- Знаешь, у меня такое ощущение, будто и не было этих лет, будто нам с тобой все еще по двадцать и жизнь прекрасна и удивительна, - сказала Ленка, прикуривая очередную сигарету.

- Это точно, только сейчас мы с тобой потягиваем ледяное мартини в кафе, а не пьем пиво на задворках клуба, - улыбнулась я, - и не размышляем на тему, как себя вести, когда ОН появится, обсуждая очередного поклонника.

Я вообще чувствовала себя офигительно хорошо, потому что обе мои лапочки-дочки остались на попечении мамы, и я в кои-то веки получила возможность отдохнуть от своего беспокойного семейства, не задумываясь о времени, благо, мама дала добро, а муж остался в Н., прославлять свое звучное имя на поприще местечковой журналистики.

На улице уже давно стемнело, а мы с Ленкой пребывали в состоянии эйфории, то лениво перебрасываясь незначительными фразами, то вдруг с неудержимым смехом, вспоминая приключения нашей безбашенной юности.

- Для полной картины прошлых лет здесь только Димки не хватает, - вдруг сказала Ленка, - но, к сожалению, он в Знаменке практически не бывает, весь погряз в своем Харьковском бизнесе, но даже когда приезжает сюда с семьей, по злачным местам уже не разгуливает.

- Ага, вот только Димки мне для полного счастья тут и не хватало, - усмехнулась я, - я же теперь почтенная дама, мать семейства можно сказать, причем, практически излечившаяся от патологической зависимости по имени Дима, ты об этом не забывай, дорогая, а то мало ли что, - я, шутя, пригрозила ей пальцем.

- Ну, конечно, излечившаяся ты, - махнула рукой Лена, - помню я твой прошлый приезд, и его неожиданный, кстати, тоже, весь поселок на ушах стоял, он даже про девушку свою забыл, впрочем, и у тебя крышу тогда совсем снесло – оба ненормальные.

Дима Чуднов, это вообще отдельная страница в истории моей жизни. Это боль и радость, и как мне тогда казалось, моя половинка. Слишком уж мы были близки, я просто растворилась в нем, забыв обо все на свете. Мне тогда было 18 лет, родители, испугавшись за мою дальнейшую судьбу, отправили меня к бабушке в Знаменку. И все потому, что я влюбилась в мальчика с бандитскими наклонностями и мама всерьез опасалась, что выйдя за него замуж я испорчу себе жизнь, в общем вырвала меня от не силой и со словами: «В разлуке чувства только крепнут!», увезла. Я писала ему письма чуть ли не каждый день, и не дожидаясь почтальона сама как на работу, ходила в отделение связи. Он иногда писал. И даже о том, что любит, и что все будет хорошо. Вместе с тем, мы с моей закадычной подружкой Леной пропадали на танцах и пользовались там небывалым успехом. Вообще было весьма приятно находиться в центре внимания всей мужской половины поселка соответствующего возраста. Причем, поскольку я хотела оставаться верной, ни с кем романы не крутила, но на танцы ходила с удовольствием. А в будние дни, когда дискотек не было, многочисленные компании собирались на лавочке у Ленкиного дома и мы до ночи горланили песни под гитару, играли в карты, развлекались походами на кладбище…… Наши дворовые посиделки, собиравшие вокруг нас с Ленкой грандиозные компании – это было так здорово, это было необъяснимо, но царила на них такая замечательная атмосфера легкости: просто пели под гитару, просто играли в карты, просто бесились, как дети. А может, это мы не замечали в них чего-то большего, чем просто дружба. Ведь Димка тоже там бывал, как выяснилось, но я даже не заметила его, не увидела. А потом, по-моему, началась какая-то мистика, во всем, что происходило с нами. Неожиданная поездка во Львов, где проводницей в вагоне была его тетка, ее неожиданный вопрос, не дочь ли я такой-то такой-то с которой Димина сестра Татьяна училась в одном классе (в жизни бы не подумала, что во мне можно увидеть мою маму – мы совсем не похожи), какие-то ее разговоры о Диме, которого я и знать-то не знала, даром что, все выходные проводила на дискотеках, куда сходится весь поселок, а значит, бывал и он. Потом возвращение из Львова, какой-то мальчик, чей взгляд я ловила в темноте зала, мое недовольство этой «наглостью», его вопрос, повторяющий вопрос тетки (чего прицепился, крутилось в мозгу?!). Следующий вечер, когда этот нахал, как ни в чем не бывало, поинтересовался, почему мы с Ленкой вдруг ушли без него (?!!!).

А потом он пошел нас провожать, и непонятно почему я вдруг согласилось, были и другие претенденты, более симпатичные (в 17 – внешность порой имеет значение), его смеющиеся глаза, почему-то необычайно притягательные, заставляющие меня нервничать неизвестно от чего. А потом он стал приходить каждый вечер, как-то так, будто так и должно быть. И я узнавала от Ленки, как он неординарен в жизни, масса каких-то удивительных поступков, нетипичных для мальчика из небольшого поселка. Об уважении, с каким относятся к нему сверстники, о несчастной любви к некой красавице, от которой он долго страдал. А после этой любви появилась я – нет ничего во мне особенного, просто в то лето было некое помешательство на мне мальчиков, думаю, потому что я была нездешней.

И он исключил из моей жизни всех, он проводил со мной все дни и вечера, как-то незаметно сошли на нем наши дворовые посиделки, и помню, я тогда очень удивлялась, как это могло произойти, я не испытывала к нему никаких чувств (мне так казалось), но с ним было безумно интересно. Это был мой университет, тот багаж информации: о музыке, книгах, которые потом, в дальнейшем пополнялись именно в том направлении, что было задано Димкой. Он был удивительный и действительно ни на кого непохожий.

Меня к нему тянуло, как к книге, от которой тебя вдруг отвлекли каким-то пустым разговором и ты говоришь и мучаешься оттого, что драгоценно время тратится на что-то незначительное, вместо дальнейших открытий, что скрывает еще от тебя недочитанная страница. Он был так нежен со мной, он не говорил о своих чувствах, но во всех словах сквозило восхищение, он будто возвел меня на пьедестал и я сама начинала думать, что наверное, я действительно такая какой он меня видит. Я танцую, и все девчонки на моем фоне смотрятся серо, я одеваюсь так, что даже в самых простых вещах есть некая изюминка, притягивающая ко мне взгляды на улице ли, в автобусе…Он пропадал со мной, и все знали, что вечером его можно найти только у моего дома, шутили над этим. А я не придавала этим странным отношениям никакого значения. Я была дурой, наверное. А он покупал мне в кафе пирожные в количестве пяти штук, потому что мне нравился, только крем сверху. Он согревал поцелуями мои ноги однажды, когда я так замерзла на лавочке возле дома, что не могла шевельнуться, а уходить не хотелось. Он приносил мне огромное ярко-красное яблоко среди зимы, и так здорово было хрустеть им, стоя на продуваемом всеми ветрами железнодорожном мосту… Мне было с ним очень интересно, но о том, насколько я подсознательно прикипела к нему, я узнала только, когда уехала. Я все разрушила тогда, уговорила родителей увезти меня обратно на Север. Конечно, кроме изнуряющих поцелуев, ему хотелось получить от меня нечто большее, но может, я была совсем не готова к этому, а может, сыграло роль мамино пуританское воспитание, дескать, девочка не должна и все такое. И поэтому, когда в последний перед отъездом вечер он опять остался ни с чем, мы расстались почти поссорившись. «Ну и фиг с ним!»- решила я. А потом он пришел на вокзал, потерянный, нервный, я как сейчас помню его: рыжая кожаная куртка, ярко-желтый шарф, растрепанные волосы и совершенно больные глаза. Он появился откуда-то сзади, подхватил мою сумку, поздоровался с моим отцом и мы пошли к вагону. Когда мы остались одни, он вдруг спросил меня:

- Помнишь, у Башлачева есть строки: «Отпусти мне грехи, я не помню молитв, но если хочешь, стихами грехи замолю ….», помнишь продолжение?»

Ничего я не помнила, улыбалась, как идиотка, а дальше все скомкано: порывистый поцелуй, с оглядкой на папу, отплывающий за окном вокзал, на котором таял, исчезая тонкий Димкин силуэт. Я вспомнила продолжение, как только поезд стал набирать скорость: «… но объясни, я люблю, оттого, что болит или это болит оттого, что люблю?». Не знаю, что и почему вдруг оборвалось во мне, но я рыдала, как сумасшедшая, и бедный папка не знал, что со мной делать. Я и сама не знала, что делать и что происходит со мной. Вот так он признался мне в любви. А я уехала. Потом в родном городе, разобравшись с прежним претендентом на мое сердце, который, как говорится, не выдержал испытания разлукой (впрочем, на радость мне, поскольку я на тот момент уже не совсем понимала, нужен ли мне вообще кто-то) я кажется (не помню точно) написала ему письмо. И он отвечал, письма были до обидного короткие, но все равно я чувствовала в них, что ему меня действительно не хватает, они были такие же странные эти письма, как и он сам. Не помню, писала ли я ему, что я люблю его, я вообще из всей этой и будущей нашей истории не помню, как говорила ему эти слова.

Весной у меня была сессия, а институт был на Украине, так что моя поездка в этот поселок была само собой разумеющейся. И я с нетерпением ждала ее. И никогда не забуду тот вечер, когда в окно постучали. И еще не зная, кто это, я кожей, сердцем чувствовала, что это он. Я стояла, прислонившись спиной к холодному забору, а он гладил мое лицо и все повторял: «Неужели ты приехала…»И глаза его так сияли в кромешной темноте, и он казался таким открытым и беззащитным против обыкновения, что мне хотелось умереть от счастья.

Продолжение следует....