Прогуливаться в такое время суток для меня очень необычно, уж очень раннее утро было тогда. Не помню, как я вышел на улицу, не помню как добрался до той улицы, память моя начинается только когда я подошёл к известному подъезду недалеко от парка Челюскинцев, где мне сказали просто: «сочувствую», и я зашёл внутрь, проигнорировав это. Мне стало очень горько, и я почувствовал первый приступ в это утро – мне захотелось плакать: осанка моя сгорбилась, прошла пара секунд, я встряхнул плечами, закрыл глаза, и волна прохлады пронзила мою спину и живот, слёзы навернулись и смочили моё красное от холода лицо. Мысль о причине сего не озарила мою темную голову, и с каждым шагом по лестнице всё вокруг теряло свой и без того бледный цвет. Когда я вошёл в комнату, набитую людьми и занял своё заведомо известное место, я уже не хотел держать себя в руках. Первый ряд в шеренге людей между двумя молодыми людьми и стол, абсолютно пустой и по-деревенски томный, окончательно заполонили меня, и лишь речь одного моего соседа, которой предшествовал толчок рукой в бедро (так что бы никто не заметил) оживил мой интерес к окружающим:

– Можно мы встанем рядом, – сказал он, указывая на второго моего соседа, и волна негодования поглотила меня.

– Что?!! – не задумываясь, ответил я.

– Можно мы встанем рядом, мы друзья? – уточняя, повторил он. Мне очень не хотелось двигаться, но я был не в силах противиться и согласился.

В это время впереди уже во всю вытанцовывал с маленьким и пустым гробом вытанцовывал мим в чёрном костюме и былым как мел лицом. Он двигал в своём сакральном танце гроб, поднимал его и подбрасывал, ставил на место и двигал по столу. Как раз в этот час ко мне подошли родители усопшей, и мы помолчали друг с другом, а может и говорили, но я не помню. Наше единение с ними развеяла тихая, готическая музыка, сопровождающая догорание свеч, лежащих на полу, посреди разбросанных безлистных сухих острых веток. Свет был приглушён и музыка забиралась через уши к сердцу… тогда на меня накатила вторая волна, я опять плакал, нет ревел, громко посапывая, как и все окружавшие меня люди. Мы кривились, взывали, молили, нас трясло и коробило от одной только мысли что её больше нет. В этот момент мне захотелось видеть её, не живую, мёртвую – недоверии уносило меня, но отпустило, когда музыка притихала, и всё произошедшее нам преподносилось на большём экране.

Я увидел плачущих людей, свечи, веточки лежащие на полу и я уже готов был расплакаться третий раз, когда диктор мужественным, сдержанным голосом начал говорить:

Вот что с ней сделали, вот что с ней делают и сейчас….. – говорил он, монотонно задыхаясь. И тогда я понял, что моё желание увидеть её мёртвой никогда не сбудется, потому как её кремируют. Больно, но это так.