С надеждой на продолжение... С намерением отвернуться...
|
- Давай, на посошок и проваливай! Нечего тут…. Это мой подоконник, он всегда моим был до тебя, - я начинал уже злиться. Который день сидит тут и укоризной давит… - а это мои дни. В дождливые дни я сижу на подоконнике и смотрю мокрое стекло. И пишу стихи…. Уходи. Ангел, или как его там, как всегда, печально вздохнув, увернулся от моего взгляда и перетёк в нежно-серый, мерцающий белым маревом, цвет. - Вот, что за хрень! Почему мне не везёт в этой жизни! Даже Ангел мой непьющим оказался. Да ещё и немой. Тоже мне, друг, называется…. Какого ты тогда здесь сидишь? Присел бы напротив, выпил, как человек, закусил бы. - … - Ну да, закуски тут не очень - трёхдневный выжатый лимон, ссутулившийся в блюдце, усохшие краями пластинки сыра рядом. Два ломтика чёрствого хлеба…. Ну, поговорил бы со мной…. Так вот сидеть и молчком нервы трепать каждый может! - … - Ладно, Ангел-Врангел! Твоё здоровье… Дождь за окном упрямо стучал в подоконник с самого утра. Словно в обиде за то, что его не пускают в комнату. Мыл бы себе стёкла снаружи и не напрашивался… - Ты понимаешь, брат… Тошно мне одному. Да и с тобой не легче. Одно хорошо – слушать ты умеешь, как никто другой. Только мне рассказать-то тебе нечего. Ты ж всё знаешь обо мне. - … - Вот и вот-то…. Хоть бы рассказал, зачем приходишь. Я понимаю, что не просто так. Вот, только и можешь вздыхать. Строка перестуком клавиш легла сама.
Параллели дороги нарушают сугробы деревьев…
Ангел мой, или как его там... появился у меня не так давно. Не считать же мне дни! Пусть он и считает. Я ж поначалу возмутился, но вовремя понял, что, прогнав этого полупрозрачного, мерцающего тихими цветами парня, вновь останусь один на один со своим невзрачным одиночеством. А так, пусть себе присутствует, хоть брови на него нахмурю матом, да стопочкой подразню. А что молчит? Да рыбок тоже держат дома. Говорят, тем они и полезны, что молчат. Что дальше за этой строкой? И при чём тут деревья?
Параллели дороги нарушают сугробы обочин… Пассажиры уткнулись в немое кино лобового стекла…
- Сам знаю, - замечая некоторое удивление на его лице, - дорога прямая, линии разметки параллельные, а сугробы на обочинах нарушают... ломают… взрезают…. Нет, всё не то!- … - Ну и нечего ухмыляться! - … - Дождь не кончился? - … - Слышу – долбит по стеклу.
Тщетно разметку кромсают сугробы обочин… Спят пассажиры. Дорога их в ночь завлекла… Куклами, встречным субтитрам кивая на кочках… Сны доверяя немому кино лобового стекла…
М-да. Ерунда какая-то. Громыхнув стулом, вскочил и затопал туда-сюда по комнате в такт шагам, пытаясь начитать стихо. На пятом шаге забыл слова первой строчки. Виделись только сонные пассажиры с безвольно качающимися, словно у марионеток, головами. Сразу на ум подсела какая-то глупенькая музычка со стандартным попсовым ритмом. Тьфу! Теперь не отделаешься от неё, пока не выпьешь водки.- И не надо так смотреть на меня опять. Что ты о себе возомнил? Думаешь, я сам нормы не знаю? - … - Да, не знаю! И что с того? Организм подскажет. Он у меня – лучший нормировщик. Бац! И я в отрубе, значит – норма! – и чего я на нём зло срываю? Парень сидит, молчит, капли по стеклу считает. Так, иногда посматривает в мою сторону. Коли я ему однажды позволил остаться, так и не стоит теперь орать на него. Глядишь, и заговорит когда голосом. С другой стороны, неизвестно ещё, как заговорит. Пока молчит - удобно, пусть и молчит…
Дождь кончился. Только грустно тикал где-то в темноте каплями, падающими с деревьев в лужи. На балконе было темно и грустно. Ночь стала глухонемой без теньканья ночных птиц в тёмной глухой посадке старой акации. Лишь шум автотрассы вдалеке за лесом, да и он стал холодным. Осень. Время дождевой хмари и сонных проблем, скапливающихся, словно кучи листвы под оголяющимися клёнами. Октябрь.
Злая осень почти расквиталась с доверчивым летом Раскидала последнюю рыжую ржу по двору…
Злая осень… Банально до противности. Две шальные строчки попытались зажечь танцпол в моём, и без того раздражённом разуме, но, уже на первых же тактах случайно возникшего минора, угасли и растворились во мраке пессимизма вместе с музыкой. Упорхнули одновременно с последней затяжкой, запершившей горло, вслед за горячей искрой окурка, пронзившей темноту холодного влажного воздуха.
…злую, ехидную ржу…
И зачем выходил на балкон, спрашивается? От курева ещё больше разболелась голова. И ржа теперь эта…
Нынче осень почти расквиталась с доверчивым летом Раскидала под клёнами злую, ехидную ржу… Почему мне Господь разрешил оставаться поэтом? Больше нет во мне песен и рифмы… понятно ежу!!!
Тьфу! Ерунда какая-то. Нужно смыть всё это водкой. Вирусы от водки гибнут. С дурными рифмами она тоже должна справиться. Вернулся в комнату. Оп-па! Ангела, как и не бывало. Опять свалил по-английски, не попрощавшись. Вот натура, а! - Не очень-то и расстроил! – крикнул я в темноту окна. Однако огляделся: не пропало ли чего? От этого друга всего ожидать можно - приходит редко но, как правило, после его прихода что-нибудь да случается…. Вроде бы всё на месте. Мебель, книги, шкаф закрыт, водка в целости. Кажется, столько же и оставалось. Впрочем, я уже привык к его гадким предзнаменованиям…
Глава – не глава… следующая
Александра тогда исчезла уже на следующий день… Заказанная статья тогда попросту не клеилась. И тема-то была плёвой…. Только не давалась и всё тут! А редактор уже «стучал мне в бубен». Разочаровавшись в своих трезвых способностях и возможностях, расстроенный и хмурый я пошёл за помощью в ближайший гастроном. Вернулся же, более уверенным и вовсе не злым, в предвкушение новой битвы со статьёй - теперь на равных. С таким-то оружием я эту гадкую статейку сейчас, одним плевком…. Напевая бравый военный маршик, я, парой вензелей ногами и тремя притопами, расправился с кроссовками, которые никак не хотели сниматься, промаршировал на кухню, стуча пятками по линолеуму. Вот она - родненькая моя – «Беленькая»! Да на берёзовых бруньках! Да под винтовой золочёной шапочкой! Ей-то и центр стола! Кусочек прелестного сыра со смешным кошачьим названием «Рокишкис», лимончик пупырчатый с блестящим бочком, и баночка маслин, которые «с косточкой». Что ещё нужно хорошему писателю и поэту для плодотворной работы? Всего лишь немного времени? Его у меня есть!
Александра тогда исчезла уже на следующий день. Нет, не из их общей квартиры на Московской. Она-то как раз там и осталась. Александра исчезла, как жена, из моего паспорта. Развод был недолгим. Протараторив монотонным грудным голосом, необходимые для процедуры официального развода, слова, дама в строгом чёрном костюме торжественно объявила нас разведёнными. Александра, одновременно со своим Марцевичем дружно растянули улыбки и обменялись нежными любящими взглядами. «Горько!» - захотелось мне крикнуть по ситуации, но я не посмел. Лишь вздохнул глубоко и свободно. Мы ещё не вышли за дверь, как Александра уже хлопотала вокруг меня, беспрестанно что-то говоря. Впрочем, как и всегда, когда ей было что-то нужно от меня. - Холодов, ты не расстраивайся. Пару дней потоскуешь и всё. Мы же все так давно ждали этого дня. Правда Марцик? – мы дружно остановились и посмотрели на него. Марцевич лишь на мгновение стушевался, кашлянул и выдал своё многозначительное: - Да, старик, не расстраивайся. Пару дней… да, не больше, я полагаю… - и начал было прятать от меня глаза. - Что это вы такие заботливые стали? - Холодов, ну не кипятись. Всё уже позади. Помнишь? Помнишь, ты же сам говорил… Марцик, Зайка, иди к машине, мы сейчас быстро поговорим с Олегом – Александра ткнула в бок Марцевича, отчего он будто проснулся и виновато захлопал своими белёсыми ресницами. - Как скажешь, Сашенька, как скажешь – Марцевич быстро оправился и тут же постарался принять свой обычный начальственный вид, - я буду ждать тебя возле авто, Ласточка моя, и скажу водителю, что мы уже скоро едем, - повернувшись ко мне, снисходительно, но неуклюже добавил, – прости старик, так уж получилось, поболтаем при случае. Если что, всегда обращайся, ведь… не чужие же мы тебе? - Ага. Свои, родные, - съязвил я. - Ну, зря ты так. Мы к тебе с миром. Правда, Ласточка? – и М-дакнув, направился твёрдой походкой к выходу впереди нас. - Холодов, действительно, зря ты так…. Эдуард Павлович интеллигентный человек. Мы же всё давно обсудили - так будет лучше для всех. Ты, наконец, продолжишь писать свой роман – я больше тебе мешать не буду. Я же всегда тебе мешала, Холодов, - Александра выхватила откуда-то из объёмов своей груди носовой платок и, приблизив его к лицу, начала тихо причитать, не отпуская левой рукой мой рукав, - я всегда была тебе помехой, Холодов. Да, твой талант неоспорим, у тебя огромный потенциал, как говорит Вера Сергеевна… - А от чего это Вера Сергеевна вдруг сделала такой вывод, – возмутился я. Сказать по правде, Вера Сергеевна – соседка со второго этажа и, по совместительству, член нашего Домкома и, опять же, ближайшая подруга и домохозяйка Александры, она всегда была в курсе всех дел нашей семьи. Этому я так и не смог воспрепятствовать за все эти годы, она была женщиной в целом неплохой, доброжелательной и крайне заботливой о чужом благополучии. Но осознать, что она способна оценить меня, как писателя – это было уже слишком! - Холодов, ну не стоит так волноваться по пустякам… - Она имеет какое-то отношение к литературе? Откуда она может судить о моём потенциале? – я был просто возмущён. - Ну, показала я ей однажды твой рассказ… - Я так и знал. - Ты выбрасываешь в корзину столько рассказов! Не мудрено, что кто-то может это прочесть. - Кроме тебя, Александра. Кроме тебя. Ты же не умеешь читать! - Холодов! Ты мне дерзишь понапрасну. Я десять своих цветущих лет убила на тебя! И вот теперь, когда моя жизнь только-только нашла просвет, ты начинаешь меня упрекать не весть в чём. Тебе стыдно должно быть, Олег, просто стыдно… Я уже кивал в такт её словам, как и обычно, по привычке. Мне хотелось скорее расстаться с этой чужой теперь женщиной, чьей-то Ласточкой, безусловно, не моей. Только осталось любопытство: «Что же она хочет от меня? Почему так обхаживает?» - Александра, что ты ещё от меня хочешь? - Ну, если ты настаиваешь, по своему обыкновению - без предисловий… Да и Марцевич меня заждался. Кстати, ты не поверишь, Холодов: там, на заднем сиденье огромнейший букет кровавых роз! А запах! Это он мне их по дороге в цветочном ларьке купил. Бешеные деньги!.. - Александра, не увиливай от моего вопроса! - Да, да. Это я так, кстати. Так вот… Как я и полагал, её просьба сводилась к тому, чтобы я покинул нашу общую квартиру в ближайшее время и переехал в свою «уютненькую творческую мастерскую» - мамино наследство. - Ну, тебя же всегда бесило это огромное пустое пространство нашей новой современной квартиры. Ты даже можешь выписаться позже, когда тебе будет удобно. Кстати, Марцевич – душка. Он обещал всё быстро устроить, стоит тебе только заикнуться об этом, - конечно, зам. Мэра города многое может устроить…
Марцевич Эдуард Павлович был большим человеком в городе. Его успешной карьере мог позавидовать любой городской чиновник. Уже к сорока годам его вид стал таким же значимым, как и его положение в обществе. Он уже не ходил пешком, а ездил на чёрной «Волге» и не носил портфеля. Всюду, следом за ним семенила быстрая худая очкастая и безликая секретарша с папками в охапку. Он жил теперь в центре города в огромной двухэтажной квартире старого, но удивительно крепкого дома-высотки сталинской постройки. Пусть она и была служебной, зато очень выгодно подчёркивала статус большого и важного начальника. Почти хозяина города. Была у него семья. Вернее, она и есть на сегодня, только оставил он её, променяв семейную сутолоку с тремя детьми и старой тёщей на новую жизнь с эффектной моложавой Александрой. Женщиной, знающей толк во всей этой светской жизни и, привносящей в её провинциальную сферу, на удивление, все более новые и современные веяния. Уж этого у Александры было не отнять! Её когти давно ждали большой добычи… Аргументы Александры были железными. Она точно знала, что всё будет по её плану. Жить в той, уже не Холодовской, квартире мне было бы не только неуместно, но и невозможно. В общем, я согласился уже на улице, когда обещания Александры взамен моему согласию чуть ли не превосходили её возможности. Ну, на половину из них я, конечно, мог рассчитывать. Не такая уж Александра безответственная, чтобы разбрасываться обещаниями. Я тоже постарался сделать жест доброй воли со своей стороны, отказавшись остаться на веки вечные добрым и хорошим другом, обязательно присутствовать на её именинах и дне рождения, а так же праздновать Новые Года в узком семейном кругу. Без сомнения отверг её попытки пообещать трехразовые в месяц посещения моей, холостяцкой теперь, обители. Сошлись на двух разах в год: в день моего рождения и в день рождения моей покойной, Царствие ей Небесное, маме, «которая столько сил, столько сил приложила к моей никчёмной юности и глупой молодости, что ей бы памятник мраморный во весь рост надо поставить. Да не на могилке, а в центре города». Порадовался я лишь скромным клятвам Александры: «всегда помочь, ежели чего…», в том числе и с публикацией моего будущего романа в местном альманахе; «уж в чём, в чём, а в этом Марцевич вполне в силах нажать нужные кнопочки». Оказывать материальную помощь обещала, в разумных пределах конечно, и пока не надоедать мне своим участием. На большее рассчитывать просто и глупо было бы. Расстались без объятий и поцелуев. Александру ждали авто, водитель, Марцевич-Зайка и новая, светлая жизнь; меня же ждало туманное, но, надеюсь, не менее светлое будущее. Я решил устроить себе праздничный обед и в ближайшем ресторане заказал себе салат с шикарным названием «Цезарь» и относительно скромной ценой, сто пятьдесят «Праздничной» в надежде на производство Столичного «Кристалла» и кофе. Тихо играл джаз, вежливо дышал прохладой невидимый кондиционер, переливался чистым стеклом запотевший графинчик, сам «Цезарь» вальяжно раскидал свои ингредиенты по широкой с золочёным кантиком тарелке, кофе лениво дышало ароматом далёкой Бразилии…. Праздник.
Я снова один. Один на один…
Одиночеством липким пленён… Упоён… Убаюкан немой тишиной… Пьян изрядно, смешон… Я - изъян… Я из жизни изъят… Я не понят никем… И собой…
Глава – не глава… следующая
Звонок в дверь заставил меня оторваться от экрана монитора и заодно распугал мои серые мысли. Вспорхнув, было вверх, они беззвучно полопались радужными мыльными пузырями. За дверью было темно. Лишь чей-то смутный силуэт вздыхал в дверном проёме. - Кто здесь? – спросил я, не пытаясь распознать посетителя самостоятельно. - Дык, я это. Витёк. Дык, думаю… навестить вот решил… - А-а, Виктор. Милости прошу, - я, сделав шаг назад, протянул руку к выключателю на стене и зажёг свет в прихожей. Как же всё-таки правильно: выключатель или включатель? Наверное, все зависит от того, чего от него в данный момент требуется. Хотя изначально он всё же «включатель». М-да… Интересно, а в других языках есть слово «выключатель»? Витёк, он же Виктор, он же Виктор Матвеевич был нашим дворовым слесарем-сантехником. Всегда был. Я помню его ещё с детства. - Дык, дай думаю, зайду на всякий пожарный…. Вдруг надо чего, - Витёк щурился от света и неодобрительно косился на лампочку. Витёк называл себя «санитаром». Он отчаянно боролся с захламлением квартир, подъездов и двора пустой стеклотарой и исправно проводил свои рейды, за что жильцы на него совсем не обижались и даже поощряли иногда, кто, чем мог. - Как дела, Виктор? Как самочувствие Ваше? – второе было расписано под глазами живописными кругами. - Как всегда, – хрипло и обреченно выдохнул Витёк: прихожая наполнилась «ароматами» его внешних и внутренних испарений. Поморщиться мне показалось неудобным и я лишь отступил на шаг. - Виктор, не поверите, но Вы как раз вовремя! Сейчас… - я ринулся на кухню, где было чем поживиться… Пустой тары из-под водки и пива набралось два полных пакета с ручками, кои еле-еле сходились. Звон стеклотары привёл Виктора в некоторое подобие восторга, он почти улыбался, неловко перехватывая у меня добычу. – Дорогой мой, вот Вам ещё «сотенка» и жду Вас… жду… - Та я мигом! Не сумлевайтесь!..
Глава – не глава… следующая
Пока я один. Один на один…
Одиночеством липким пленён… Упоён… Убаюкан немой тишиной… Пьян изрядно, смешон… Я - изъян… Я из жизни изъят… Я не понят никем… И собой… Какая-то нищая беспредельность! Я все перечеркнул. К Чёрту поэзию! К хренам рифмованные мысли! Корзина для бумаг хрустнула и застряла мой тапок. Тем лучше… Вы только посмотрите, как это значимо: полупьяный писака посреди своей убогой мастерской матерится на всё, что связано с поэзией! Вандал!...
«Проглотище» моих стихов, Кладбище рифмосмысла… Корзина для бумаг, для наших мыслей Могилка праведных грехов…
Что я делаю?!! Что творю?!! Графоман несчастный!.. Граф Оман. - Позвольте, Граф, откланяться…
Глава – не глава… очередная
То, что я смотрел под зажмуренными веками, ни к какому подобию успокоения не привело, нужно было нечто большее. Например, музыка. Эта наверняка справится с бешенной радугой в глазах и со свистом в ушах, в который превратилась тщетно ожидаемая тишина. Я переваливаюсь набок и оглядываю комнату. Ангела не видно. Вечно его где-то носит, когда мог бы быть кстати. Показалось совсем одиноко, но поймал взглядом Семёныча. «Здравствуй, Володя» - с плаката на стене с некоторой укоризной в лёгком прищуре смотрит на меня Высоцкий. Когда-то давно этот плакат мне подарил одноклассник, с которым мы встретились совершенно случайно на вернисаже в Доме искусств. Я его тогда не узнал. А он меня сразу же, даже борода моя с усами не помешала.
- Холодов! Олежка! Дружище! – что удивительно, я именно на «дружище» и среагировал. Выцепил взглядом из толпы рыжую широколыбящуююся лысую физиономию с ушами-топориками и серыми глазками в кустах рыжих бровей. Что-то знакомое прошмыгнуло по извилинам памяти в этом звонком юношеском голосе, но он опередил: - Это же я – Павлуша! Ха! Сто лет, сто зим! Не узнаёшь?!! Ах ты, рожа этакая! Я ж тебя обойму сейчас, чтоб ты знал!.. – уже в его тисках-ручищах я лихорадочно соображал, вернее, пытался вспомнить: Что такое? Кто таков? Павлуша… Паша… Павел… А-а! Павлуша Деникин! Друг детства и однокашник. Тихий ботаник, помешанный на кисточках и красках, тот самый рыжий Павлуша из заоблачных семидесятых и молодых, тогда ещё кирпичных четырёхэтажек в кружевах молодой поросли из бездарно посаженных жильцами берёзок, липок и рябинок… Разглядеть его как следует, мне так и не удалось. Уже с первой минуты я застеснялся своего тёмно-серого полушерстяного пиджачка с обманным контрастом слегка бежевой рубашки, нестриженной и неухоженной рожи, к тому же с явными следами вчерашних возлияний, что-то забормотал в ответ охрипшим голосом, так и не выказав явного удовольствия на своём лице от неожиданной встречи старых друзей. Павлуша наоборот, чуть не прыгал от радости, шумел, толкался, заигрывал: «А помнишь?.. А помнишь?..» Я и в самом деле, что-то вспомнил. Клипом проскочили смазанные картинки из детства и юности, какие-то звуки, шумы… Но всё это не смогло всколыхнуть во мне хоть десятую часть того, что предполагал Павлуша. Мне даже не показалось странным то, что к нему я как раз начал испытывать что-то похожее на неприязнь. Ну не вписывался он в моё тогдашнее настроение и состояние. И мне бы перебороть себя, включиться в его радость… Увы, я продолжал неуклюже прятать взгляд от Павлуши, тупо переминаться с ноги на ногу, пятиться и поддакивать невпопад. Наконец, Павел почувствовал, что общается не более чем с чучелом или манекеном, резко сник настроением. - Ты не рад, Олежка? Холодов, что с тобой? Это же ты! Всегдашний хулиган, заводила и «вечный двигатель». Что с тобой такое случилось? – Павел всё меньше уделял внимание восклицаниям, сменился лицом, превратившись в заботливого папеньку некоего первоклашки, того и гляди, потянется рукой к моему лбу, чтобы температуру проверить – не болен ли… М-да. Почему я тогда так растерялся? Что такого произошло, чтобы превратить меня в тупо бормочущего болвана с совершенным отсутствием хотя бы намёка на вежливость и долг детской дружбе? Павлуша смутился, сник и умолк, беспомощно оглядываясь, словно застал меня – Холодова в неприличном проявлении слабоумия или, по крайней мере, в приступе острого склероза и полной амнезии. Кого Паша искал в толпе посетителей фотовыставки? Знакомых? А может врача из случайно оказавшейся здесь бригады скорой помощи? Всё, что мне удалось, так это растянуть подобие извиняющейся улыбки, возможно, помочь как-то странными манипуляциями рук и запутанной чередой извинительных фраз. Уже почти у выхода из здания, Павлуша таки догнал меня, остановил, и что-то пробормотав, сунул в руки бумажный рулон. Кажется, я поблагодарил его. Надеюсь. Жаль было бы обидеть Павлушу, да и не за что.
Про подарок я вспомнил лишь через несколько дней, нашёл его почему-то за дверью в кухню, не раньше чем через час блуждания по квартире в тупом, но упрямом желании отыскать. Развернул и разглядывал, разглядывал его… Это был постер графического портрета Владимира Высоцкого. Талантливая работа, скажу я вам. Семёныч был изображён на нём почти в анфас, но с некоторым поворотом тела, отчего казалось, что он вот-вот оглянулся на что-то или на кого-то. И он ещё в своих мыслях, но уже на грани восприятия нового образа. Лёгкий прищур его глаз вызывал непременное доверие этому человеку, готовность услышать, понять, принять… Позже я обнаружил и подпись художника. Павел Деникин. Вот же как!.. Всякий раз, вспоминая позже Пашку, я краснел за ту нашу встречу. Но и до сих пор не могу объяснить себе тогдашнее своё поведение.
Не потому ль боимся иногда встречаться с прошлым, Что просто нечем похвалиться…
Тошно.
«Купола» всколыхнули в душе ещё больше грусти. Я подпевал Семёнычу шёпотом, в надежде, что ни он, никто меня не слышит.
Как засмотрится мне нынче, как задышится?! Воздух крут перед грозой, крут да вязок. Что споётся мне сегодня, что услышится?..
И как я мог в детстве так неосторожно подсунуть своё ухо под лапу медведю?
Душу, сбитую да стёртую утратами, Душу, сбитую перекатами, — Если до крови лоскут истончал, — Залатаю золотыми я заплатами... Где же Виктор запропостился? "Не сумлевайтесь!" Ох, как непросто это, Витенька...
В синем неби-и-и колоколь-ь-ь-нями проколотом-м-м-м медный колокол-л-л-л, медный колокол-л-л-л Толь возрадовалси, толи осерчал-л-л-л Купола в России кр-роют чистым золотом-м-м-м Чтобы чащи Господь замичал-л-л-л-л…
Чтобы чащи Господь замичал-л-л-л-л…
Чтобы чащи Господь замичал-л-л-л-л…
Краем глаза я увидел что-то тёмное в дверном проёме, ведущем в прихожую. Виктор стоял истуканом и таращил на меня глаза насколько позволяли ему его отёчные веки. Вместе с ним я заметил, что песня , по-видимому, давно закончилась и я уже один, хрипел монотонно и фальшиво последнюю строчку раз за разом, не в силах вырваться из магии её слов и ритма. Выдохнув воздух из лёгких, почувствовал, как он обжёг мне воспалённое горло, поперхнулся, закашлялся до дурноты и слёз. Витёк, видимо вовремя очнулся от марева сумасшедшего видения и уже хлопотал возле меня, согнутого спазмами лёгких и желудка, возмущённых невиданными упражнениями их хозяина. Витёк стучал мне в спину, я давился кашлем и воздухом. Страх удушья впрыскивал адреналин мне в кровь и сводил мышцы судорогами. Скоро ли это кончилось, не помню, но очнулся я размякшим в кресле, лицом к окну, на котором, укоризненно покачивая головой из стороны в сторону, хмурил белёсые брови мой ангел. Сквозь слёзы его меловые очертания на фоне тёмного окна расплывались радужными контурами, мне это нравилось, я не смаргивал, терпел. Витя со стаканом воды нарисовался тёмным пятном напротив и, словно не замечая ангела, обеспокоено заглядывал мне в глаза, бормотал: - Попить бы вам… глоточками… водичка вот… Я перевёл взгляд на стакан с водой и переключился на радужные всполохи качающейся в нём воды. Руки Виктора мелко дрожали, мы вместе забоялись, что он расплещет воду. В четыре руки мы всё же напоили меня. Глоточками… - Что ж вы так… Не надо так… Ему-то можно… Он-то всю жисть так хри… пел… Я вернул взгляд на окно – так и есть: никого. - Вы видели его, Виктор? - Где ж я его видел? По телику разве… - Нет, не Высоцкого… - А кого? - В самом деле, кого…
Умывшись холодной водой, растерев грудь и лицо махровым полотенцем, я почувствовал себя лучше и выйдя из ванной, наткнулся на стоящего в прихожей Витька. - Что же вы стоите, Виктор, проходите, друг мой. Проходите в кухню, не надо стесняться. - Дык, как же я без вас? Я вот тут… ваш заказ, да пойду я… - Витёк засуетился рукой в матерчатой, видавшей виды сумке с ручками, не раз уже перехваченными цветной изолентой, - неудобно ж мне как-то… Не ровня ж… - Друг мой, вы меня чуть не от смерти спасли! Уж не обессутьте задержаться до полной уверенности в моём самочувствии, - я уже и не задумывался o том, как буду воспринимать его амбре в непосредственном застолье, мне не хотелось сейчас его отпускать. Одиночество воняет не меньше, не лучше. А этот… А этот опять свалил молча. Да и не пьёт он. - Только не пойте больше так. - Не буду.
Глава – не глава… очередная
Телефон нагло звонил на всю квартиру, рикошетил трелями от стен и мебели, проникал по складкам одеяла, да и сквозь него, ко мне в голову, колотил молоточками по перепонкам и без всякой жалости настоятельно рекомендовал подняться к нему из постели. - Боже! Ну хоть кто-нибудь бы его побрал! – встаю. Иду на ощупь в прихожую, благо квартира маломерка и всё бессовестно рядом. Казалось, что Александра начала разговор ещё с гудками в эфире. Потому что пока я подносил трубку к уху, она успела и поздороваться со мной, и спросить o моём самочувствии и самой же себе ответить. - Потому я и звоню тебе, Холодов, иначе, кому же мне ещё позвонить? Да и просьба у меня к тебе настолько личная, насколько я никому больше её доверить не могу. Ты же не откажешь мне, Холодов. Ты же удивительный человек, никогда мне не отказывал, за что я тебя и любила. И все всегда просто умилялись, глядя на наши отношения. И Вера Соломоновна всегда говорила… - Александра… - Привет, Холодов, голубчик ты мой. Кстати, Веру Соломоновну вчера видела. Привет тебе от неё большущий… - я стоял босиком в прихожей, в одних трусах и с закрытыми глазами шарил рукой по тумбочке в поисках сигареты. Вторая рука слушала вместе с ухом тарабань Александры и почему-то не сопротивлялась этому. Видимо, тоже ещё не проснулась как следует. - Холодов, ты почему молчишь? Ты меня слышишь? – я кивнул. – Так я тебе по какому поводу звоню… Ах да! Тебе от Марцика привет. Марцик! Холодов говорит, что тебе тоже привет. Ты слушаешь теперь меня, Холодов? - У меня есть выбор? – спросил я. - Холодов, ты неисправим. - Твоя работа. - Не груби, бессовестный. Я тут с ног сбилась решая твои вопросы с пропиской, подключив уйму нужных людей, а ты, неблагодарный…Холодов! – на этот раз я услышал те нотки в голосе Александры, которые явно обещали, наконец, переход непосредственно к делу, по поводу которого Александра и звонила. - С моей пропиской… Говори уже, Александра. Что тебе от меня нужно? - Ой, это такая мелочь, Холодов… Тебе это совсем не озаботит. Мы с Мариком уезжаем на четыре дня в круиз по Волге, а Котю оставить совсем не с кем, представляешь? Ну не могу же я доверить Котю чужим людям, Холодов! Выручай, дорогой! Всего четыре дня, плюс пятница до вечера. Мы после круиза на банкет заедем к Полежаевым. Ну, ты же понимаешь, Марцик не в силах отказать самому Полежаеву! – Котя – это наглый толстый перс. А Полежаев… - А кто у нас Полежаев, позвольте полюбопытствовать? - Холодов! Полежаев – это… Это же сам Полежаев! Ты думаешь, когда спрашиваешь: «Кто такой Полежаев?» Да и при чём здесь он, Холодов? Ты же понимаешь, что я звоню тебе совсем не поэтому, а совсем… - А сегодня какой день, Александра? - Суббота. Ой, ну при чём здесь суббота? - Не при чём. Но с субботы до пятницы шесть дней, а не четыре. Причем, я понимаю, что Котя уже едет в чёрной «Волге» Марцика прямо ко мне… - Какой же ты мелочный, Холодов! Ловить меня на каких-то цифрах… - я наконец нащупал пачку сигарет и зажигалку, перехватив трубку половчее, прикурил и затянулся сладкой первой затяжкой. И чуть не поперхнулся от последних слов Александры, - ты хочешь, чтобы я приехала к тебе и лично привезла Котю, Холодов? - Нет! – только не это! – хорошо, Александра, хорошо. Я сам встречу Котю и пусть он поживёт у меня до пятницы. - Ты прелесть, Холодов. Ты спаситель мой! Пакет с кормом я передала с водителем. Не забывай – три раза в день по две столовых ложки корма и молоко не забудь, не жадничай с молоком. Там и тебе гостинец, не отказывайся. Мелочь, но витаминчики тебе не повредят. Спасибо тебе, Холодов. Я знала, кому звоню. Обнимаю… - И я вас.
Удивительная способность быть уверенной в согласии людей на любое её предложение, независимо от готовности и желания с их стороны. Но всё в итоге решается так, что люди якобы сами предлагают ей помощь. И настаивают. А Александра – она такая мягкая и никому отказать не может. Как-то вот так. Или иначе, но результат един.
- Сам бы поговорил с ней. Вот и не ухмыляйся. Ангел-Врангел. Между прочим, я только что променял тебя на Котю. - И уже повернувшись к нему спиной понял, что променял я тихое, пусть и бестелесное существо, почти друга, на жирное и наглое существо со скверным характером и совершенно беспардонным поведением где бы то ни было и с кем бы не будучи в контакте.
Но было поздно. Два коротких сигнала клаксона под окном бесцеремонно подтвердили мой новый статус – предателя.
Глава - не глава… следующая
Не успел проморгаться, а лета как не бывало. И загара всего-то на лице, да на кистях рук, остальные части тела так и не познали ультрафиолета в этом году. Что ж, придётся продлить мечты до следующего года. Зато пришло приятное известие. Издательство уведомляло меня о начислении гонораров за мои последние статьи и вступительное слово к новой книге малоизвестного, но «подающего большие надежды талантливого молодого писателя, с таким удивительным языком и самобытным стилем…». Спросите меня сегодня его фамилию, так мне не вспомнить. Но редактор, давая задание для вступительной главы, делал круглые глаза и многозначительно указывал пальцем в потолок. Дословных объяснений мне и не нужно было, ясно сразу, что новомодный автор появился не сам по себе, а с серьёзным прицепом рекомендаций «сверху». И уж если наш редактор округлял глаза, то этот верх был скорее всего даже не областной. - Вы уж постарайтесь в срок и всё, как полагается, Олег Александрович. Сами понимаете… - и я был благодарен ему за этот заказ уже потому, что здесь задержек с выходом книги не будет, как и с моим гонораром. Значит, жить можно. Значит, экономить на всём и занимать деньги до следующей получки не придётся. И не будет жечь соблазн достать мамину сберкнижку. Кроме того, на днях приедет Женечка Масленников за новыми главами романа о роковой любви и тоже привезёт денежки…
С Женечкой меня два года назад познакомила Эльвира. Эльвира – моя давняя подруга. Мы познакомились с ней совершенно случайно в издательстве, куда она приходила по каким-то своим делам. Банально столкнувшись с Эльвирой на лестнице, я выбил из её рук папки с рукописями. Охнув и рассыпавшись в извинениях, я кинулся собирать их. Само собой, ещё и перемешав их. Тут я застыл в растерянности, понимая, что натворил и в тихом ужасе поднял глаза на девушку. - Это уже неважно, – её улыбка и мягкий тембр голоса просто вернули меня к жизни. – Просто помогите мне всё это собрать и донести до ближайшей мусорки. Увидев вопрос в моих глазах, добавила всё с тем же спокойствием: - Это копии. Их вернули. И они теперь просто бумажки, от которых нужно непременно избавиться. – Я продолжал держать фигуру «Замри!». В ближайшем к издательству дворике мы нашли мусорные баки и Эльвира, почти не останавливаясь, швырнула папки с бумагами в ближайший бак. Похлопала ладошками, словно стряхивая пыль, развернулась ко мне, улыбнулась той же милой и открытой улыбкой. - Вот и всё. Угостите меня газировкой с сиропом? Очень пить хочется. Мы пили газировку в скверике на Бауманской, болтали о чём-то, хохотали по любому поводу и, казалось, всю жизнь были друзьями. Эльвира из тех девушек, в которых нельзя не влюбиться с первого взгляда. И она это знала. И сразу же расставляла точки над «и». - Мы будем друзьями, Олег. До тех пор, пока вы не заговорите о любви. Простите меня за ультиматум, но поверьте, у меня есть для этого основания. Я просто устала от любви, а вот друзей у меня почти нет. Вы мне нравитесь, и мне хочется с вами просто дружить. Вы согласны?.. Отказать Эльвире было просто невозможно. Сложнее было принять её условия, но я всё понял. И не стал расспрашивать ни о чём. Удивительно, но мы действительно стали друзьями. С редкими, но всегда тёплыми встречами. С мелкими, но, как правило, милыми и полезными сюрпризами и подарочками. С непременными телефонными звонками, чтобы поздравить друг друга с хорошими праздниками. И всегда были рады друг другу. Искренне. Я познакомил Эльвиру со своим другом Сергеем Новиковым, отличным массажистом и просто замечательным человеком. Он принимал её в любое время без всякой очереди и почти бесплатно. Эльвира познакомила меня с Женечкой Масленниковым, который помогает мне зарабатывать неплохие деньги.
- Олег Александрович, вам не стоит воспринимать всё это как ложь или обман. Читателю ведь всё равно, кто автор. Эти книги – чтиво, понимаете? Это спрос, если хотите. - Женечка, но авторы этих книг хоть существуют на самом деле? – я был в совершенной растерянности. - Наверняка. Просто там, на Западе, при всей строгости к авторским правам, никому в голову не придёт, что пишется всё это здесь, в Союзе. И переводится тоже здесь. И это целая сеть работников, - Женечка заводился, скороговорил, помогал себе мимикой и жестами. - А как же авторы? - А что авторы? Они актёры больше, чем писаки. Они своё получают. И часть гонораров и любовь читателей, и славу в писательских кругах. И членство Союза писателей им не грозит, как у нас. Это же не спорт, где раз в четыре года нужно показать свои умения и возможности на Олимпиаде или каком-нибудь чемпионате. Здесь всё иначе. Есть материал – есть автор. - А если кто-то из настоящих авторов поднимет шум… - Например, вы? – перебил меня Женечка и посмотрел на меня так, что я его даже как-то не узнал. - Ну, например, я. - И что? - Ну не знаю… - Вот вы сами и ответили на этот вопрос.
Глава - не глава… последующая
Интересно, если подойти и двинуть ему в ухо. - Так и знал, что ты мысли читаешь. И не совестно? Тебе своих мало или по долгу службы мучаешься? – укоризны в его взгляде было немного. Чуть задержав на мне взгляд серебристо мерцающих зрачков, снова отвернулся к окну. Но я заметил, что он вздохнул одними плечами, не для того, чтобы я не заметил, а как-то так, по человечески, рефлексивно. - Не скучно тебе со мной? – я привык к его молчанию и не задумывался о том, не мешаю ли. - Вот мне с самим собой скучно. Особенно когда я пьяный. Скучно, но спокойно. Да потому что мы с ним, то есть со мной, понимаем друг друга даже не с полувзгляда или полуслова, а просто… Ну, просто понимаем. А ты лишний получаешься. Как в той песне – третий лишний. Ты же не с нами, хоть и рядом вот тут на подоконнике. - Ангел поёжился, будто от сквозняка, подтянул колени к груди и обхватил их руками, сверху положив голову, опять же лицом к окну. За окном снова ночь и снова дождь. Ноябрьская грусть самая красивая.
Продолжение следует... |
Библиотека // Объявления
