Пигмалион оживил Галатею
Из глины холодной, немой,
Вселил в неё душу, живую Психею
И сделал своею женой.

Но это легенда, литература.
В реальности наоборот.
Вначале в поэме родится натура,
А после в полотнах живёт.

Издревле - свободные и черноризцы,
В посёлках и городах,
Ваятели, зодчие, иконописцы
Сходились работать в цехах.

Идея известна и архаична:
Их «рукописи» не горят.
Но вдумайтесь всё же, насколько различны -
Художник и меценат.

И коль меценат полотном завладеет,
От зрительских глаз умыкнёт -
Он сразу же станет почти что злодеем.
По крайности - сумасброд.

Примерно вот так же, на ложе Прокруста
Творил Иоганн Себастьян,
Писал на века по заказу курфюрста,
За деньги богатым князьям.

Всегда, что касалось оригинала,
Владения, авторских прав,
И собственности интеллектуала -
Двояко нам ведал устав.

Судьба живописца - расстаться с картиной,
И тем обрывается нить
С работой единственной, невозвратимой,
Которую не повторить.

Продаст он холстину, оставит в подарок,
Отправит в небытиё,
Не смогут ни копия и ни аналог
Восполнить утрату её.

Печальна и жертвенна жизнь живописца,
Бессмысленен в ней плагиат,
Поэт же свободен. Свой труд рукописный
Вершит без угрозы утрат.

Надёжная сфера творений вербальных
Диктует законы свои,
В ней музы почти что нематериальны,
Всеобщи в своем бытии.

Лирическим словом владеют народы,
И этим возрос человек,
Гипербореи и антиподы,
Хранители библиотек.

Душа Гутенберга живёт на вершине,
Где ведает суд Аполлон.
Художника он разлучает с картиной.
Поэту – даёт микрофон.