Гром прогремел уже совсем близко. Скрипач, наконец, решив, что пора заканчивать упражняться и мучить уши соседей, отложил скрипку. Форточка захлопнулась. Ветер, пропитанный пылью долгого, жаркого дня, врезался в небоскреб. Молчание, впитавшее все отголоски грозового сумрака, с особой силой стиснуло сухую, как порох, конструкцию, иглой вонзающуюся в тучи.

Вспышка вернула на мгновение день. Грохнуло совсем близко. Так яростно, так неистово, что машины, прищурившись фарами, безумными, как глаза у загнанных в угол крыс, заскулили на все голоса. Они с мольбой смотрели на дверь, единственную в своем роде, наглухо по случаю грозы и ветра запечатанную магнитным замком. Их не пускали.

Кот, забытый на балконе нерадивым хозяином, глядел вниз с четырнадцатого этажа. Древние страхи расширили его зрачки, и в эти черные дыры лилась земля, выхватываемая вспышками молний. Кот молчал, поглощая поток. Шерсть топорщилась от страха и наполнившего воздух электричества.

Вспыхнуло. Грохнуло. Три голубя промчались чуть выше деревьев – ветер гнал их сильнее страха прочь, от грозы. С крыши одного из соседних домов слетел кусок шифера и рухнул на асфальт. Где-то зазвенело стекло.

В окне на шестом этаже женская фигура прильнула к стеклу. Свет настольной лампы освещал снизу и сзади ее лицо. Прищурив глаза, она смотрела вниз, и видно было, что ее мучает беспокойство. Нервно она стучала острыми ноготками по лакированному подоконнику, покусывала нижнюю губу. Растрепанные волосы падали на глаза, она их сдувала, они опять падали.

Листовка, приклеенная к двери подъезда на плохой клей, трепетала под ударами ветра, уже собираясь оторваться. Какой-то мелочи не хватало ей, какого-то маленького усилия не доставало ветру, чтобы, наконец, сорвать ее, бросить прочь, оставить на асфальте на растерзание приближающемуся водяному аду.

Вспыхнуло.

Скрипач распахнул окно. Ветер ворвался в комнату. Ноты, приделанные прищепками к пюпитру, зашептались, забормотали. Они были очень удивлены такому обращению. Еще никогда никто и ничто не заставляло их плясать. Скрипач вдохнул запах озона, и в его мечтательных глазах блеснули слезы. Он высунулся из окна по пояс и вытянул руку, как бы силясь поймать струи еще не начавшегося дождя.

На балконе пятого этажа старенький велосипед «Кама» решил поменять позу. Переднее колесо, стоявшее до этого на деревянном ящике с непонятной надписью, провернулось – старик сдал назад, уперся крылом в бетонное заграждение и наклонился на бок. Повернув руль, он проехал передним колесом немного еще. С глухим звуком лег. Было видно, что ему стало гораздо удобнее. Стеклянная дверь отворилась, вышел человек и снова поставил велосипед на ящик. Катафот с тоской уставился в надоевший соседний балкон. Тот безмолвствовал.

Не справляясь с ветром, как сухой листок, летела желтая бабочка. Она пыталась выровнять траекторию полета, но у нее ничего не выходило. Беспощадная стихия гнала ее прямо на дом, чтобы припечатать к кирпичам.

Грохнуло.

Осторожно, воровато упало несколько капель. Скрипач, зажмурившись, отпрянул назад. Его руки вцепились в раму, а губы зашептали: «Вот оно... Вот...» Лицо повернулось к небу, глаза распахнулись, и пульсирующие зрачки, как кровожадные пасти, вцепились в нависший над городом мрак. Нос сморщился, будто сдерживая рвущийся наружу чих, костяшки пальцев побелели от напряжения.

На двенадцатом этаже загорелся свет в окне. Человек встал, ругая грозу, и ушел из комнаты. Но ненадолго: уже через полминуты он вернулся, поставил на столик у кровати стакан грейпфрутового сока и лег в постель. Дотянувшись до выключателя, он снова погрузил комнату во мрак. По стенам заметались, прогнанные было, тени.

Кот на четырнадцатом этаже, получив каплю между ушей, забился в угол и зашипел. Хозяин, наконец, заметив, что питомца нет в квартире, выглянул на балкон – и не увидел его. «Куда ж ты делся? – спросил он у грозы, но та не могла ответить ничего внятного. – Где ты?» Кот прошмыгнул внутрь, в тепло, и сразу поспешил в кухню. Мяукая, он начал скрести передними лапами холодильник. Хозяин закрыл балкон и сел в кресло.

Я закурил. Я стоял у скамейки, обильно потоптанной местной молодежью. Я еще был сухим, но уже понимал, что неизбежно промокну до нитки. Ни времени дойти до укрытия, ни зонта у меня не было. И это было прекрасно.

Я стоял, смотрел то на скрипача, то на силуэт незнакомки в далеком окне. Воздух, как песок, сыпался в легкие, пропитанные сигаретным дымом.

Приближалась середина июня, и дожди начинали брать верх в битве с жарой. Приближалась середина июня, и я молчал, пробиваемый громом насквозь. Приближалась середина июня, и я докуривал четвертую пачку за день. Приближалась середина июня...

Ведро, пока еще не опрокинутое на город, уже вовсю тряслось в усталой руке неба, брызжа через край. Я слышал, как небо пыхтело, силясь утащить ведро как можно дальше, прежде чем перевернуть.

Как бы я хотел промокнуть с тобой. Просто так вот взять – и вымокнуть до нитки, а потом прижать тебя к себе и дрожать, замерзшим, но счастливым комком. И впитывать, впитывать, впитывать воду, пока она не устанет литься с неба. Как бы я хотел...

Вспыхнула молния, грянул гром, машины взвыли, стекла задребезжали, листовка сорвалась, шифер покатился по асфальту, пыль прижалась к земле, женщина отвернулась от окна, один человек встал с кресла, другой – потянулся за соком, кот забился под диван, бабочка размазалась по стене, скрипач улыбнулся, ноты рванулись, что есть сил, и соскочили с пюпитра...

Хлынул дождь.