он меня,- но это такой креатив!

- Разве?- спросил я, чтобы что-то спросить.

Он не ответил.

- Но люди достойны лучшей участи,- сказал я,- и отстреливать их, как бродячих собак…

Он только хмыкнул и ничего не сказал.

- Тогда живи себе и дальше,- наконец произнес он,- в стране самодовольных уродов и деланных святош. Можешь и дальше холить и пестовать своих кретинов.

Я продолжал наступать.

- Но люди в большинстве своем добрые, и вести тупо отстрел…

- Я не боюсь добрых людей,- сказал тогда Юра,- и всегда был исполнен решимости быть справедливым.

Он был готов еще что-то сказать, но раздумывал. Затем все-таки произнес:

- И мне, повторяю, не нужен отстрел, как акт развлечения, как охота, мне нужна смерть как явление. Для ее изучения я отбираю людей, что похуже.

Его не смущало такое, на мой взгляд, довольно циничное отношение к жизни других.

- Но как можно знать, кто лучше, кто хуже?

- Я – знаю. И еще никогда не ошибся в выборе.

Юра сделал глубокий вдох и затем, глядя мне в глаза, на едином выдохе, чеканя каждое слово, произнес:

- «Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом общего блага».

Он по-прежнему смотрел на меня гипнотизирующим взглядом змеи, в ожидании моей реакции на сказанное. Я молчал.

- Это Томас Мор. По-моему, прекрасная формула для оправдания любых телодвижений сытых и жирных, не так ли? Однажды наступил поворотный момент в моей жизни, и тогда я легко смирился…

- Оставим этот спор на потом,- сказал я.

- Какой же тут спор,- сказал он,- правда жизни. И тут уже дело совсем не в деньгах…

Он замолчал, затем:

- Как раз ДНК и является для меня той дичью, которую я уже на протяжении стольких лет выслеживаю

- У тебя просто нет сердца.

- К счастью, зло имеет свои границы.

Когда впервые идешь по Via doloroza тебя охватывет странное чувство огромной тревоги и, удивительное дело!- беспощадного стыда за всю предыдущую свою жизнь. Это чувство не покидало меня никогда, даже если я шел по этой Дороге в третий и пятый, и десятый раз, в одиночку (я специально пришел сюда как-то задолго до восхода солнца) и в унылой толпе паломников, слепо бредущих нескончаемым ручейком друг за дружкой, словно олицетворяя собой стадо без пастыря… Да, чувство стыда и безмерной вины за содеянное!.. Груз креста здесь чувствуешь собственной кожей и невольно клянешься все свои силы положить на алтарь утверждения Духа Христа, воцарения Его идей на земле. Потом, конечно, клятву чуть-чуть нарушаешь, немножечко, ну, самую малость, и каешься, клятвоотступник, вымаливая у Него прощение… Таков человек. Всегда ведь живешь с оглядкой на покаяние. Будто клятву можно нарушить чуть-чуть.

- Ты в порядке?- шепотом, остановившись и внимательно посмотрев на меня, спросил Юра.

Я тоже остановился и в свою очередь с недоумением посмотрел на него.

- Мне показалось, что тебя пошатывает,- сказал он.

Я не успел даже пожать плечами в ответ, так как шедшие позади нас паломники стали теснить, принуждая двигаться дальше. Может быть, земля и качнулась у меня под ногами, когда стыд в очередной раз переполнил меня, вечный стыд за грехи, от которых никто ведь не застрахован и которые тут, на Этом Скорбном Пути ощущаются очень остро, и этот самый твой стыд, совершенно не волнующий тебя в повседневности, вдруг берет тебя за горло… Так, что подкашиваются ноги. Да, надо побывать здесь вместе с Аней, решил я, пройти этот Путь… Мне интересны будут ее ощущения.

- Я тоже чувствую тяжесть креста,- сказал Юра.

Еще бы! Кому уж кому, а тебе эту тяжесть нужно чувствовать каждую долю жизни, подумал я.

А вот и знаменитая арка, откуда Пилат, указывая толпе на Христа, проорал на весь мир свое «Ecce homo!». Если прислушаться – до сих пор эхо этого ора слышиться, стелется над головами. И совершенно неважно, что осужденный на распятие Иисус шел чуть в стороне и немного ниже, чем идем мы сейчас. Шаг влево, шаг вправо, не в этом ведь дело. Дело в том, что Духом Христа освящен здесь каждый уступ и выступ, каждая пылинка на камне. Да! Сюда стекаются миллионы паломников, чтобы вдохнуть этот воздух, пропитаться насквозь его святостью. Часовенка Осуждения.

Прислушавшись, можно слышать:

- «Ты Царь Иудейский?».

- «Ты говоришь».

Вот он, рубеж эр! Здесь кончилась старая эра. Отсюда покатилось колесо нового времени.

- «Не слышишь, сколько свидетельствует против Тебя?».

И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился».

- Кто бы мог подумать,- негромко произнес Юра, повернувшись ко мне,- что вот эти камни слышали Его согласительное молчание.

А я подумал, что своим молчанием Иисус был способен напрочь распороть камень. В те времена здесь был двор претории, где Иисус был допрошен в присутствии толпы соплеменников и римских ротозеев. А вот здесь эти изверги истязали Его розгами и оплевывали, изголяясь над Ним и играя при этом в кости.

«И раздевши Его, надели на Него багряницу».

В крестики и нолики… Вот на этих самых каменных плитах, где до сих пор сохранились высеченные на камне круги и квадраты, разделенные линиями на сегменты и сеточки. Камень Базилинды. Я наступаю на него, как на змею, осторожничая. Когда-то это была мостовая двора Антониевой крепости…

«И, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову…»

Язычники, дикари…

«… и дали Ему в правую руку трость; и, становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся Царь Иудейский!».

Варвары. Скот…

«И плевали на Него и, взявши трость, били Его по голове.».

Часовня Бичевания в каменной тюрьме двора.

«И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу и одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие.».

Стены дворика кое-где увиты густым яркозеленым в солнечном освещении плющом с устремленными на тебя стрелами веток, увенчаных, словно раненными сердцами, наконечниками кроваво-красных цветов. Черный проем входа в часовню – как открытые двери ада. Вблизи входа – молодое оливковое деревце, единственный признак живой жизни в этом тесном и жарком каменном гробу.

- Я бы не вынес пыток,- сказал Юра.

- Ты же не Иисус,- сказал я,- тебе нечего и волноваться.

На фронтоне часовенки – крест… Кресты теперь здесь на каждом шагу.

Тут же, рядом, здание греческой православной церкви, построенной на месте бывшей тюрьмы, над входом короткая надпись: «Заточение Христа». Здесь Христос и Варавва коротали время перед казнью, прикованные к стене вот этими металлическими кольцами.

Поворот налево, Армянский патриархат, здесь третья станция.

На одном из островов мы создали искусственную пустыню. Сколько мог видеть глаз по всем сторонам света царил белый песок, вздымались палевые барханы, иногда, пройдя суток трое на север, можно было встретить оазис, как награду за испытание, которое ты сам себе придумал, редкие пальмы, чахлая растительность, ключ пресной чистой холодной воды, как награда… Иногда мы устраивали себе такие побеги. Как тест на стойкость духа, как испытание… Зачем? Мы подражали тем, кто испытал на себе благотворное действие одиночества, искушений, мы подражали Иисусу, Иоанну Крестителю, жили впроголодь, долго постились, иногда радуя себя аркидами, которых завезли и разводили в округе, аркидами и росой, каплями росы, которую собирали по утрам со стеблей редких растений, жевали колючие кактусы, как верблюды, какой-то чертополох, который выискивали, скитаясь до изнеможения… От усталости и самобичевания мы даже теряли сознание, сознание покорителя и царя природы, венца Творения, чтобы потом, придя в обновленное сознание, осознать единение с ней и величие пустоты…

- Ты куда собрался?

- К Нему…

- Будь осторожен…

- С Ним нечего опасаться…

Мы бредили пустыней. Ее мир хрупок и бесконечно богат. И если ты знаешь, что болен болезнями цивилизации, попытайся проникнуться его заботами, изучить и понять его, и слиться с ним, если сумеешь. Первый же опыт отшельничества преображает тебя, призывает к ревизии ценностей, утверждая в тебе добродетели, ранее тебе неподвластные. Мы стремились в эту удивительную белую безмолвную пустоту, чтобы победить в себе раба скверных привычек и навала болезней. Только здесь можно поправить свое здоровье, принимая сладкие таблетки поста и тишины…

- А на Багамах…

- Вы и Бамгаы прибрали к рукам?

- Здесь мы соседствуем с Копперфилдом. Давида заботят те же проблемы: как долго оставаться молодым.

- Ему это удается.

- На Южных Багамах он приобрел четыре небольших островка, на одном из которых, он называется Кей-Муша, бьет фонтан молодости. Теперь мы вместе с ним…

- Это ведь немалые деньги.

- Какие-то 50 миллионов долларов.

- Н-да…

- Да. На Кей-Муше он омолаживается, а на трех остальных прячется от назойливого мира людей, папараци, киношников… Давид не может нарадоваться своему архипелагу, и особенно своему фонтану. Я, говорит он, беру совершенно сухие, совсем мертвые листья, погружаю их в воду фонтана и они оживают. Вся живность острова тянется ко мне на водопой, жучки, паучки, ящерицы, птицы… Это удивительная вещь! Это очень и очень захватывающе! Стакан воды из этого источника снимает всякую усталость, а двухчасовая ванна делает тебя моложе на несколько лет.

- Что за вода такая?

- Живая. Мы изучаем ее эффекты и уже используем в Пирамиде.

- Он тоже в вашей команде? Ему ведь ничего не стоит не только…

- Нет-нет, мы с ним не пускаем пыль в глаза людям. Все эти его штучки-дрючки с исчезновением поездов, самолетов и Статуи Свободы – это всего лишь его увлечение, хобби. А мы с ним теперь заняты тем, что изучаем и применяем на деле его феноменальные способности для…

- Для чего же?

- Для строительства Пирамиды.

- То есть?

- Копперфилд велик. Феноменология его психики и сознания уникальны. Мы создали его клон для того, чтобы…

- Вы и его клонировали?! Он знает об этом?

- Для него его клон – это самое интересное из того, чем он сегодня живет. Как, кстати, и для Софи Лорен. Архиепископ Генуи, который категорически выступает против клонирования человека, не так давно заявил, что сделал бы единственное исключение для Софи.

- И вы ее клонировали?

- Конечно! Она же признана самой красивой знаменитостью, ни лицо, ни тело которой никогда не касалось лезвие скальпеля. Ее молодость…

- Ванны из оливкового масла…

- И фонтан молодости, и ванны из оливкового масла – это всего лишь ширмочки, за которыми и Давид, и Софи прячут…

- Прячут что?

- Свои рецепты молодости. Их клоны…

- Кого вы еще клонировали из современных знаменитостй?

- Многих. Они служили нам как модели для изучения…

- Кто же еще?

- Мел Гибсон, Джоан Роулинг, Говард Стерн, Джордж Лукас…

- Все они не бедные. Гибсон сегодня самый высокооплачивемый режиссер Голливуда, а каждая минута приносит Джоан 145 долларов.

- Я не считал. А еще Стивен Спилберг, Дэн Браун, Опра Уинфри…

- И Карибы тоже?

- Что «тоже»?

- Ну…

- Дэни – сын Кристины и Руслана Байсарова получил в подарок от папы небольшой островок в Средиземном море.

- Вы и его клонировали?

- Его папу.

- А маму?

- Мама – душка, мы…

- Вы ее клонировали?

- Кристина – просто золото.

- А мама Кристины?

- В седьмом боксе. Она у нас пока в стекле, in vitro, в виде колонии клеток. Ее время еще не пришло. Нам было не до песен. А вот Маргарет Тэтчер с ее Фолклендскими островами, отвоеванными у Аргентины…

Postscriptum:

Буду признателен за участие в издании и отзыв