- Ну и что ты там высматриваешь, в этом стакане?

- Истину ищу в вине.

- Там же у тебя не вино.

- Какая разница. Весь алкоголь называют вином.

- Кто называет?

- Какая разница? Поэты называют.

- Странная манера: сначала обесценить ответ, затем дать его.

- Угу, как выражение "не нужно и говорить о том, что все пропало", отпущенное после неудачного запуска ракеты.

- Разница, кстати, в том, что у тебя, по сравнению с началом беседы (и началом прошлого стакана), явно пропала охота говорить. И я догадываюсь, отчего.

- Вот ведь ищейка. Думаешь, я только заслышу знакомую волынку и представлю, как из-за пригорка появляются ребята в юбках с надутыми щеками, так бегу прочь – в укрытие?

- Если ты о нашей излюбленной теме – твоем нежелании разделять общечеловеческие сценарии – то да, я об этой самой волынке.

- Да, Шерлок, вот только ведешь ты себя по своему собственному следу, а не по моему. Мне не из-за чего бежать от этой волынки в укрытие, просто она наводит меня на те мысли, которые проговаривать с тобой – занятие довольно никчемное. От одного того, как ты ее обозначаешь, нашу "излюбленную" тему, от этого "разделять сценарии" хочется убежать в любое укрытие. Так вот я от тебя сбегаю, от тебя – рупора этой темы, а не от темы самой. Привет, ребята-волынщики! Видите, опять тут тот самый зевака в плаще и кепи, хочет обсудить особенности строения ваших бесчисленных дудочек, пока вы играете, а я вас слушаю. Ха, и часы сейчас сверяешь с самим собой, как с Ватсоном. А я, похоже, трубка или скрипка? Ну что ж, дело табак, музыки не избежать, не лишать же гения сыска его любимого досуга. Will you play upon this pipe?

- Что? Что за пайп?

- you would sound me from my lowest note...

- Я не люблю, когда ты начинаешь говорить на непонятном мне языке. Будь ты не ты, последовало бы замечание о том, что это просто неприлично.

- to the top of my compass…Охота говорить.. эта охота у меня никогда не пропадает, разве что – говорить вслух, это и правда не всегда уместно. Чем не выход – говорить вслух непонятные тебе вещи? Но раз уж ты мне сигнализируешь – рожок протрубил, собаки спущены и уже несутся в своей замедленной съемке, рассекая растянутые секунды остриями морд... сдается мне, бегут они напрасно, ведь говорить буду я, а охотиться за смыслом – ты.

- Стоп, стоп, ты запутываешь следы, за ходом этой мысли не уследить.

- Не уследить за следами? Недурной каламбур. Ты пропускаешь открытие сезона охоты говорить, только и всего. Никто еще не успел побегать и запутать следы, разве что твои собаки. Зайка в укрытии и еще не знает, что сегодня ему предстоит веселый денек. Короче, пусть твой воображаемый напарник готовит свой воображаемый черный блокнот с желтыми листами, разлинованными серым по горизонтали, и черной резинкой для страниц, как у кого там – Хэмингуэя? – в его бытность журналюшкой… Будет тебе сюжет для небольшого рассказа, да еще и с интригой (возможно, криминальной!).

- Перестань ерзать каблуком по ножке стола, там мой ботинок.

- Прости. Посмотри вон на тот портрет: шляпа, жабо, при бороде. Хитрые глаза. Как думаешь, кто это? Наверное, какой-нибудь волынщик, переодетый… неволынщиком. Интрига? Интрига. Только не интригует. Потому что мы этот портрет с тобой уже изучили, я даже могу назвать точное количество волосков в бороде хитреца. Тут если и украшают стены чем-то еще, кроме этой картины, то только шарами с мишурой и огоньками на Новый год. Одели бы хоть раз мишуру парню на шею вместо его дурацкого жабо. Ну или шары ему на уши повесили бы. А каково было бы, улизни этот парень в один прекрасный день! Только карта осталась бы висеть на фоне, вот была бы интрига…

- Давай-ка закажем еще, тебе нужно какое-то время глотать холодное, чтобы помолчать, тогда ты, может, перестанешь забрасывать меня своими беспорядочными сомнительными метафорами и немного остынешь.

- То говори, то пей и молчи. Вот и пойми тебя!

- Эй! Повторите нам то же самое. Да. И гриль на двоих. И соуса, пожалуйста, два. Одного нам вечно не хватает. Да, все верно. Из всего того словесного хлама, который на меня обрушился, я могу выделить ключевое слово: укрытие.

- Два соуса – это правильно. Мы же есть не хотели?

- Уже время ужина.

- Угу, а на ужин ужи. Твои часы сверяются с Ватсоном, с ужином, с чем еще? С тем парнем на стене? Да-да, вон они, его электронные часы, чуть ниже рамы.

- Укрытие. Ты ищешь его во всем, даже сейчас – в картине на стене, заглядываешь за предмет. У тебя на каждом шагу укрытия. Ты можешь заниматься чем угодно – работать, беседовать с продавцом костюмов, дизайнером мебели – и не переставая выискивать лазейку в укрытие от реальных занятий и мест. Зачем тебе это? У тебя ведь всего в жизни вроде как хватает. А твои лазейки и укрытия не имеют никакого смысла, в них нет правды, нет… нет жизни!

- Ты же не веришь во все эти штучки, загробную жизнь, закартинную жизнь, и ты говоришь мне, что в чем-то жизни может не быть. Значит, в зажизнь ты не веришь, а в нежизнь – веришь? Парадоксально, не находишь?

- Не нахожу. Там, где нет жизни, нет и ничего другого.

- Об этом тебе лучше потолковать с господином в клетчатых панталонах. Он, как и я, любит всякие лазейки, метафоры, предложит тебе понаблюдать восход и заход топора... В общем, о не волнующем тебя предмете он знает побольше моего. Не надо принимать такой недоуменный вид, не переживай, я возвращаюсь к нашему разговору. Нельзя сказать, что без лазеек все теряет для меня смысл. Но и не скажешь, что все имеет смысл без них. Второй закон диалектики знаешь? Он таков: мир без лазеек не мир, но и лазейки без мира не лазейки. Тебя так раздражает мой ворох метафор, а что есть метафора, если не лазейка из протоптанного тоннеля здравого смысла, в котором столько народу расхаживает каждый день, сколько проезжает в любом столичном метрополитене... за год? Из смысла, в котором уже нечем дышать, в особенное, твое собственное укрытие, где воздух чист, как шерстка на охвостье архаров! Книжки, кстати, есть не что иное, как путешествие по чужим укрытиям. В самом раннем детстве книжка рассказала мне о том, что в мире есть вещи, которых в мире нет, но до которых можно добраться. И что чем больше человек знает о мире, тем больше таких вещей становятся ему доступны. И что есть настоящие книжники, которые передают знания о лазейках, и есть шарлатаны, и их лазейки никуда не ведут, они как ловушки для зайки, их нужно обходить стороной.

- Поэтому я и не понимаю твоей страсти к книгам. Потому что это страсть не к историческим или научным книгам, а к фиктивным.

- Fiction! Да ты, похоже, понимаешь мой инглиш.

- Не понимаю и не пойму, даже будь мне понятен смысл твоих английских слов. Для тебя жизни не бывает без фантазии. Я не против фантазий, но ни к чему приравнивать их по значению к действительности, придавать им равноценный смысл. А ты делаешь именно это, лелея свои укрытия. Зачем куда-то прятаться? Оглядись, ты всегда в укрытии. Как я, как любой человек. У каждого есть пространство, которое огорожено воспоминаниями детства, опытом отрочества, ошибками юности, трудностями зрелости и так далее. Укреплено, допустим, аттестатами, дипломами и должностью, держится работой. Это пространство – укрытие от остальных, а его границы – это пределы личности, личной обособленности, разве их недостаточно?

- Ммм, гриль принесли!

- Не перебивай, а.

- Давай я буду перебивать аппетит, а тебя не буду.

- Ну и как, как к этому привыкнуть? Ты не воспринимаешь меня всерьез.

- Я поддразниваю тебя, чтобы сбавить обороты твоей серьезности. Но у меня, увы, ничего не выходит. Ешь давай.

- Есть более широкие границы личного, есть семья. Это крепость для личности…

- Ага, второе укрытие!

- …сначала семья – это родители, потом – твой человек и твои дети. В этом очевиден смысл – в создании личного пространства, в создании жизни, какой живут все люди во все времена. Каждая жизнь индивидуальна, хоть изначально база для отгорожения у всех одинаковая, она как… как костяк жизненного сценария… на работе сказали бы – рыбы договора.

- Ну, приплыли к рыбе договора. Нет уж, сегодня не четверг, и мы не в рыбном. Ты запинаешься, потому что не ешь. Смотри, сейчас от этой бараньей ножки я оставлю один костяк сценария.

- Да ем я, ем… Если хочешь, каждый наращивает свое особенное мясо на скелет, который у всех примерно одинаков. В этом смысл: воплотиться, чтобы продолжить воплощение и уйти, освободить место для жизни другим. Самая главная книга – какая? Библия! И там сказано о старом почтенном и праведном человеке: он умер, наполненный жизнью.

- Мяса я больше не хочу. А ты меня удивляешь. Главная фиктивная книга! Хотя меня всегда одолевали сомнения по поводу твоей девственной неначитанности. Мне кажется, ты иногда просто включаешь незнайку, чтоб не опростоволоситься передо мной и не обнаружить постыдную для тебя осведомленность в сфере фиктивных книжек. Умер, наполненный жизнью? Сейчас мы с тобой наполнены смертью каких-то зверушек – и разве не довольны?

- Так невозможно разговаривать, в тебе нет ни капли серьезности.

- Дай-ка твой соус, а то у меня ни капли соуса не осталось. Не понимаю, чего ты от меня добиваешься. Признания простой истины, что жизнь без вывихов фантазии здоровее? Или, по крайней мере, ничуть не хуже, чем с вывихами? Что нужно выполнять сценарий, строго следуя ему и не отвлекаясь на несущественные вещи, которые, в твоем понимании, и вовсе не существуют?

- Я хочу только сказать, что ты стараешься лелеять и холить свою отъединенность, неодинаковость, побеги в фантазии, а кому все это нужно, кроме тебя? Это эгоизм, если не сказать, что просто глупость. По радио недавно между музыкой и рекламой сказали: "Скромность красит человека, только вот о таком человеке вряд ли кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь узнает". Так и ты со своими ото всех укрытыми суперценными лазейками, от которых – никакого толка.

- Какой деликатный способ назвать меня бестолковым человеком. Нет уж, дудки, you cannot play upon me. Хорошо, твоя жизнь, допустим, нужна семье, друзьям, коллегам, калекам, которым ты денежку кидаешь.. Это что, означает, что у твоей жизни есть смысл? Это банальность, хотя замечу, ничто по банальности своей не сравнится с обсуждением смысла жизни за третьей пинтой. Я вовсе не хочу сказать, что можно прожить без ощущения собственной надобности и пригодности. Я только стараюсь отстоять право на жизнь лазеек из жизни, ведь смысл имеет не только то, что имеет цель. А жизнь не хуже укрытий, пока в ней есть люди, которые идут в мои укрытия вместе со мной, а я наношу им ответные визиты. Ты, между прочим, никогда не делаешь мне подобных приглашений.

- Потому что ничего подобного делать мне не хочется. Я хочу только втолковать тебе, что у тебя есть опасность всю жизнь профукать на пустые отвлечения от жизни, провести ее в воображаемых, а не реальных местах, пропустить столько важных и интересных людей.

- Резонно. Только вот ведь какая штука. В большинстве своем люди делают одинаковые вещи, имеют общие темы для разговоров, общие, как ты скажешь, жизненные сценарии. И когда они встречают тебя, все хотят разговаривать на одни и те же темы. Безусловно, здесь есть место для так называемого личного, то есть у всех свои собственные завороты мозгов и жизненных сюжетов. Однако пока вытащишь из этих сюжетов что-то мало-мальски стоящее, придется перерыть весь мозговой чердак человека, у которого это стоящее ищешь. А ведь нужно учитывать, что людям пристало иметь тьму и тьму знакомых, многих из которых приходится держать, хоть они и неприятны, еще есть круг друзей, есть родственники… Все они постепенно (или не очень) выкладывают перед тобой содержимое своих чердаков. Люди хранят там примерно одинаковый набор вещей, который состоит, как правило, из того, что им подсовывают другие, а не из того, что они сами ищут и выбирают. Комплект 70-х, комплект 80-х – вот основные различия. Искать жалкие крохи уникальных иголок в этих стогах дребедени не очень-то хочется. Если идти сознательно на полноценную в твоем понимании жизнь, не скрашенную (по-твоему, конечно, не омраченную) уходами в укрытия, придется забить свой мозговой чердак таким хламом, сквозь который будет трудно пробраться к тому, что мне действительно нужно. Ты же Шерлок, ты должен знать, что нужно проявлять избирательность в таких вещах, что the skilful workman is very careful indeed as to what he takes into his brain-attic. Шерлок ведь не берет на чердак даже сведения о том, что Земля вокруг Солнца вертится, ну или хочет сделать вид, что не берет, чтоб казаться последовательным. У меня в голове и так куча хлама от людей, не общаться с которыми невозможно, и даже от людей, общаться с которыми я хочу. Но сознательно идти ко всем без разбору людям с открытым чердаком и говорить – давайте, кладите туда свое что попало, вы же – настоящие, у вас же – настоящая жизнь! Без вас я проживу так много своего свободного времени в одиночестве, т. е. напрасно! Нет уж, увольте. Мне достаточно моего минимума людей, которые относятся к складам своих чердаков более или менее избирательно. Таких людей много, но встретить их удается редко, поэтому тебе и кажется, что я провожу жизнь за ненужными занятиями и так мало общаюсь. С тобой-то общаюсь, заметь. Но ты уже смотришь на часы, а значит, твои собаки вернулись ни с чем, а ведь зайка так и прыгал, так и прыгал у них под носом.

- С пинтами, похоже, пора заканчивать. Смотри, какой снег в свете фонарей.

- О да. Самое приятное в таких заведениях в том, что окна от потолка до пола. И внутри превосходство не пластмассы, алюминия и беспощадного света в креативных плафонах, а дерева, железа и полумрака. И все же окно – самая приятная часть интерьера. Сколь бы ни была похожа природа человека на живую природу, последняя мне куда милее. Повторяемость, которая не имеет строгого трафарета. Если и навязчивость, то такая, от которой можно спастись одеждой или зонтиком. Монолитность гор, которую можно делать подвижной, гуляя там и сям внутри них. За отсутствием гор – облака, рельеф которых подвижен, даже если ты просто лежишь на травке. Природа приятна. Располагает к укрытиям. Хоть иногда и укрывает – насмерть. Иногда думается, что подобные капризы ей можно простить, их можно даже понять. Я смотрю, теперь охота говорить пропала у тебя.

- У меня пропала охота убеждать. Что-то мой, как ты говоришь, чердак чересчур тяжел. Туда набилось слишком много твоего нужного уникального хлама. Хочется положить его на подушку и забыть о нем на несколько часов.

- Ну, что за расстройство. Не поверю, что можно сыграть на тебе. Давай, two beer or not two beer? Not? Давай тогда просто смотреть на эти холодные осадки. В природной повторяемости все же есть особый смысл, она дает эффект узнаваемости, спокойствие постоянства. По этой причине я люблю ездить отдыхать в одну и ту же теплую страну, даже примерно в одно и то же место этой страны. Хотя бы несколько лет кряду, пока оскомину не набьет. В самом деле, какая разница, в какую теплую страну ехать? Они ведь все – теплые! Даже если ездишь в особые теплые страны, на эксклюзивные острова, это не делает тебя ни на йоту более эксклюзивным. Хотя разговоры с коллегами о том, кого какая океанская тварь едва не ухватила за задницу, надо признать, интереснее разговоров о том, как кому понравился новый блокбастер. Повторения нужны, даже необходимы, ведь если к чему-то привыкаешь, проще уходить из привычного места в места непривычные: так дома проще не замечать обстановки, не чувствовать запаха, так в собственном теле за всю жизнь привыкаешь не выискивать чужака. Ты кого там выискиваешь, в своем стакане?

- Семья – второе укрытие.

- Я значит про серьезные вещи тебе рассказываю, а ты в уме матрешек зачехляешь?

- Нет, я отправляюсь к зайке самостоятельно, без собак. Он мирно спит в своем укрытии и не подозревает, что пойман. Кто же из нас инь, а кто – ян? Ловлю себя на мысли, что не могу ответить на этот вопрос, а значит, это игра, в которую я играю не по собственной воле. Вывод: мы оба захлопнуты в твоем втором укрытии, в твоей книге, и ты прячешь характеризующие нас флексии, соблюдая правила своей игры. Ведь как семья укрывает частную жизнь, так книга укрывает частную лазейку из жизни.

- Ишь ты – флексии! Слова-то какие. Что ж, вечер прошел недаром. Едем домой.