Вместо эпиграфа:

Какое сообщество без обзоров? Точно не третьестороннее, точно не наше монетное. Хочется ткнуть Вас, милый читатель, носом/взглядом/на выбор в разнородную смесь стихотворений, на обсуждение которых я Вас провоцирую. Этот обзор представит стихотворения в препарированном виде. Вы же вольны разрезать еще пару строк, покопаться во внутренних построениях, поискать новые смыслы или, не читая моих комментариев, насладиться последствиями вдохновения авторов.Второе творение выступает в номинации «Пойми меня как хочешь», с любезного позволения автора.

Lignum Vitae
Песня бесполезного человека
В глаза бросается необычная форма: строгое чередование тире-точка. Длинная прозо-строка, короткие выбросы слов в следующих пяти строках. Вот такой четкий песенный ритм. Все это крупная форма повтора, без телескопа очевидная. Если уменьшить масштаб, заметны станут удвоенные слова: выражают, зло, даром, упругое, без, и даже тройное за. Понятно, что это не заикание лирического героя, а обычное усиление, однако, разбросанные равномерно по всему тексту, повторы создают ощущение однородности. Включим слух: на этом уровне стихотворение прошито нитками созвучий. Возьмите любую фразу: слова в ней непременно перекликаются одинаковыми фонемами и часто – слогами.
«стратега дёргают уголки губ…», «упругое в упругом соусе вприсядку…», «читать больше нечего чёрное…»
Если не выговариваете какую-то букву, лучше не беритесь за чтение этого стихотворения, обязательно увязнете в какой-нибудь строке. Вышесказанное – о форме, которая не только соответствует песне, но и организует текст в неразрывный поток, переливающийся аллитерациями.

Мой вариант понимания (пересказ ассоциаций):
Вечер, желтые окна дают ощущение радости, заставляют улыбнуться. А над окнами – темное небо, в мыслях – полет, по прямой, чем дальше, тем свободнее. Смена кадра. Улица. Хочется чего-нибудь надежного в кармане, вокруг много незнакомых людей. Интересно, сколько – знакомых? Можно ходить с кисточкой и на лбу ставить отметку всем, кто со мной поздоровается, и тогда – посчитать точно. А в целом так и тянет сказать: Не крадите. Ведь не убивайте – бесполезно. Мир – комната с защелкой занято-свободно. Так вот – занято. Все пошагово переходят от зла к злу, лишь увеличивая порядок точности. Смягчать собой удары? Дайте людям хлеба и зрелищ, может, воевать перестанут. «Половина меня равна четверти. Рука – сувенир с отрицательным ценником.» 1+1=2. И хорошо бы, но без вариантов. Смена кадра. «Женщина выгуливает девочку». Я останавливаюсь и смотрю, хоть и времени нет, сыро и холодно. Смена кадра. Страшная картина: по утрам не светлеет, вокруг много сущностей, но нет чего-то главного, все – второстепенное. Взгляд наверх - под ноги.

Третье произведение будет интересно художникам. Читайте скорее, пока карандаш не зарисовал.

Мизинчиковый Шивозвоныш
Карандаш рисует белым
Нарисованный белым вольный стих, превращающий карандаш в основную тему ночных кошмаров. Время в этом стихотворении выписывает причудливые зигзаги. Начало – воспоминания лирического героя: вот он берется за карандаш, и все меняется. Линия – и он мертв? Но после двух точек лирический герой рождается, снова берет в руки карандаш, снова теряет контроль. Так мы, обретая жизнь, мгновенно перестаем владеть ей. Впрочем, думайте сами, о чем это произведение.Ритмически стихотворение напоминает рисование на краю листа: то и дело срывается рука в пустоту. Первые четыре строки – причитание с двумя ударениями на каждую. В четвертой до края меньше миллиметра, и вот – срыв:
«…нарисую сейчас что-то
и всё изменится…»
Интересно использование линий в стихотворении, они не простое украшательство или оформительство, они – часть действия, они – реплики второго героя.

С точки зрения звука стихотворение не тормозит восприятие на удачных аллитерациях, равно как и на неудачных: их нет. Из метафор – разве что белый покойник, но автор не указывает, кого он имеет в виду. Используется многократный повтор «рисует» и «карандаш», вбивая в голову весь ужас этого действия. На фоне предельно простых фраз, выступает сильное эмоциональное наполнение, оставшееся где-то за кадром, в связях строк, в многоточиях…
А карандаш вполне одушевлен, рисует сам по себе.

Продолжая тему изобразительного искусства, представляю Вам, надеюсь, не уснувший, читатель, двухцветное стихотворение:

glooMy
Стихи под запретом
Это стихотворение невозможно пересказать, его можно только рисовать. Мастерски автор перемешивает буквы. Фокусное расстояние меняется, картинка становится четче. Большие красные и черные части дробятся, перемешиваются, выстраиваются. Если все же попробовать пересказать, выйдет примерно следующее: лирический герой берет в заложники самого себя, решает свою же судьбу, договаривается о выкупе; сознание замутнено усталостью и болью.Текст четко структурирован: рифмы построены попарно, равномерно вкраплены в полотно строк. Возможно, кого-то смутит их глагольность, но ведь это определяет динамику стихотворения. Кроме явных рифм, стихотворение связано созвучиями: украсть-спасти, трубку-убить, зарезать-раздавить, взгляд в угол, диагноз-указ. Стройности и стремительности добавляет рефрен красный-черный.

Удачный образ вырезанных из газет и журналов букв мгновенно вводит читателя в атмосферу похищений, преступлений, анонимности. Только последние две строки переворачивают понимание текста и переводят его, скорее в изучение больного сознания лирического героя. Интересно расчленение усталости в у-с-т-а-л-о-с-т-ь, хотя, казалось бы, совсем простыми средствами получено. А какой эффект: и растянутость во времени, в теле лирического героя, в осознании каждой капли этой усталости, и словно составленность из все тех же вырезанных букв.

Легче понимается в уставшем состоянии.

В свете болезненности предыдущего лирического героя логично будет смотреться стихотворение.

YakovBorodin
L'hopital-всраль
Произведение поразило меня разнообразием возрастов лирического героя, хотя и не остается сомнений, что это один и тот же человек, почти в один и тот же момент времени. Начинается стихотворение с тихой и темной больничной ночи, знаете, когда часы и лампа в коридоре. Здесь же аллитерации с – тишина и т – стук часов, который, кстати, танцует – очень меткое сравнение, если долго вслушиваться, он действительно перестает быть однородным. Лирический герой – связан, разбит. Он призывает прошлое, словно будущего нет, словно все прожито, поэтому оценка возраста – старость. Но тут же – бунт: лир.гер. рвется на свободу и с каждым словом становится моложе в глазах читателя, все же оставаясь взрослым, укрощенным. Вдруг – новый рывок, не просто протест, а потрясающий контраст: от «Иссохло волос моих сено» к «Трусишки вы!». Детское же, детское! Ведь это дети так воспринимают действительность. Ставят ультиматумы на уровне «играю – не играю»; заявляют «Вы простые трусы!»: от недостатка подходящих эпитетов употребляют «простые», но, тем не менее, осознают, что эпитет – штука сильная. А после – снова юношеская горячность, лозунги, крики. И переход, такой логичный переход к доверительному тону: «Да поймите…», когда не следует желаемой реакции. Последние шесть строк остаются в памяти, они просты, но настолько точны, что идеально передают состояние лирического героя.

Интересные приемы: в тексте все показано через восприятие одного человека (нет, это не является интересным приемом). Однако, удерживающие кто-то рисуются вполне определенно, их голоса слышны, инверсия «Не все еще трещины зажили» задает увещевательную интонацию. А разрыв капель-ницей словно показывает момент включения капельницы.

За эмоциями в первые -цать прочтений сложно разглядывать форму, а после –цатого уже и не хочется. Но, раз читается в бесстолкновительном режиме, значит форма соответствует содержанию. Психологизм и нерв.

Я все ждала, когда следующий автор выдаст что-нибудь разэтакое, и вот вам, пожалуйста, весеннее обновление:

otlip
Обновление
Первая часть стихотворения (вертикальная) – часть смерти: труха и трупы, глазные яблоки в копоти, словно сгоревший космонавт. Чем его оживить? Лирический герой предлагает сердце, которое – обрубок замерших чернил (чернила – перо – письмо - слово). Можно подумать, что слово умеет оживлять. Черта. Теперь – кто-то жив, вроде тот самый космонавт, который к своей новой жизни относится нежно и трепетно, бережет ее от всяких космических тварей. Такую картинку нарисовало мне воображение.По звучанию текст интересен переходами от трупности р, гладкости л к оживляющим ж и обнадеживающим д-т – в первой части, укачивающими ш – во второй.
Из запоминающихся образов: глазные яблоки в копоти, вместо сердца обрубок замерших чернил, ребра – паучьи лапки.
Хорошо, но мало.

На этом временно – все.

Вместо эпилога

Joshua Ischiatic
смерть алфавита в тюрьме