***

Следующие несколько часов были заполнены рутинной работой. Солнце катилось по небу огромным добела раскаленным шаром, и его лучи разогревали воздух до такого жара, который был как раз на грани человеческого терпения.

В полдевятого, наконец, прибыли Шурик с Ленькой. Как всегда вместе, и как всегда с опозданием. Ходили слухи, будто эти парни и спят в одной постели, но многие предпочитали пропускать их мимо ушей. Да и кому, черт возьми, какое дело до того, чем занимаются другие в спальне за закрытой дверью. Вникать в такие подробности удел ханжей, сплетников и работников желтой прессы. Что же касается постоянных опозданий, Вадим уже устал бороться с ними и перестал делать мужчинам выговоры ввиду их бесполезности.

В девять привезли первого новопреставившегося. В пустом автобусе привезли дешевый деревянный гроб, закрытый и весьма уродливый на вид. За автобусом следовало такси и красный «Опель» древнейшей модели. Из такси вышла женщина лет сорока с небольшим скромным букетиком искусственных цветов, а за ней мужчина в жутко измятой и промокшей от пота серой рубашке и с двумя целлофановыми пакетами в руках. Из красного «Опеля» вылезли четверо мужчин, все внушительных габаритов и в темных солнцезащитных очках, подошли к женщине и, перемолвившись с ней парой слов, двинулись в катафалку. Женщина же, порывшись в одном из пакетов, извлекла на свет божий ярко-желтый листок похоронного свидетельства, и уверенно направилась к Петровичу, который оказался к ней ближе всех. Петрович взял у женщины листок, внимательно изучил его и повел к яме за номером 660, на владение которой и было выписано свидетельство. Женщина обернулась и махнула рукой дородным мужичкам из «Опеля». Те поспешно вытащили гроб из автобуса, легко вскинули его на могучие плечи и быстрым шагом поднесли к могиле. Потом так же наскоро бросили его на указанное Петровичем место и почти бегом поспешили к своей машине, забрались в нее и сразу же уехали.

Женщина и мужчина с пакетами стали чуть поодаль и спокойно смотрели на разверстый зев могилы.

Вадим уже вооружился своим любимым молотком с ручкой, перемотанной зеленой изоляционной лентой, и зажал в левом кулаке положенные четыре гвоздя. Рядом ждали Петрович, опершись на лопату, и Женька с Шуриком. Женька держал широкие брезентовые ленты, на которых гроб спускают в могилу.

- Заколачивать, что ли? – спросил Вадим.

- Забивайте, - равнодушно произнесла женщина.

Вадим пожал плечами и привычно вогнал гвозди в крышку гроба. Женька умело и быстро просунул с помощью Шурика ленты под днище, и через несколько минут все было кончено. Петрович взял у женщины цветы и простенький венок, который обнаружился в одном из пакетов, и стал прилаживать эти нехитрые украшения на свежей могиле. Вадим пошел за оплатой. А Женька стоял и думал, кем же был тот человек, которого только что без всяких церемоний и сожалений они предали земле. Подобные погребения случались, и не так чтобы редко, но их кощунственная простота не переставала изумлять и тревожить Женьку. Как-то не по себе становилось когда он задумывался над тем, как бы отнесся если бы его самого зарыли в дешевом ящике и не пролили ни одной слезинки. Телу, конечно, все равно, его участь определена, а вот что касается души… Не испытывает ли они все муки ада, созерцая сверху как ее прежнее вместилище хоронят почти по-собачьи? Что люди вообще могут знать о душе?

Над головой громко каркнула ворона. Женька почувствовал, как по лицу скользнула тень от птичьих крыльев. Вороны всегда остаются, даже когда люди уходят. Остаются, чтобы ждать и сторожить, вырисовываясь на фоне ночи силуэтами темнее самой тьмы.

Женька уже не раз задавался вопросом: «А не являются ли эти зловещие птицы воплощением неприкаянных душ?» Тогда чего они ждут здесь, к чему стремятся? Женьку пробрала дрожь, несмотря на зной, а по оголенной грудь и плечам забегали мелкие противные мурашки. Но все это составляло его трудовые будни и потому долго думать и переживать не приходилось.

Дальше все был как обычно: земля, лопаты, гвозди, брезентовые ленты и тяжесть спускаемого в могилу гроба на плече. И так продолжалось до тех пор, пока Женька не испытал настоящий шок.

Произошло это вскоре после полудня. Бригада как раз закончила свой нехитрый обед на газете. Женька пошел выбрасывать мусор, оставшийся после обеда, когда сквозь солнечные блики увидел очередной приближающийся автобус-катафалк. Он привычно ускорил шаг, чтобы успеть занять свое место. Остальные тоже увидели новую процессию и встречали ее в полной боевой готовности.

На подъездную аллею свернули сразу три автобуса и две легковушки. Повалил народ, нагруженный разноцветными пышными венками и огромными букетами, в основном из алых роз. Женька отметил про себя, что такого обилия прощавшихся и такого моря венков и цветов он не видел ни разу. Его сразу пробрало любопытство. Кого могли столь пышно и почетно хоронить? Не иначе какую-нибудь городскую знаменитость. Другие тоже заинтересовались. Вадим, глядя на высыпающих из автобусов и машин людей, восхищенно присвистнул.

- Вот это я понимаю! Вот это похороны! Не чета тем, что были с утра. Да и заплатят эти, скорее всего, побольше! Интересно, кто у них помер?

- Сейчас узнаем, - ответил ему Петрович.

Вадим пошел навстречу процессии, чтобы проверить свидетельство и показать место захоронения. Желтый листок оказался в руках молодого красивого мужчины. Его точеное лицо было омрачено темной маской глубокой печали, а большие синие глаза были тусклыми и отрешенными. Одет он был в дорогой черный костюм, черную шелковую рубашку, но сидело это на нем как-то небрежно, словно он одевался не для того, чтобы выглядеть прилично, а лишь стремясь скрыть наготу. Под руку мужчину держала пожилая женщина, лицо которой было закрыто густой черной вуалью. Она сжимала в свободной руке огромную корзину, в которой полыхало не меньше сотни роз. Сжимала так, что костяшки пальцев побелели и заострились.

«Самые близкие родственники», - решил Женька.

Когда Вадим протянул руку за желтой бумажкой, мужчина в черном, казалось, этого даже не заметил. По крайней мере он не сделал ожидаемого ответного жеста. Его рука, сжимающая листок, осталась там же где и была – плетью висела вдоль бедра – и Вадиму пришлось слегка нагнуться, чтобы завладеть свидетельством.

Вадим взглянул на указанный в листке номер и повел процессию к месту за номером 666.

Женька весь напрягся. Он с утра гадал, кому ж это «повезет» лежать в могиле с таким оптимистичным номером. Вот сейчас это и предстояло узнать.

Из катафалка, тем временем, вытащили гроб. Он был обит бархатом, цвет которого почти не отличался от роз, которые в огромном количестве привезли люди. Четверо молодых людей, одетых в строгие черные костюмы, словно сошедшие со страниц модных мужских журналов, медленно понесли гроб к могиле. За ними двинулась оставшаяся весьма многочисленная толпа. Женька отметил, что кроме женщины под вуалью, практически все были молодыми - от двадцати до сорока. Никто не плакал, но лица всех дышали скорбью и осознанием невосполнимости утраты.

Кто лежал в гробу Женька пока не разглядел – слишком высоки были стенки. Но когда гроб опустили на землю и люди обступили его плотным кольцом, он заглянул внутрь и почувствовал, что теряет сознание. Ноги вмиг стали ватными, голова налилась свинцом, а глаза застлала мутная пелена. Женька чуть было не свалился в 666-ю, которую совсем недавно собственноручно выкопал на пару с Петровичем.

В гробу, в окружении алых искусственных роз, лежала девушка, о встрече с которой он мечтал со вчерашнего утра. Ошибки быть не могло – это она. Голову ее, вопреки христианскому обычаю, не покрыли платком, и густая огненная копна волос, рассыпанных по подушке, ослепительно сияла в лучах безжалостного солнца. Красивые черты лица заострились, и от этого девушка казалась еще прекраснее. Она словно спала, умиротворенно и спокойно, позабыв о том, что надо будет когда-то проснуться.

Женька как в бреду смотрел и смотрел на лежащее в алом гробу мертвое прелестное создание. Он не чувствовал ничего, кроме холода в груди. Не мог понять где он, кто он и как ему дальше быть. Еще вчера все его существо трепетало при мысли о случайной встрече с девушкой, которую он подсознательно наделил всеми чертами ангельской чистоты, а сегодня все надежды рассыпались в прах. И через несколько мгновений Женьке предстоит собственноручно забросать землей и сокрыть от солнечного света свою мечту. Раз и навсегда. Скоро они похоронят ангела в могиле под дьявольским номером.

Где-то на пределе слышимости Вадим как будто привычно произнес фразу: «Можете попрощаться». Сквозь туман Женька видел смутные тени людей, которые один за другим подходили и склонялись над гробом. Ему хотелось закричать, чтобы они не смели дотрагиваться до нее, разогнать их всех и побыть у гроба одному, чтобы вдоволь налюбоваться ею и подумать. Но он словно прирос к месту, обратился в безмолвный камень, потерявший чувства и стремления.

Женька очнулся, когда тяжелый молоток Вадима застучал, заколачивая крышку. Женька бросился к нему, схватил за руку и громко заорал: «Нет! Не надо!» Вадим отшатнулся и недоуменно уставился на Женьку. А тот как полоумный озирался по сторонам, полными ненависти и боли глазами оглядывая застывшую от неожиданности толпу.

- Жень, ты чего? – Вадим схватил Женьку за руку и почувствовал, жар его тела и горячечную дрожь. – Успокойся! Иди в вагончик, посиди в тенечке, передохни. Мы с мужиками здесь сами закончим.

- Не надо! – продолжал твердить Женька, - не надо, прошу тебя! Это не правильно! Не честно! Нет!

В толпе скорбящих громко навзрыд заплакала девушка, многие отвлеклись на то, чтобы ее утешить. Красивый мужчина в черном костюме, который поразил всех своей отрешенностью, этим плачем был выведен из ступора. Он властно и твердо бросил, обращаясь, по-видимому, к Вадиму:

- Приведите в чувства вашего парня! Он и так уже испортил похороны моей невесты! Успокойте его или пусть убирается! И давайте, наконец, со всем этим покончим.

- Невесты? – прошептал Женька. Ему до сих пор и в голову не приходило, что теперь уже мертвая красавица может быть не свободна. – Так она ваша невеста?

- Была ею. Теперь ее нет. Да и какое это может иметь для тебя значение, - сухо ответил мужчина. Его полусонное отрешенное состояние сменилось теперь раздражением и нетерпением. Он хотел быстрее покончить со всем и остаться, наконец, наедине со своим горем. Все эти венки, цветы, прощания и слезы казались ему ненастоящими, словно дрожащая над раскаленной поверхностью асфальта иллюзия текущей воды.

- Вы правы. Теперь уже никакого.

Женька повернулся, отошел и сел в отдалении прямо на землю. Когда вновь застучал беспощадный молоток Вадима, на глаза навернулись слезы, горячие и едкие, будто расплавленный металл. А когда Петрович и Шурик спустили алый гроб в могилу, и люди принялись бросать туда горсти земли, слезы покатились по загорелым щекам скорбящего могильщика, оставляя на них извилистый блестящий след.

Через три минуты на месте 666-й высилась роскошная груда цветов и венков. Толпа потянулась к автобусам, а молодой мужчина и его пожилая спутница под вуалью остались стоять около могилы. Женщина, по-видимому, беззвучно плакала, потому что белая рука с длинными не накрашенными ногтями то и дело ныряла под вуаль.

Женька не хотел смотреть на них, но не мог заставить себя отвернуться. Он почувствовал укол ревности к этому расфранченному красавцу. Понимал, что чувство это нельзя назвать иначе как глупостью, но ничего не мог поделать. Слишком часто в последнее время Женька оказывался не властен над своими чувствами и эмоциями, и это его тревожило. Он не знал причину, но видел и ощущал ее следствие в полной мере. И уже в который раз в голове пронеслась шальная мысль: «А не схожу ли я с ума?»

«А если и схожу, что с того? Не так уж плохо быть сумасшедшим в этом безумном мире. Меньше думаешь, не порабощен реальностью, не отвечаешь за свои действия ни перед кем, кроме Господа Бога. Это ли не рай на земле?»

Вадим тихо подошел и стал рядом с Женькой. Они несколько минут молча наблюдали за задержавшейся у могилы №666 парой. Когда мужчина и женщина медленно пошли к машине, Вадим сказал:

- И что это на тебя нашло? Ты меня, признаюсь, напугал до черта.

- Сам не знаю, - признался Женька и не покривил душой. Он действительно не знал.

- Ты это…Иди домой. Мы здесь сами справимся, - предложил Вадим.

- Да ну. Я в порядке. Сейчас посижу пару минут, передохну и буду вновь в строю.

- Это все жара, - посетовал Вадим. – У меня у самого мозги плавятся. Иди-иди, я тебя отпускаю.

- Ладно. Наверное ты прав. Поеду домой, поругаюсь с теткой, отведу душу, остыну.

- Ну насчет поругаться, ты лучше воздержись! Тебе надо расслабиться и успокоиться. Запрись в комнате и ложись спать. А завтра, если почувствуешь себя лучше, приходи, если же нет, отдыхай дальше. Мне бы не хотелось повторения сегодняшнего.

- Вас понял, – ответил Женька. – Когда приступить к выполнению приказа?

- Немедленно! Давай, иди переодевайся и вперед! - Вадим помог Женьке подняться с земли и взяв его за плечо, повел парня к вагончику.

Женька и сам уже решил, что неплохо было бы уехать с кладбища. Не обязательно домой, а хотя бы так, выехать за его пределы, вдохнуть чистого легкого воздуха извне. Вадим довел Женьку до вагончика и остался снаружи. Когда Женька, переодевшись, вышел, Вадим все еще стоял около лесенки и курил.

- Готов? – спросил он Женьку. – Ты, парень, будь осторожнее, не принимай все близко к сердцу, а то так ведь не далеко и умом тронуться.

- Да знаю я, Вадик. И стараюсь не пускать дурные мысли глубоко в голову, но порой они там оказываются помимо моей воли.

- Есть такое дело, - Вадим отбросил окурок и протянул Женьке руку. – Ну давай, орел, лети. Отдыхай и не переживай. А если не получится, то возьми и напейся до беспамятства. Знаешь, мне, помнится, помогало, особенно после отсидки. Бывало выжру бутылку водки, и отключусь. Проснусь утром где-нибудь под кустом. Голова раскалывается, желудок протестует, изо рта вонища, что мухи дохнут, зато при таком состоянии ни о чем другом думать уже нельзя. Ну это я тебе так говорю, по опыту. Не подумай, что пропагандирую пьянство… Просто к слову пришлось. Ну пока!

- Пока! – Женька еще раз пожал протянутую ему ладонь и пошел к машине.

Отходя он увидел, что остальные мужики собрались в кучу у 666-й и обеспокоено смотрят на него. Женька коротко махнул им и поспешил сесть в машину и отъехать.

Он хотел было поехать домой, но, миновав ворота кладбища и проехав пару километров по шоссе в сторону города, понял, что не может уехать. Нога сама вдавила педаль тормоза в пол. Женька сидел за рулем, крепко сжимая его, и чувствовал, что просто обливается потом. По спине, между лопатками, струился целый Ниагарский водопад. Перед глазами стоял образ рыжеволосой девушки. Она виделась ему то лежащей в гробу, в окружении алых роз, то живой и танцующей, как в недавнем сне. Потом в памяти всплыло видение жуткого черного существа, в которое превратилась девушка из сна, и Женьку пробрал озноб.

Он чувствовал себя очень странно. Словно его личность перестала быть цельной и внезапно распалась на несколько независимых слоев. И на каждом из этих слоев появился новый Женька, который мог мыслить и действовать так, как никогда не мог и не хотел прежний.

Он равнодушно смотрел на проносящиеся мимо автомобили и продолжал до боли сжимать рулевое колесо. Мир вокруг казался чужим, незнакомым и враждебным как никогда прежде.

Женька закрыл глаза и откинулся на спинку сидения. Перед внутренним взором вновь поплыли призрачные портреты незнакомой красавицы. Сердце гулко билось в груди, и его толчки отдавались в висках, словно гипнотизируя разум и отгоняя все мысли.

«Увидел ее всего два раза, если не считать сна, – думал Женька. – И один раз, из этих двух, она была мертва. Конечно нет причин думать, что встреться она мне когда-нибудь, мы были бы вместе. У нее был жених, множество друзей. Жизнь без забот и хлопот. Не стала бы она менять все это на любовь небогатого могильщика, живущего в обществе тетки-алкоголика. Но я бы мог, хоть изредка, видеть ее. Любоваться сиянием волос и блеском глаз. Услышал бы ее голос. Утонул бы в обаянии улыбки».

Тяжелый вздох вырвался из его груди и прозвучал так громко, что Женька невольно вздрогнул. Глаза сами собой раскрылись и взгляд уперся в пластмассовый скелет под зеркалом. Бутафорский череп скалил зубы в устрашающей гримасе. Косточки конечностей еще покачивались, растревоженные Женькиным дыханием. Глядя на этот искусственный остов, Женька вдруг осознал, что очень скоро там, в могиле, девушка его мечты постепенно превратится в подобный скелет, твердый, холодный и жуткий. И его охватила печаль. Он понял, что просто не в силах принять и смириться с мыслью, что никогда впредь не встретит на своем жизненном пути ничего подобного. Мечта рассыпалась в прах, обращалась из горящего пожара в хрупкие угольки, которые упорно не хотели остывать. Женька возненавидел прошлое за то, что оно подарило ему это проклятие мечты, злился на настоящее, которое эту мечту у него отняло и безжалостно растоптало, и презирал будущее за его кажущуюся пустоту и бессмысленность.

«Увидеть ее еще хотя бы раз – я бы жизнь за это отдал! Отдал бы не задумываясь и нисколько не сожалея» - эта мысль плотно засела в мозгу, и как Женька не старался отогнать ее, никак не хотела сдавать позиций. Она крутилась в голове, как фраза на запиленной пластинке, раздражая, огорчая и пугая.

Он долго сидел за рулем своей машины, оставаясь во власти этой мысли. Несколько раз он заводил мотор и хотел ехать, то обратно на кладбище, то вперед по шоссе к городу и домой. Но так и не тронулся с места. Так продолжалось довольно долго. Как долго – Женька не смог бы сказать – он полностью утратил ощущение времени.

В очередной раз включив зажигание и тут же выключив его, Женька наконец сорвался. Все накопившееся за день напряжение с силой выплеснулось из него. Из груди его вырвался крик, поначалу пронзительный и громкий, но быстро перешедший в звериное рычание, он оторвал от зеркала скелет и разорвав его на составляющие швырнул в ветровое стекло. Косточки звонко стукнули и рассыпались, усыпав приборную панель, пол машины и Женькины колени. Он принялся стряхивать их с себя, дергаясь, словно хотел сбить с себя разгорающееся пламя. Потом в ярости принялся молотить сжатыми кулаками по рулю и дверце «Копейки», обливаясь слезами бессилия и до крови раздирая костяшки пальцев. Водители проезжающих мимо машин беспокойно поглядывали в его сторону и прибавляли скорость.

Наконец, выплеснув хоть какую то часть накопившегося негатива, Женька обессилено упал на руль. Какое-то время его продолжала сотрясать мелкая дрожь, но потом она унялась, и Женька не заметил как уснул. Беспокойно и чутко, часто вздрагивая и что-то бормоча, но все же уснул.

Когда он проснулся – заходящее солнце светило сквозь ветровое стекло прямо ему в глаза. Закат полыхал алым заревом, напомнившим своим ярким цветом погребальные розы. Женька поморщился, разогнув затекшую от сна в неудобной позе спину. Шею пронзила игла боли, но тут же отступила. Правая рука, на которой, собственно и покоилась все это время его голова превратилась в бесчувственный кусок мяса. Женька принялся разминать сомлевшие мышцы пальцами левой руки, пока вместе с покалыванием и противным ощущением бегающих мурашек к предплечью не вернулась былая чувствительность.

Он осмотрел израненные кисти, которые в пароксизме безумия ободрал о рулевое колесо и обшивку двери. На костяшках пальцев кое-где виднелись кровавые ссадины, ноготь на правом указательном пальце был надломлен и оторван от мяса, и саднил невыносимо. Женька сунул этот палец в рот, стремясь хоть немного унять противную дергающую боль. Слюна освежила ранку, но болеть та отнюдь не перестала. Женька открыл дверцу и выбрался на нагретый солнцем, медленно остывающий асфальт шоссе. Сейчас машин на нем не было ни с одной ни с другой стороны. Женька несколько раз обошел кругом своей «Копейки», разминая ноги и ожесточенно размахивая правой рукой, разгоняя противную боль в надорванном ногте.

Потом остановился, присел на капот и подставил лицо последнему свету уходящего дня. Дня, который не принес ему ничего, кроме боли и разочарования. Слева от него простирался пустырь, в дальнем конце которого располагался уродливый остов недостроенного кирпичного здания. Пустые черные провалы окон, казалось, наблюдали за одиноким парнем, расположившимся на серой ленте шоссе. Справа дорогу ограничивала замусоренная посадка, за которой простиралось кукурузное поле. Впереди маячили скромные дачные домики и серый шиферный забор склада пиломатериалов. И нигде не было ни души, словно мир вымер за те несколько часов, которые Женька провел в беспокойной пучине сна. А над всем этим равнодушно догорал закат. И время бежало и бежало вперед, словно уходящая в песок вода. И никому и ничему не было дела до маленького человека, который терзался противоречивыми и страшными мыслями, глядя на будоражившее воспоминания пурпурное зарево.

Именно в этот момент созрело в голове у Женьки жуткое решение. Он уже знал, что не сегодня-завтра поедет на кладбище и раскопает 666-ю, чтобы всего лишь увидеть тело той, которая для него стала средоточием всех мыслей и желаний. Он вытащит гроб из могилы, откроет его, а потом… Что будет потом, он не знал. Да и не хотел знать. «Потом» перестало существовать, превратившись в бессмысленное слово из пяти букв. Одно решение - одна цель. Каковы будут последствия – абсолютно все равно.

Женька услышал звук мотора. Сзади приближался огромный грузовик, один из монстров, на которых дальнобойщики перевозят тяжелые грузы из города в город. Женька слез с капота, обежал машину и поспешно влез на заднее сидение. Забрался на него с ногами, дрожащей рукой захлопнул за собой дверцу, опустил предохранитель, и свернулся калачиком на грубой холщовой обивке.

Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь, хоть мельком, увидел его. Женьке казалось, что любой случайный человек, с первого взгляда сейчас способен понять его намерения - разгадать, осудить и, повинуясь естественному порыву, попытаться предотвратить.

Грузовик с ревом пронесся мимо, подняв облака придорожной пыли и окутав Женькину машину клубами маслянистого дизельного выхлопа. Женька сжался как тугая пружина, нервы звенели от напряжения, поперек горла стоял шершавый тяжелый комок, а глаза щипало от навернувшихся слез.

«Господи, что же со мной происходит? – думал Женька, - Почему я не могу совладать с собой, заставить обстоятельства подчиниться себе, а не дрожать, словно заяц, повинуясь этим обстоятельствам».

Ему было стыдно за себя. Он понимал, что со стороны выглядит таким же жалким и ничтожным, какой вчера виделась ему тетка, ползающая по полу в месиве пива, крови и осколков битого стекла. Вчера он торжествовал над ее падением, а сегодня сам прячется от случайных взглядов и от нервного напряжения готов разрыдаться в любую минуту.

- Возьми себя в руки, черт побери! – закричал Женька! Его сотрясала мелкая истерическая дрожь, на щеках выступили пятна лихорадочного румянца. – Возьми!.. Себя!.. В руки!.. – четко разделяя слова и пытаясь придать голосу твердость произнес он.

Предательская дрожь не унималась, дыхание оставалось тяжелым и прерывистым, как у загнанной собаки.

- Черт! Черт! Черт! – Женька принялся колотить сжатыми кулаками по спинке переднего сидения. Зацепился надорванным ногтем и заорал от резкой боли. Эта боль не отрезвила а лишь разозлила его. Он как сумасшедший продолжал осыпать ударами сжатых кулаков все вокруг, непрерывно крича и ругаясь. Потом схватился за обивку сидения и начал рвать ее. Когда руки показали свою небольшую эффективность в этом деле, в ход пошли зубы. К счастью ощущение пыльных ворсистых ниток во рту быстро привело Женьку в чувство. Он сел, поджав под себя ноги и обхватив склоненную на грудь голову руками. Он плакал от бессильной ярости, от ощущения безысходности и тщетности всех своих усилий, и от невозможности повернуть время вспять и что-либо изменить в своем прошлом, а, следовательно, и настоящем.

Между тем, солнце уже окончательно скрылось за горизонтом. Закат догорал. Бархатистые летние сумерки сгущались, принося с собой божественную прохладу. В придорожной траве звонко застрекотали цикады, приветствуя надвигающуюся ночь.

Женька понял, что пора уж на что-то решиться, если он не хочет заночевать прямо здесь, в чистом поле. Он вылез из машины и огляделся. С одной стороны вдалеке его манили спокойные теплые огни засыпающего города, а с другой убегала в темноту черная лента шоссе, изредка озаряемая неверным дрожащим светом фар проезжающих автомобилей.

В душе Женька чувствовал все то же ужасное раздвоение и неопределенность. Ни одна из его предполагаемых сущностей никак не могла одержать победу. Мечущийся воспаленный мозг не определился, какую команду отдать телу, ставшему вдруг чужим, далеким и ненужным.

Плюнуть на все и поехать в сторону темноты, на кладбище, мешал годами укоренившийся страх ответственности, возможности осуждения и поругания со стороны общества. Он еще подавал признаки жизни, нашептывая тоненьким голоском умирающего ребенка свои «не делай», «не думай» и «что же после этого будет». Но по мере того, как секунды складывались в минуты, голос того, что удерживает человека в рамках цивилизованности, того, что не позволяет воплощать животные первобытные желания, дабы не быть изгнанным из стада, зовущегося обществом, затихал. Этому «умирающему ребенку» будто положили на лицо подушку и все сильнее прижимали ее, чтобы не увидеть последнего предсмертного лица обреченного.

Мимо Женьки проносились машины, везущие своих пассажиров, обремененных каждый своими демонами в голове. И никому из них было невдомек, какая тяжелая борьба происходит в душе и разуме высокого брюнета, устало опершегося о боковую дверцу грязно-белой «Копейки». Эгоизм человеческий – самое сильное из вех чувств. Ему подчиняется все: любовь, ненависть, боль, похоть. Даже милосердие при ближайшем рассмотрении всегда пускает ростки из пучины эгоизма. А ведь остановись сейчас хоть кто-нибудь рядом с Женькой, спроси у него банальное «Вам помочь?», и он с благодарностью уцепился бы за эту маленькую крупицу, способную разогнать сгустившиеся над головой свинцовые тучи безумия. Любой из проезжающих мог стать спасителем! Но… Эгоизм и порожденное им равнодушие ко всему, не имеющему отношения к собственному «Я», гнали людей дальше. А Женька все стоял и смотрел на зажигающиеся в небе звезды, вдыхал холоднеющий воздух, пропитанный выхлопными газами, слушал трели цикад, и все меньше оставалось у него сомнений насчет дальнейших действий.

Вспышка эмоций, произошедшая не так давно, принесла мощную разрядку, дав выход ненужной энергии. И теперь Женька постепенно приходил в согласие с самим собой, начинал понимать, чего на самом деле хочет. Исчезала та раздвоенность, которая так его пугала, уступая место твердой уверенности в своей правоте.

И над всем этим равнодушно зажигались звезды, глумливо подмигивая своими серебристыми глазами.