Росчерком пустых голосов недописанный день. В пламени дверного звонка перебитый февраль. Самая счастливая жизнь - светлячок в рукаве - Пишет в облака перед сном Новая Кровь. Колокольная Кровь!
Пара колокольных дорог, очарованных "нет". Кольца в зубы первых дождей - в коридоре шаги, Где из свежевырытых ям полувечного сна Вырвется - пойдёт колесить Новая Кровь. Колокольная кровь!
Росчерком пустых голосов недописанный день. В пламени дверного звонка перебитый февраль. Самую бездонную ночь промолчит по слогам, Растанцует в талый асфальт Новая Кровь. Колокольная кровь!
А было это поле такое: очень нечистое, прямо очень грязное (всё снегом запачканное) и очень большое. Такое большое, что ни одного времени ни одного года оттуда видно не было. Сидел я, значит, посреди этого нечистого поля и плакал. Сколько часов времени я там просидел - не помню. Я и вас-то не помню... Помню только, что пока сидел, поле два раза травой поросло, снег, правда, ни разу не таял, но так и должно быть. Это я ещё до рождения знал. Снег, он такой. Все неживые думают, что снег таять может, а он - не может. Так и лежит: один за другим. Людские люди думают ещё, что снег убирают, а на самом деле он не убирается вовсе. Людские люди, да и все остальные люди тоже не могут снег убирать. Снег убирать могут только Снежные Машины. Но о них людские люди не знают ничего. Зато я знал о Снежных Машинах, ещё до того, как родился.
Когда отравленный цветок родится белым фонарём, И пеплом станет стрекоза в сырой ладони четверга, На перекрёстке встанет пыль, и обернётся водопад, С начала повторится сон, и заяц выплюнет змею.
На праздник битого стекла, на вечно разведённый мост От безнадёжных и святых, от всех придуманных чудес, Забиться в угол и смотреть, как точкой сделался дракон Сквозь треугольное кольцо прозрачных ветреных часов.
Когда тебя окрестят вспять, и мантра выстрелит в висок, Когда зубами скрипнет ночь, червём под кожу проскользнёт, Ударит кислою звездой из горла в гору и назад, - Сначала повторится сон, в котором вечно нет тебя! И вот, только я подумал, что мне делать дальше, потому что нельзя всё время сидеть и плакать, особенно, если родился с мыслью, что надо двигаться вперёд, только я это подумал, как на нечистом поле появились Снежные Машины. Были они, Снежные Машины, похожи на обычные машины, но только были они снежные, потому так они и называются: Снежные Машины. И принялись Снежные Машины есть снег на всём нечистом поле (нечистое поле ведь было испачкано снегом). Стали они делать это так: от дальнего горизонта до меня и обратно. Но я не испугался, ведь я знал Снежные Машины ещё до рождения. Поэтому я сделал вот что: я стал ждать. А Снежные Машины всё ели и ели снег, пока не съели весь снег на нечистом поле. А когда Снежные Машины съели весь снег на нечистом поле, то собрались возле меня и замерли. Были они, Снежные Машины, как и все машины, не живые, но и не неживые, как говорится "ни то, ни сё", или как человеческая бабушка, а собрались вместе и замерли они потому, что на этом нечистом поле было их гнездо, или "парк". И как только Снежные Машины собрались возле меня и замерли, самая старая Снежная Машина обратилась ко мне так: - Мы здесь отдохнём. И я ответил: - Хорошо. Тогда я огляделся и понял, что после того, как Снежные Машины съели весь снег на нечистом поле, вся грязь с нечистого поля пропала, и нечистое поле сразу же стало Чистым Полем. А это было уже то, что надо. А как только я это понял (очень громко), мой хвостовой кошачий ноченосец выскочил у меня из-за пазухи прямо в Чисто Поле. А так как кошачий ноченосец был не просто кошачий человек, или что-то подобное, а был он ноченосец, то зима в Чистом Поле сразу же начала темнеть. Потому, что без снега и так любая зима потемнеет, а уж если кошачий ноченосец появится - и подавно. Так вот, когда мой кошачий ноченосец оказался в Чистом поле, он сразу сел, и вокруг началась молодая ночь, на опушке которой я попрощался с человеческой статуйной девушкой. А зима - что ей, бедолаге, оставалось? - потемнела ещё больше. Но тут уж зима не выдержала всего этого, стала сама не своя, возмутилась, сделала магическое действие и появилась в Чистом Поле сама, собственной Морозной Персоной. Но так как у зимы лица нет, а есть только снег, мороз и всякое такое прочее, то и Морозная Персона оказалась безликой. Увидев безликую Морозную Персону я очень испугался, хотя и знал всё это до рождения. Потому, что безликие Морозные Персоны - не самое приятное, что можно увидеть молодой ночью в Чистом Поле. Я, конечно, попробовал спрятаться от неё в молодую ночь, но из этого ничего не получилось. Тогда мой кошачий ноченосец стал бегать вокруг безликой Морозной Персоны и петь заклинание. А бегал он вот так: хороводом.
Расскажи мне, Зима, где ты прячешь тепло, Как ты пишешь стихи ветром злым на снегу, Как взнуздала пургу, постучала в окно, Распахнула мой сон да уселась к огню...
Я пойду за тобой, хоть следов не сыскать, Я поставил свечу на углу декабря. Ты отпустишь ветра землю в снег пеленать, На опушке среды ты обнимешь меня...
На оконном стекле отпечатки ветров, На замёрзших ветвях - пожелтевшие сны. Заплутал Новый год в лабиринте дворов И остался у нас до рожденья Весны...
Как за белой стеной - голубые леса, Как заснула земля - королева сама... Если ты ещё здесь - посмотри мне в глаза: Это - наша Зима!
И вот, только кошачий ноченосец пропел заклинание, как безликая Морозная Персона заметно ко мне потеплела и даже пожелала со мной молчать. - Кто ты? - промолчала безликая Морозная Персона. - Нет - замолчал я в ответ (по привычке и от страха). - Что тебе нужно? - молчала громовым голосом безликая Морозная Персона. - Мне нужно двигаться вперёд - смолчал я. - Тогда зачем ты здесь, в моём Чистом Поле? - грозно промолчала безликая Морозная Персона. - Это Нарядный Экзорцист приговорил. - робко промолчал я. - А-а-а! - потеплела безликая, уже Несильноморозная Персона - Значит, вот что! Хорошо! Я пойду с тобой! Но тогда скажи, чей облик мне нужно для этого взять? Или кого ты хочешь себе в спутники? Ещё до рождения я знал, что зима с удовольствием путешествует по земле, но вот в чьём облике ей лучше идти? Или кого бы мне лучше взять себе в спутники? Я сначала хотел подумать подальше, но потом не стал: ни к чему это. Поэтому я подумал близко и сказал сразу: - Пусть это будет человеческая статуйная девушка с двумя крыльями, которая плачущий надгробный ангел из музея без дверей. - храбро промолчал я. - Будь по твоему! - промолчала тёплым голосом безликая Несильноморозная Персона - Тогда убирай свою молодую ночь, ложись и жди впредь до того, как зима опять станет белой. - Договорились. - смолчал я, и на это безликая Несильноморозная Персона начала удаляться восвояси, но я решил сам задать безликой Несильноморозной Персоне вопрос, если уж она стала такая Несильноморозная: - Скажи, а что такое - люлька? Всё я знал до рождения, даже господина Загоскина, прозаика, а вот что такое люлька - и сейчас не знаю. Что такое? - Люлька? - безликая Несильноморозная Персона снова стала Морозной Персоной, даже Сильноморозной Персоной - А вот об этом тебе знать и не полагается, хотя, конечно, это что-то вроде рукодельного инкубатора. На этом безликая Сильноморозная Персона удалилась восвояси, а я убрал хвостового кошачьего ноченосца за пазуху, лёг посреди Чиста Поля и стал ждать.
Если было - оглянись, Если не было - не жди: Как отсюда до весны В каждом пальце скорпион.
Ты, потеряный алтын, - Два крыла, а между них - Укуси меня, звезда, Если где-нибудь соврал.
Шли по лесу деревА, Тяжело с собой несли В Зелену свою страну Слово, что нельзя сказать,
Сказку, как на вОсьмый день Из медведя вышел снег, Самого себя белей, И по лесенке ушёл,
Как Ивашка-Богослов Сеял во море ячмень, Как у бабы на спине Потерялся караван.
Посерёд сырой земли Крутит девка канитель, А кого сожрёт тропа - Выше города не плачь.
И вот когда я лёг в Чистом Поле, убравши молодую ночь вместе со своим кошачьим ноченосцем и стал ждать, я вдруг понял, что заснул. То есть, я, конечно, знал, что умею спать, ещё до рождения, но раньше мне спать как-то не приходилось. Ведь я родился с мыслью, что надо двигаться вперёд, а не спать. А тут я понял, что заснул. Прямо как человеческий человек. А что делают людские люди, когда спят? Людские люди, когда спят, снимают кино. Всегда, когда спят, людские люди снимают кино. То есть, они могли бы и вовсе не спать, но все они думают, что надо спать. И спят. Во сне людские люди могли бы подстригать анемоны или, например, гулять по кладбищу, но они вместо этого снимают кино. Мне показалось любопытным снимать кино, поэтому я тоже решил снимать кино. И это была воля Божия. Сначала ничего не было вообще, но потом в это вообще начали осыпаться всякие слова: Подпоясанный безвозвратно растраченным семенем, во имя синей совы и вечносолёного поцелуя, совершенно олений хохот поскользнулся на твоём взгляде... Но это было ещё не кино, ведь я в первый раз снимал кино, и оно не очень-то у меня получалось. Но потом понемногу у меня начало получаться. А потом - даже очень получаться.
Первый кадр: песок. На песок опускается детская ладонь. Ладонь исчезает. На песке остаётся отпечаток кошачьей лапы. Голос за кадром: "Песок - самое медленное из зеркал". Отъезд. На песке у реки сидит ребёнок и рассматривает свою руку. Голос за кадром: "Всё дело в том, что мы никогда не знаем точно, по чьему образу и подобию мы были созданы". Ребёнок смотрит в камеру, камера смотрит в ребёнка.
Второй кадр: длинная готическая галерея. По галерее медленно движется фигура в белом плаще с капюшоном, лица не видно. В руках у неё чаша. Голос за кадром: "Как нам хотелось бы увидеть всё изнутри..." Фигура в плаще проходит сквозь колонну и исчезает. Голос за кадром: "Но, оказавшись внутри, мы понимаем: выхода наружу нет!" Камера всматриватривается в покрытый оспинами мрамор.Внезапно по нему пробегает тень.
Третий кадр: по дрожащей воде пролетает птица. Голос за кадром: "Подарив ребёнку этот мир, помни..." Отъезд. В глазах одетого в лохмотья старика, глядящего на древние камни, застыли слёзы. Голос за кадром: "...однажды у него отберут твой подарок". Камера поднимает глаза.
Четвёртый кадр: возле древних камней тигрица вылизывает тигрёнка. Голос за кадром: "Порой, когда мы подчиняемся своим инстинктам, нам кажется, что время замирает..." Камера вообще ничего не успевает: раздаётся хлопок выстрела и наступает темнота. Охотники снимают с тигрицы шкуру. Рядом играет тигрёнок. Голос за кадром: "На самом деле, в такие моменты мы бессмертны". Бабочка, за которой гонится тигрёнок, взмывает вверх. Оказывается, наверху уже протянули провода и построили город.
Пятый кадр: Бабочка садится в лужицу бензина на асфальте. Голос за кадром: "Чтобы разнообразить свой скудный рацион, бабочки вынуждены питаться и минеральными веществами, производимыми человеком..." На бабочку наступает ботинок. Голос за кадром: "...Которые, впрочем, вполне доступны и в дикой природе". Следующий ботинок наступает на то, что было бабочкой... От горя камера переходит в чёрно-белый режим.
Шестой кадр: Отъезд. Это парад. Стройными колоннами перед камерой проходят ветераны чеченских кампаний, погибшие в бою, посмертные герои Великой Отечественной, расстрелянные белые офицеры, в капусту изрубленные гусары 1812 года, ратники Дмитрия Донского с раскроенными черепами и выпущенными внутренностями, римские легионеры, растерзанные германскими всадниками. Голос за кадром: "Человек не способен ничего не хотеть..." Камера оборачивается туда, где должны стоять принимающие парад. Там никого нет. Голос за кадром: "Но некоторым стоит осторожней относиться к своим желаниям".
Седьмой кадр: не вынеся этой пустоты, камера поднимает глаза вверх. Наверху клубятся осенние тучи. Чуть ниже - оголённые ветки деревьев, с которых ветер срывает последние трупы листьев. Они похожи на мёртвых бабочек. За пением ветра слышны тихие звуки расстроенных струн. Внезапно что-то происходит, мы видим груды листьев на земле, парковую дорожку, усыпанную листьями... И темнота. Голос за кадром: "Смотри под ноги!"
Восьмой кадр: снова светло. Чья-то рука раскачивает ритуальный буддийский колокольчик. Голос за кадром: "Самоотречение, концетрация, слияние с абсолютом..." Отъезд. Буддийский монах с ваджрой и колокольчиком сидит посередине пустого скоростного шоссе. Голос за кадром: "...хороши тогда, когда нет другого выхода". Внезапно над монахом вырастает громада грузовика. Камера кидается к нему в кабину.
Девятый кадр: кабина грузовика. Водитель одет в рекламную ростовую кулу зайца. Голос за кадром: "Дорога - лучший способ спрятаться от себя". Заяц за рулём снимает с себя голову, под ней ничего нет. Голос за кадром: "Но и тут нас подстерегают всякие неожиданности". Камера смотрит в пассажирское окно. Там видна свора бродячих собак, несущихся к машине.
Десятый кадр: камера неожиданно оказывается обочине. Уже настала зима, и собаки бегут по глубокому снегу к камере. Голос за кадром: "Мы очень любим всех. Но почему же тогда мы боимся тех, кого приручили?" Собаки бросаются к камере, на снег брызжет кровь, камера падает. Перемотка назад.
Одиннадцатый кадр: Собаки снова несутся к камере. Голос за кадром: "Может быть, им просто хотелось человеческого тепла?" Собаки подбегают к камере, виляя хвостами, ведут себя вполне мирно. Внезапно одна из них с визгом отскакивает, как от удара. Другая, третья... Голос за кадром: "Впрочем, это уже не важно..." Камера понуро смотрит в снег.
Двенадцатый кадр: белый лист бумаги. Над листом бумаги слонилась девочка с карандашами. Вдруг с внутренней стороны листа кто-то начинает стирать белый цвет. Лист оказывается прозрачным. За ним - другая комната, в которой другая девочка протирает окно, выходящее прямо в этот лист бумаги. Голос за кадром: "Дети всё время что-то рисуют" Девочка в нашей комнате принимается обводить контуры увиденного. Другая комната постепенно гаснет. На листе бумаги остаётся только детский рисунок. Голос за кадром: "Не обращайте внимания, это всего лишь дети". Камера до того внимательно следит за появлением рисунка, что в какой-то момент теряется в одной из его линий.
Тринадцатый кадр: какие-то обрывки, чьи-то ноги, вопль "The Blindman!!!", снова обрывки. Трясущийся вагон, взгляд камеры из кармана, утыкающийся в куртку... Темнота. Голос за кадром: "Простите! Этот кадр у нас почему-то не удался..."
Четырнадцатый кадр: чёрное становится осязаемым, обретает фактуру. На чёрный бархат садится бабочка. Ползком она перемещается в сторону и вдруг оказывается на чём-то жёлтом. Отъезд. Бабочка ползёт по костям скелета австралопитека. Голос за кадром: "Извините, а мы с вами нигде не встречались?" Бабочка снова переползает на бархат и улетает. Камере остаётся только смотреть в черноту.
Пятнадцатый кадр: темноту лижет тонкий луч света. Оказывается, кто-то распорол штору с обратной стороны. Щель становится шире. Настолько, что в неё удаётся пролезть камере. Вокруг - каморка, всё в пыли и паутине. Голос за кадром: "В желании познавать новое мы просто не знаем границ!". Камера оборачивается. За компьютером сидит Буратино, проткнувший носом нарисованный на холсте монитор. Взгляд камеры скользит вниз по его фигуре: ноги уже пустили корни прямо в пол. Голос за кадром: "хотя нам ещё пока тяжело оторваться от земли..." Камера следует за корнями Буратино.
Шестнадцатый кадр: под землёй. Нора в разрезе, по ней ползёт крот, сжимающий в зубах бабочку. Голос за кадром: "Круг замкнулся." Крот замирает. Камера присматривается к его мордочке. Становится видно: он мёртв. От бабочки остались только крылья. Тонкий червячок выглядывает из его пасти. Голос за кадром: "Нет ещё. Нет." Червячок принимается ползти вверх. Камера следует за ним. Голос за кадром: "К осколкам снега, лужам пыли, Где прошлое уже забыли, Следам руин и ранам пашен, Которым год уже не страшен, Где чёрные от боли реки Глядят кино о человеке, Туда, где ты рождён из глины, Где жизнь и смерть, где всё едино... Вот бредятина-то!"
Семнадцатый кадр: повехность земли, песок. Он медленно и трудно вздувается, и оттуда проклёвывается человеческая рука. Похоже, детская. Голос за кадром: "И вот, всё повторяется заново..." Рука складывает пальцы в фигу. Голос за кадром: "Нет?" Камера смотрит вверх. Потолок.
Восемнадцатый кадр: потолок. На потолке играют блики, как от освещённой воды. Голос за кадром: "Зачем нам всё это нужно?" Камера опускает взгляд, вокруг стены. Вниз. Внизу, вместо пола - кусочек моря. Голос за кадром: "Осторожно! Если слишком быстро спать, можно проснуться!" Камера опускается к воде.
Девятнадцатый кадр: вокруг стены. Внизу пол. Если бы он не был внизу, он был бы стеной. Камера смотрит наверх. Наверху, вместо потолка - кусочек моря. Голос за кадром: "Согласно теории относительности Энштейна, всё относительно". Камера движется наверх. И оказывается на берегу, где спиной к ней сидит на песке ребёнок. Голос за кадром: "Я же говорил!" Камера обходит ребёнка. Он замечает камеру и поднимает на неё свои рысьи глаза. Он смотрит в камеру, камера смотрит в него.
Двадцатый кадр: вид сверху. Зелёная лужайка с древними руинами. Рядом с руинами лежит старик в лохмотьях, полуприкрытый тигриной шкурой. Его глаза открыты и устремлены в небо. Голос за кадром: "Смерть двоих порождает величие третьего" Наезд. Камера внимательно смотрит в глаза старика. В небе пролетает бабочка. На середине полёта она начинает дрожать, всё мутнеет. Голос за кадром: "Но, даже проснувшись, мёртвые продолжают плакать". Камера ныряет в небо.
Двадцать первый кадр: готическая галерея. Из стены появляется фигура в плаще, но уже без чаши. Голос за кадром: "Так что же прячется внутри?" Фигура приближается к камере и распахивает плащ. Внутри только полная темнота.
Двадцать второй кадр: в темноте появляются кружащиеся проблески, вся она начинает пульсировать. Проблески всё больше освещают темноту. Становится видно, что это - танцующий у костра шаман, бьющий в бубен. Голос за кадром: "С этого всё началось..." Шаман танцует всё быстрее, пульсация всё чаще... В апогее он падает на землю. Камера приближается к его лицу с остановившимися глазами. Голос за кадром: "...и ни чем другим закончиться не могло". Камера смотрит в его глаза, в которых движутся созвездия. Ныряет в них.
Двадцать третий кадр: созвездия, кружащиеся в небе. Неожиданно между камерой и небом по стеклу проползает змея. Голос за кадром: "Пожалеем её... Она просто потерялась". По стеклу кружатся осенние листья. Особенно сильный порыв ветра сдувает их. На стекле остаётся одна бабочка. Голос за кадром: "Бабочки никогда не смогут жить по закону листьев". Камера подкрадывается к тёмному силуэту бабочки. Темно.
Двадцать четвёртый кадр: не темно, как через сухой лист. Лист сдувает ветер. На зелёной лужайке возле древних руин старик в лохмотьях укрывает тигриной шкурой мальчика с глазами рыси. Голос за кадром: "Внутри матки акулы появляется сразу несколько эмбрионов. Свободно плавая в околоплодовой жидкости, они поедают друг друга до тех пор, пока не останется только один. Он-то и родится на свет".
Двадцать пятый кадр:, утренний полумрак, смятая тюремная кровать. Камера оглядывает камеру. Небольшое, густо зарешеченное окно, дающее слабый свет, четыре стены и грязный пол. Ни малейшего намёка на дверь. Голос за кадром: "Странно! Куда же мог деться он? И, кстати, как сюда попал я?!" | 
Библиотека // Объявления