С благодарностью Егору Ченкину
за способствование моему пониманию того,
как именно идея этой повести должна быть воплощена в жизнь.
С безмерной благодарностью моей сестре, Танечке Марковой.
|
ПРОЛОГ
- Ну, здравствуй! - Ага, кто бы говорил… - неприятное ощущение, сжимающее левую грудь, сменилось острой болью, - Привет-привет. А ты изменилась… - рука бессильно обмякла, и девушка сжала ее правой - чуть ниже плеча, - свернувшись в калачик на белоснежных простынях предрассветной двуспальной кровати. - Всё меняется. Ты тоже не осталась прежней. К тебе теперь попасть ой как сложно! Важная такая стала, деловая… Только когда сама зовешь, можно прийти. - Ну, позвала же. Чего жалуешься? Видеть тебя не хотела, честное слово, - девушка чувствовала, как каждый вдох отдается болью в груди. - А зачем звала тогда? Странная ты… - Познакомить хочу кое с кем. Подружить, так сказать… Удивление собеседницы немного ослабило стальную хватку боли, и девушка села. - Хм… А выдержит? Друзей-то у меня мало, и все типа тебя... - Все бы тебе глумиться… А он выдержит, думаю. Иначе тебя бы здесь не было, - сама она в это мало верила, но так было нужно.
Понедельник, 16:30
- Как вы себя чувствуете? - Неплохо, спасибо. - А если начистоту? Я ж ваш лечащий врач, все-таки, мне можно не лгать. - Я и не лгу. - То есть, опухоль Вас не беспокоит? - Ну почему же, беспокоит. Болит почти постоянно в последнее время, - она не любила бывать на этих приемах, но муж настаивал, - я просто привыкла уже. - Хм… Боль нельзя терпеть. - А что Вы предлагаете? Сами ж сказали, что она неоперабельна… Все, что мне остается – терпеть. - Вы принимаете препараты, которые я прописал? - Нет.
***
Они ехали в тишине. Двухполосная дорога впереди. За окном - полет пустых, черных ветвей деревьев на фоне грязно-белого неба ноября. Она полулежит на переднем. Он держит руль четвертой передачей и гробовым молчанием. - Спишь? - Нет… - Болит? - … Давай радио включим, а? - Нет. Спой лучше что-нибудь… - Не хочу. - Значит, болит. Он, притормозив, съехал на обочину. Остановил авто. Круто развернулся к ней и, выдохнув, решительно начал: - Ну не молчи! Я не могу так больше – вижу, что тебе плохо, а ты ничего не говоришь… И от этого я себя чувствую гадко. Мы же всегда разговаривали! Ты всегда доверяла мне, что изменилось? Ну поделись со мной… Она глубоко вздохнула. Посмотрела исподлобья каким-то чужим взглядом, уколовшим его где-то глубоко внутри. Но он тут же забыл об этом – слишком сильно хотел знать. - Как? Как я могу поделиться с тобой болью? Рассказать о ней? О’кей… - ее голос перешел в частОты шепота, - Это как… если сильно обгореть на солнце, только собрать болевые ощущения со всей поверхности кожи и поместить их в точку внутри груди. Словно живет там огненный шарик – круглый, но колючий, как игла… Иногда слышу, как он со мной разговаривает, представляешь?.. По ночам, в основном. Говорит, что недолго мне осталось, а я не слушаю и не верю! Ведь ты же со мной… - вдруг улыбнулась она своей самой теплой улыбкой, коснувшись ладонью его щеки, - Но, знаешь, от этого не легче совсем... - Что ты имеешь в виду? Я стараюсь изо всех сил не… В него вонзилось - неожиданной агрессией - и прервало на полуслове возмущение в ее широко открытых глазах. - Вот именно!!! – она аж подпрыгнула на сидении от ярости, - Не надо, слышишь, НЕ НАДО так стараться!!! Я не при смерти, я ЖИВА!!! - Ну что ты глупости говоришь, - его тон все также спокоен и участлив, - я ничего такого в виду не имею… Просто забочусь о тебе. - Бред, - она отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен. - Как ты сказала? Огненный шар, колющий иглой?.. Мне трудно это представить… - Ты разговариваешь со мной как с душевнобольной. Не буду я тебе ничего объяснять – психически я здорова, - она старалась придать голосу нотки уверенности и сдержать дрожь. - Любимая… Я просто не знаю, как тебе помочь – я в принципе ничего не знаю о физической боли. - Понимаешь, не так важно, какая эта боль, важнее, как чувствую себя я… Мне, если честно, плевать на боль – я и не такую терпела. Любая рожавшая женщина тебе скажет, что мужчина сдохнет от болевого шока, если вздумает родить! Когда тЫ вот болеешь – простужен банально – к тебе не подойти вообще, настроение на нуле, никаких эмоций и разговоров. А я в своем состоянии держусь! Пытаюсь отвечать спокойно на твои «ну как ты?» каждые пятнадцать минут, не грубить, когда ты рассказываешь небылицы о каких-то заграничных хирургах, не плакать, когда ты вспоминаешь о прошлом, так, как будто нарочно пытаешься заразить меня страхом того, что у нас нет будущего… Наконец, не злиться, когда ты занимаешься со мной любовью как с фарфоровой куклой – как будто боишься сломать! Резким движением она подняла мягкий свитер, обнажив атлас нательного белья, и схватила его руку. - Прикоснись же к ней! – левая грудь легла точно по размеру мужской ладони, - мне не нужна жалость - мне нужен мужчина. Один. Единственный. Мой. Ты!!! Слышишь? Его взгляд замер на ее лице – негодующе-решительном, бледном и таком красивом… Его девочка… Его любимая девочка… Самая прекрасная, самая сильная, самая лучшая… Его… Он хотел ее... Здесь, сейчас, всегда – только ее. Под его рукой пульсировало сердце, взволнованное глубокими вздохами, вздымающими безупречную женскую грудь, и он почувствовал – на себе,- как по бархату ее кожи пробегает холодок мурашек, как просыпается – волной – желание… Слегка сжав ладонь, не отрывая взгляда от ее глаз, он отодвинул гладкую материю лифчика до соска и прикоснулся к нему – легко, трепетно, прохладной подушечкой свободного пальца. Чувствительная поверхность тут же ответила на ласку, сжавшись в маленький темный бутон. Она сняла ставший лишним свитер через голову, растрепав волосы – длинные, мягкие, темные - они легли на обнаженные плечи контрастом с белоснежной кожей. Дыхание - прерывистое и громкое, большими глоткАми наполняющее тела заряженным страстью воздухом – стихло в поцелуе, уступив мгновение волшебству момента. Ждать он не стал – не хотел, не мог – возмущаясь про себя медлительности механизма, приводящего спинку кресла переднего сидения в горизонтальное положение, почти одновременно освободил их обоих от ремней безопасности, а ее грудь – от лишних лоскутов материи. Вместительный внедорожник стал неудобно-узким на пару минут – до того, как ее джинсы непостижимым образом оказались отброшенными назад вместе с его майкой, и их сердца не забились друг напротив друга в соединившихся страстью телах. Одежда, не отпускавшая его желание, была умело побеждена ее изящными руками. Отодвинув тоненькую полоску стрингов пальцами – последнее препятствие, которое они оба не заметили – она впустила его с себя – всего, разом. Застонала от заполнившего ее ощущения, разлившегося по телу приятной негой. Погрузившись в ее влажное тепло, он слушал голос своих желаний – криками вырывающийся из красиво очерченного женского рта с каждым его движением. Он целовал - нетерпеливо вдыхая губами запах ее шеи, языком заполняя раковины ее ушей, больно - с усердием проголодавшегося младенца - кусая ее соски, сжимая – бешено – в кулак ее волосы у корней. Еще… еще… быстрее… Еще!!! Тонкие пальцы длинными ногтями вросли в его лопатки – Ааааа! Боже, как больно! – не важно… Еще, еще, еще, еще, ЕЩЕ!!! - Любимая… я… не могу… - Да!!! Молчи... Она бедрами подалась вперед, навстречу его наслаждению. Сжав его внутри себя, поймала ритм, толкая его одного – будто с обрыва - в бездну удовольствия. Выплеск его чистой энергии – из глубины зажмуренных глаз вниз живота и дальше, глубоко в нее. Стон безграничного удовольствия – низкий, хриплый, мужской, - и тяжелое, обездвиженное оргазмом, тело, каждой клеткой благодарящее ее. Его сердце бешено колотилось, отражаясь эхом в ней. Через минуту вечности он поднял голову, и она увидела глаза, полные слез: - Прости... - За что, глупенький? – она улыбалась. - Я… тебе не было… - Мне было хорошо… А плачешь-то ты – так что не мне тебя прощать, - она продолжала улыбаться – одной стороной лица – всю обратную дорогу, несмотря на жуткую боль в груди. Он и не догадывался. То и дело опускал руку на ее коленку с переключателя передач – поглаживая и надеясь на продолжение. Дома.
Вторник, 08:15
- Все не могу успокоиться… - вышел из ванной с полотенцем вокруг бедер. Она подняла глаза от книги, которую читала всю ночь - после того, как он уснул. - Насчет боли… Как ты можешь ее терпеть? Нахмурившись, она вопросительно посмотрела на него. - И это говорит мне взрослый мужчина? – он обожал эту лукавую улыбку. - У меня вот спина болит – места не нахожу… - Как болит? - Ты… поцарапала… - А-а. Ну, садись – посмотрим, что там у тебя. Она провела рукой по глубоким царапинам, заканчивающимся ранками, прикрытыми спекшейся кровью. - Подожди, - встала с кровати, - возьму спирт или перекись. В аптечке было и то, и другое. - Щиплет. - Знаю. Это спирт. - Почему не перекись? – спросил, просто чтоб отвлечься. - Перекись используют, чтоб кровь остановить – у тебя кровь уже не идет. Спирт на открытые раны нельзя, а в остальном он лучше, чем перекись. - Такая серьезная… - хотел было вывернуться, чтоб поцеловать, но она не дала, усердно продолжая протирать царапины. - Однажды я случайно в дУше порезала вену на щиколотке – ноги брила. Мне было лет семнадцать, кажется. Очень много крови было, и я никак не могла остановить ее… Под рукой оказался одеколон какой-то, и я ничего лучше не придумала, чем намочить им ватный тампон, приложить к вене и замотать бинтом. Через минут пятнадцать я поняла, что сделала глупость – было ощущение, что ногу кислотой разъедает. Сняла бинт – там ожог, естественно… И кровь из вены хлещет. Она остановилась – закончила обрабатывать царапины. - Готово. Жить будешь. - Я в шоке… Чем все закончилось? Вена – это ведь серьезно… - Ну, жива, как видишь, - она усмехнулась, - Но запрет на спирт по открытой ране запомнила навсегда. Когда сняла бинт тогда – показалось, что ничего не болит, представь? Стало так хорошо!.. Ну, то есть, боль от воздействия спирта была настолько сильной, что перекрыла боль от пореза, понимаешь? - Честно? Нет… - А еще, считается, что у человека не может болеть в двух местах одновременно… Может, чтоб у тебя спина перестала болеть – ногу тебе сломать?.. – и рассмеялась звонкими задорными нотками. - И откуда ты столько о боли знаешь?.. - Все выведено, так сказать, опытным путем. Хочешь сам проверить? - Честно говоря, я немного боюсь боли… - Ну вот, заодно и бояться перестанешь. - Ты… серьезно? - Вполне. Увидев в глазах любимого мужчины тень испуга, она добавила: - Да расслабься ты! Я без фанатизма. Ты же хотел понять, чтО я чувствую…
Среда, 00:40
Они бежали – темными улицами, прилегающими к центру мегаполиса – тревожа ее белоснежными кроссовками лужи. Он с переменным успехом пытался поймать направление движения вместе с ее рукой. Казалось, что они все время куда-то сворачивают, и хоть он точно знал, что в этой части города потеряться практически невозможно, выпитая текила, заглушив боль, поселившуюся в районе груди, вместе с тем унесла без остатка его способность ориентироваться на местности. - Я еле на ногах стою… Куда мы бежим? - Если задаешь вопросы – значит, мало выпил, - она потянула его за руку к появившейся словно из ниоткуда неоновой надписи «Бар 25-й час». Внутри было пусто. Еще бы – на дворе вторник, завтра рабочий день… - Смааайл! – с порога позвала она, снимая пальто. Ответом на тишину «Смааааааайл!!!» прозвучало второй раз – еще громче и протяжнее. - Это кто? - спросил он. - Да так, знакомый из аськи – барменом тут работает. Смайл, черт побери! Не спать на рабочем месте!! - Слышу, слышу, девушка. Не шумите… - уставший бармен появился из подсобки. - Смайли, привет, дорогой, - она сияла. Чмокнула его в щеку. - Привет, Вилл. Какими?.. – интернет-ник, ничем не напоминающий ее имя. - Ну, какими еще в бар заходят? Выпить, конечно! Дай нам текилы – ею начинали. - А че друг-то такой зеленый? «Я на тебя бы посмотрел», - в памяти пронеслись последние несколько часов, он так и не смог вспомнить, как согласился на все это…
Вторник, 20:10
… Подворотня, мимо которой он проходил сотни раз и никогда не замечал, проводила его в свои глубины надписью над входом в ад по Данте. Оптимистично, ничего не скажешь. Шли до двусторонней рекламной поверхности, прикованной цепью к перилам лестницы в подвал. «Салон Т…У» - буквы в середине съела ржавчина. И для чего такую рухлядь пристегивать? Все равно никому не нужна… - Салон кого? Она загадочно улыбнулась. - Надо было тебе глаза завязать прям на пороге офиса. - Ну-ну, вот бы коллеги поржали… - Тебя всегда так волнует, что подумают другие? - А ты за год брака не поняла? - Я все поняла много раньше, - она рассмеялась. Тут он вдруг подумал о том, что знает о ее прошлом только то, что слышал от нее самой. Они познакомились летом – в Париже – она приехала туда с родителями, а он – по делам. Встретились у Нотр дам де Пари, и не смогли расстаться. Тогда ему показалось, что за вечер на Шампс Элизэ она рассказала все, что ему нужно было знать о девушке, с которой он хотел бы связать жизнь. Ее мать с отцом – прекрасную пару, образованных и интересных людей – он видел тем летом в первый и последний раз – они жили где-то далеко на юге страны, и с дочерью виделись крайне редко. Даже на свадьбу не прилетели – ведь о ней все узнали по факту. Они поженились осенью – в ее любимое время года, когда разноцветные листья отражают последнее солнце – тайно, никому ничего не сказав. Провели медовый месяц на Средиземном – там он узнал, что такое круглосуточный секс без перерыва на обед, звездное небо, отраженное в глади воды - в километрах от берега, сон под одеялом из волн и прогулки бегом по запутанным улицам неизвестных городов. Страха перед новым и неизведанным не существовало, когда она была рядом. Он любил ее всю – с первого дня встречи. Она – сильная, смелая, яркая – покоряла дерзостью поступков, накрепко сплетенной с разумностью и уравновешенностью. Он доверял ей… Ведь ни за кем не пошел бы «знакомиться с болью», как она выразилась. Но здесь, на пороге этого странного заведения он было засомневался. - Пойдем, трусишка. Это не смертельно. Внутри было, как это ни странно, довольно прилично – что-то вроде салона красоты. Играло модное Ар’н’Би – «I’ll do what I think you’ll like», - смог разобрать он в требовательно-приятном женском вокале. Понял, наконец, замысел: тату. Место – грудь, рисунок – японский иероглиф. На его вопрос о том, что он означает, услышал: - Узнаешь. Позже. Он доверял ей – не стал спорить. Она была хорошо знакома с мастером – настолько, чтоб уколоть ревностью приветственных объятий. Мужчину лет сорока, не бородатого и не толстого, как показывают в кино, но и на маникюршу мало похожего, они застали за просмотром журнала «Top Gear». - Раздевайся до пояса, приятель, - сказал он после того, как их представили друг другу, и краткого инструктажа – заговорщицким шепотом - относительно того, что нужно делать. Левую сторону его груди чисто выбрили. Левую. Как та, что болела у нее, съедаемая опухолью. Он лег на кушетку. Мужчина хотел было побрызгать чем-то «рабочую поверхность», но она отвела руку с баллончиком. «Обезболивающее», - понял он. Не нужно. Сжался в ожидании. - Расслабься, - немного с насмешкой - я только немного порисую. Больно тебе будет делать любимая. От этой новости стало одновременно и легче, и еще более не по себе, но он промолчал – любимая все равно была в недосягаемости, скрывшись в глубинах салона. Когда рисунок был нанесен, она появилась с аппаратом, похожим на бормашину, но потолще, и с иглой на конце. Внутри – черные чернила. Склонилась над ним и поцеловала. - Выпьешь? - Давай. Три глотка, по стопке текилы – на каждого - с лимоном и солью. За разговором о последней модели «Астон Мартин». И страха больше нет. Он так и не успел удивиться тому, что она умела делать татуировки, когда первый залп боли обрушился на него тонкой вибрирующей из стороны в сторону иглой. Хотелось кричать – сжимал до скрипа челюсти, зажмуривал глаза, задерживал дыхание. Контур иероглифа размером с коллекционную банковскую монету, сделан. Первые капли пурпурно-красной крови выступили на груди и были тут же бережно стерты пропитанной в спирте тряпочкой, которую она держала в левой руке. Жжет! Ерунда… Следующий «выход» иглы. Кажется, боль на пике, но нет – она может быть сильнее, когда игла случайно задевает уже вытатуированные участки. Кричать – Господи – как же хочется попросить ее остановиться! Умолять… Стыдно - Саша (вроде, так его звали) сидит в метре от них и читает о крутых машинах. «Я выдержу», - думал он, - «Не знал, что бывает так больно… так долго!..» Через полтора часа, показавшихся сутками, ему принесли выпить. -Что это? - А ты как думаешь? Olmeca silver, конечно – другую не держим. - Уже не больно, - и это было правдой. Он просто не чувствовал больше кожи на груди – вообще. Она перестала существовать для его мозга как факт. Только где-то вдали, перед глазами, игла по контуру наполняла дерму черным, управляемая рукой, которая могла быть такой нежной…
Среда, 00:45
…Бармен, которого она звала Смайл, смешал для нее «Маргариту», а для него поставил на стойку узкую стопку чистой текилы. - Лимон слева на стойке, соль в солонке. - Неее, это мне, - она взяла соль, залпом опустошила из трубочки треть бокала с коктейлем, отставила его подальше и повернулась к стойке спиной. Легко подпрыгнув, села на нее. Смайл, вздохнув, скрылся в подсобке. - Если нужна будет еще текила – сами. Бутылка под стойкой. Одну за одной, она стала расстегивать пуговицы блузки. - О, текила топлесс?! - Все, как ты любишь. Эротика в ее движениях и алкоголь в крови взяли свое – он хотел. Она легла на стойку, обнажив грудь, и достала из блюдца, оказавшегося подле ее головы, тонкую дольку лимона. Он смотрел, завороженный, как она – медленно – провела сочной мякотью по левому соску – маленькому, твердому, ожидающему поцелуя, - и посыпала его белыми кристалликами соли. Положила затылок на стойку, прихватив лимон зубами – за кожицу. Глубокое, прерывистое дыхание желания и туман в голове – от пережитой боли и 38-градусного напитка – придавали этому моменту нереально-эротичную сказочность. Он сел на барный стул – рядом. Облизав – страстно – ее сосок, кисло-соленым обдавший вкусовые рецепторы, залпом выпил содержимое стопки и склонился к ее лицу, оторвав зубами кислую мякоть от крепко прикушенной ею кожуры лимона. Запрокинул тяжелую голову – в удовольствии. А она уже нашла его шею губами, целовала пульсирующую сонную, языком спешила к уху – слегка укусила за мочку и прошептала: - Твоя очередь. Он уже расстегивал рубашку. Она – бережно, нежно – помогла не задеть повязку, чтоб не понял раньше времени. Пуговицы на рукавах она не стала трогать намеренно – ей не нужны сейчас его руки. Взяв за ворот, рывком спустила рубашку вниз. Даже когда она сорвала пластыри, державшие марлю, он не думал о том, что будет больно. Свежая рана сочилась кровью и слегка пахла чернилами. Сначала она поцеловала сосок – одним языком задев его. Возбуждение усилилось в разы - он не видел ничего, кроме ее губ, целующих его грудь, ее рук, ласкающих обнаженные плечи, спину и живот, скользящих ниже, к молнии на брюках, дотрагивающихся через ткань – мягко, затем настойчивее, сильнее, тверже – к его желанию. И он услышал крик – дикий, истошный, испугавший даже его – а она и не вздрогнула, продолжая сыпать соль на его грудь. По мере того, как нарастала боль, он начал понимать, что это – ЕГО крик. Острое жжение раскаленными иглами выгоняло из него последние капли терпения. - Ааааааааааааааааааааааа!!! Она накрыла его рот поцелуем – глубоким, страстным, - а после, когда ее губы обхватили его подбородок, он сжал зубы, почувствовав кислый вкус лимона. Его женщина языком выпила соленую кровь, быстро слизала с раны остатки соли и плеснула на нее текилу - прямо из бутылки. Он снова закричал сквозь стиснутые зубы, но боль была уже не в состоянии быть сильнее. Она глотнула из горлА и вырвала лимон - вместе с кожицей - из его рта своим. Она освободила его руки из плена рубашки, после того, как вновь заклеила рану. Он открыл глаза - в них не было слез. Почти. - Еще больно? – одними губами спросила она. Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем он ответил. - Да. Нестерпимо хочу тебя…
Среда, 18:10
Она отмокала в ванне, пока сон пытался привести его в порядок. Вернулись домой под утро, но необходимость ехать на работу оказалась больше желания уснуть - заставила его принять душ, не вымочив повязку, охраняющую покой свежевыведенной тату, одеться в отглаженный «last» от Армани и вызвать водителя – сам доехать до центра он был не в состоянии. Вернулся сразу после полудня. - Как переговоры? – читала Лондона, сидя в кровати. - Не спрашивай… Прямо в Армани – лишь снял пиджак и туфли – лег рядом, ниже, обняв ее. - Может, разденешься? Ответа не услышала. Минут десять еще «Любовь к жизни» безуспешно пыталась отвлечь от боли в груди, отгоняющей сон. Закрыв книгу, она лежала и думала – как бы подняться с постели, не разбудив его. В конце концов, встала – беспокоиться не о чем – спал как убитый. Зеркало в ванной отразило бледное лицо с кругами под глазами – надо будет накраситься. Стала раздеваться – медленно – под музыку воды, заполняющей ванну. Тонкий нежно-розовый шелк рубашки, заканчивающейся чуть ниже бедер, оттенял прелесть ее бледно-молочной кожи. Расстегнула все пуговицы – по очереди – хотя, обычно снимала ее через голову. Уронила на пол. Посмотрела на отражение. Никогда не считала себя совершенством, но пропорциональное, гармоничное тело было ей другом. Провела по бархатной коже бедер, зацепив пальцами тонкие трусики – сняла бережно. Положила руку на плоский живот. Вспомнила, каким он был большим и полным смысла, когда пытался подарить жизнь… Тонкие мокрые следы воспоминаний появились на щеках. «Не успею…» Смахнула мысль вместе со слезами. Ванна приняла ее лавандовыми объятиями, чуть смягчив их - жаркие – розовым маслом. Лежала в пене, пока стук сердца и усилившаяся боль не напомнили о запрете врача. - Просыпайся, мы опаздываем, - шепнула ему на ухо. Никакой реакции. Легла рядом, влажной душистой кожей прильнув к нему сзади. Несколько минут расчесывала пальцами волосы, слушая ровное дыхание. Еще раз - губами - приблизилась к его ушной раковине: хотела сказать что-то нежное, но остановилась. Легко прикоснулась к ней, провела языком по краю, поцеловала мочку. Сон был почти побежден ее осторожными вдохами и выдохами, но она продолжала, пока он, развернувшись, не накрыл ее своим телом, как одеялом. - Давай поспим, а? – спросонья немного раздраженно. - Нет времени. В следующий момент она уже перевернула его на лопатки. Поднялась с кровати, но он успел удержать за руку. - А мы куда-то собирались разве? – открыл глаза, в которых тут же загорелся интерес к ней – обнаженной. - Да, - не оставляя надежды остаться в постели, она открыла шкаф и достала маленькое черное платье, - едем в «Асторию». - Ммм... Никак не могу - я отдал смокинг в химчистку.
***
Вечерний город давно похоронил солнце, когда они выехали на освещенную по этому случаю фонарями центральную улицу города. На его шутку относительно смокинга она очень серьезно заметила, что по такому поводу лучше бы фрак, но так как его в наличии не имеется, подойдут просто брюки и свитер. О самом поводе – ни намека. В «Астории» они никогда не бывали – привычка избегать пафосных мест в центре. Заинтригованный, он знал, что спрашивать что-либо бесполезно. Их ждал столик в баре. - Почему не ресторан? - Ну уж нет – это ниже моего достоинства, - рассмеявшись, ответила она, - даже на первом месте работы я не была просто фактором, способствовавшим пищеварению публики. На входе в бар к ним подошел мужчина лет пятидесяти – худой, с тонкими чертами лица, покоряющий доброжелательной улыбкой. - Кого я вижу! – прикоснулся губами к ее руке, - ты ли это? - Эдди! Я тоже очень рада видеть тебя. - Я не поверил, когда Юрий сказал, что ты приедешь – сколько лет прошло! - Тссс, не нужно о моем возрасте! - шутливо, немного с кокетством – он и не знал, что она может быть такой. Их представили – Арт-директор одного из самых престижных заведений города корнями уходил в Германские земли, что выдавали практически невыговариваемые имя с отчеством. - Для друзей я Эд. А мужья моих звездочек – несомненно, - мои друзья, - пожал руку с твердостью, какая от него не ожидалась. - Выпьем? - спросила «звездочка». - Я – пас. На службе! – ответил Эдд, - а в вашем распоряжении весь бар. Сегодня - за счет заведения - «Астория» помнит своих героинь. - Эдди, перестань – начну смущаться… - Право, не стоит – уверен, кому, как ни супругу, не знать о твоих талантах, - он, с улыбкой, отошел, оставив их наедине. Бар казино-клуба «Астория» не отличался ни вместительностью, ни уютом. Но здесь, кроме длинной стойки со стульями и чуть более десятка столиков вокруг, было подобие небольшой сцены. - Ты работала здесь? - Когда-то, очень давно… - Почему не рассказывала? - Не успела еще просто, - она поцеловала его в уголок губ и присела за столик. Им принесли «Мартини Асти» – в ведерке со льдом – и зажгли свечу, украшавшую стол. Тихая музыка фоном оттеняла отсутствие мыслей, и он любовался, сидя напротив, ее завораживающей красотой. Высокая прическа выгодно открывала ее шею, не тронутую временем, а коктейльное платье обрисовывало идеальные контуры плеч и груди. Изумрудные глаза смотрели из-под длинно-пушистых ресниц, перламутром век и хищными стрелками перечеркивая детскую наивность взгляда. - Может, ты есть хочешь? - Я тебЯ хочу… Она улыбнулась – только ей удающимся сочетанием неподдельной радости и загадочного шарма. Двумя пальчиками – изящно – задела тонкую ножку бокала с игристым, удержав его мизинцем под основанием, и произнесла: - За желания. Легкий звон еле соприкоснувшихся хрустальных полусфер и сладкий глоток холодного «Асти». Она подалась вперед, оказавшись в непосредственной близости от горящей свечи. - Как думаешь, можно увидеть желание? - Ты – мое самое важное желание… Она, медленно протянув руку, дотронулась пальцем до пламени, словно погладив. Затем – аккуратно – опустила его в растопленный воск у основания фитиля. Прозрачная жидкость стала мутной, объяв кончик ее указательного, как только она ненадолго убрала его от свечи. Наблюдал – не без интереса – как она, дав воску затвердеть, поднесла руку к горящему фитилю снова… На секунды, показавшиеся часом, когда огненный язык прикоснулся к ней, его дыхание и сердце остановились, и он смотрел, как – тяжелыми каплями – воск, принявший ненадолго форму подушечки ее пальца, таял, утекая обратно в свечу. Она держала руку неподвижной до тех пор, пока воск полностью не слился - снова - со своей первоосновой, обнажив для огня уникальный узор папиллярных линий. И – снова в расплавленный воск, которого уже больше. Опять остужает и плавит, возвращая горящей свече. Почти загипнотизированный зрелищем, он замечал, как менялось ее лицо – она переставала контролировать эмоции, когда боль граничила с ожогом. Так же, как не контролировала их, занимаясь любовью… - Смотри, - сказала она, когда непосредственная близость огня миновала в третий раз, - воск стремится завладеть пальцем – желает объять его, как наперсток. После - это уже желание пламени, которое, раздевая палец, съедает соперника… Огонь сильнее, страстнее, красивей… Но если дать ему волю – не остановится и сожжет. А воск… Если оставить его на пальце, станет холодным, а затем и вовсе легко отстанет от кожи. Захватывает именно борьба… Музыка заиграла громче, словно продолжением этих слов в ушах. - Я скоро, - сказала она, вставая.
Четверг, 13:15
Ворох бумаг без аппетита проглотил четыре часа рабочего времени и уже облизывался на его обеденный перерыв. Чашка, уставшая от своей невостребованности, давно перестала поддерживать температуру содержимого. Не отрываясь от какого-то отчета, он вспомнил о кофе, одолеваемый то и дело смыкающимися веками. Сделал глоток и сморщился – до чего ж невкусен остывший капуччино! «Она всегда пьет черный. Без сахара». Вспомнил их первую утреннюю кофейню в Париже. Как он переводил меню – она не знала французского. Взяла эспрессо – двойной, - и грейпфрутовый фреш. Тогда впервые удивился ее вкусу – зачем столько горького? - Люблю, - ответила улыбкой, - сладкие соки кажутся приторными. А называться «кофе» может только черный: все остальное – кофейные напитки. А он не любил кофе - только атмосферу кофеен. Позже полюбил еще кофейные поцелуи - горечь на ее неприторно-сладких губах по утрам. Он никогда не приносил ей кофе в постель, хоть это и было ценой каждого из сотни споров, проигранных им. Просто не мог – она ведь всегда просыпалась первой и будила его – кофейными поцелуями – на двадцать минут раньше будильника… Звонок внутреннего коммуникатора и голос секретарши – вопросительный, по имени отчеству – перекрыл поток воспоминаний. - Да, слушаю. - Ваша жена. - Соединяй. - Нет необходимости - она ждет у выхода. Телефон вибрацией известил об смс. «Идем гулять?» Надел пальто. Вышел – в толпе спешащих на обед клерков у лифтов ее не было. Путь вниз с тринадцатого казался ужасно долгим. Кафе и рестораны бизнес-центра шумели аншлагами, но в ближайшее время ни один «общепит» поблизости не мог обещать уединения ни за какие деньги. Ладно - можно, в конце концов, отъехать куда-нибудь. Он, в принципе, не был голоден... На выходе из стеклянной двери-вертушки его встретила Осень – холодный ветер, срывающий последние листья, заставил запахнуть пальто. Странно-солнечный ноябрьский день взбивал подушки облаков на нежно-голубом покрывале неба. Она стояла – спиной к нему – у впавшего в зимнюю спячку фонтана – задумчиво так, разглядывая что-то на его дне. Красный шарф поверх черного полупальто, высокие сапоги с заправленными в них джинсами, распущенные темные волосы под забавным французским беретиком – все такое знакомое… Этот силуэт он узнает из тысячи. Не стал окликать – подошел незаметно и по-детски закрыл ей глаза ладонями. - Ммм… Кто же это может быть? – мелодичные звуки – нараспев – ее голоса заставили вспомнить вчерашний вечер…
Среда, 21:00
…Оставшись наедине со свечой, он допил свой бокал Асти. Официант поспешил разлить еще раз, но был остановлен жестом. Она сидела на высоком барном стуле – в центре сцены, на которой он никогда ее не видел, - освещаемая единственным лучом прожектора, в появившихся из-за кулис костюме мужского покроя и шляпе. Красная помада – венец яркого макияжа – единственным цветным пятном в ее черно-белом образе пылала женственностью больших мягких губ. Она начала петь – бархатно блюзовым голосом – совсем не таким, каким пользовалась при разговоре. «Осень в Нью-Йорке»… Песня с ее настроением - она необъяснимо любила осень и большие города. Хотела объехать все.
Заслушавшись единой эмоцией, вложенной в песню… …Lovers that bless the dark On benches in Central Park Greet autumn in New York, It’s good to live it again… … он не заметил слез в ее глазах.
Четверг, 13:30
Холодное солнце улыбалось им в лица, а уже почти морозный воздух спешил обветрить кисти их рук, обнаженные перед холодом в своем стремлении не отпускать друг друга. И старая подруга Осени - грусть, - не спрашивая, проникала в город, прячась за каждым домом, запахом жженых листьев - в чистый воздух. В мысли прохожих - гостьей, которую не звали, но ждали многие, надеясь на вдохновение. Долгие и, без сомнения, морозные ночи ожидали своего времени в грядущей зиме, а они просто гуляли – держась за руки своих отражений. Она смеялась яркостью всех красок ушедшего лета. А он без труда находил слова, чтоб еще и еще раз быть согретым этим смехом. Она рассказывала ему о музыке, а он, слушая, задумался на мгновение, какой дивной музой могла бы быть она для какого-нибудь гения, если бы узами любви не были связаны их сердца. Ее мягкий взгляд словно проник в эти мысли, и она, улыбнувшись одними глазами, тихо пропела строчку из песни, о которой рассказывала: «Nothing compares, nothing compares to you…» Он остановился, вложив ее лицо в ладони, и поцеловал – мягко – в губы, замерев на секунды счастья. - Даже я знаю эту вещь, - сказал он в продолжение прогулки. - Всего триста долларов, представляешь? И девочка Шиннед стала любимицей всего мира. - А моя девочка стала любимой всем моим миром всего за пятьдесят евроцентов. Они рассмеялись, вспомнив первую встречу в парижском автобусе, когда у него не оказалось мелочи для оплаты билетика. - Где будем обедать? – его желудок, откликнувшись на аромат свежеиспеченного хлеба из мини-пекарни при каком-то ресторане, возмущенно заурчал. - А чего бы ты хотел поесть? - Честно говоря, я так голоден, что мне, в принципе, все равно. На твой выбор. - Я кефира хочу. А его в ресторанах не подают… Давай пообедаем на прудах? - Любимая, я как-то не настроен сегодня стрелять городских уток, - с напускной серьезностью, нахмурив брови, почесал затылок, - ружье забыл. Она рассмеялась. - Дурашка! Давай хлеба купим, - так вкусно пахнет, - и за кефиром в ближайший магазин. Ну, и тебе что захочешь, возьмем. Посидим в сквере – тут ведь совсем близко. Возражать было бессмысленно – он просто хотел быть с ней. Где обедать и что есть – не имело значения.
*** Присели на скамейку - с видом на мостик через пруд. И почему каждое подобное сооружение люди ассоциируют с влюбленными, поцелуями или исполнением желаний? Вот и он, доедая свой обед, состоящий из сэндвича с ветчиной и кока колы, выдвинул предположение о том, что «если пройти этот мост молча, держась за руки, и загадать про себя одно и то же желание, не сговариваясь – оно обязательно сбудется». - Хм… Это кто тебе такое сказал? Мы с тобой тут гуляли двадцать раз, и ни разу я этой легенды не слышала. - Ну, легенды рождаются каждый день. Станем «первопроходцами» по новому мосту желаний? - И какие твои желания еще не сбылись?.. … Старалась не показывать виду – сидела, почти не двигаясь, боялась пошевелиться - боль не давала вдохнуть, перехватив тонкой, но прочной леской легкие. Она считала про себя удары собственного сердца о вискИ, будто издали, слыша голоса – его и свой. И еще чей-то. Чужой. Аккуратно, чтоб не пролить дрожью холодных рук, поставила пакет с кефиром в урну. Встала, опираясь на его колено, потянула за собой. И вот – они уже на мосту. Сжав его рукав ледяными пальцами, она не думает – просто не способна, мозг занят импульсом, посланным болью из груди в каждую клетку тела. Она растерянно смотрит в глаза его страху. Он хочет сказать что-то, но рот уже закрыт ее ладонью, она качает головой: «Молчи, не сбудется…» «Я хочу жить» «Я хочу, чтоб она жила» Желание пьет ее слезы… его слезы – много слез – уже не в силах сдержать потоки на щеки друг друга, - словно все соли, накопившиеся внутри, на полях тяжелых щелочно-кислотных сражений терпения с болью, растворилась в поцелуе, уничтожившем телесные оболочки, соединившем души, стремления, чувства в одном – самом сильном – ощущении единства двух людей. Она стала им, а он – ей. И в этот момент сердце, отмеченное иероглифом тату, замерло, пораженное силой ее боли… Они – все еще молча, - обнявшись, медленно опустились в основание перил мостика их – одного на двоих - желания. Почти без сознания от пережитой минутой ранее жестокости, с которой реальность день за днем убивает веру в новорожденные легенды...
16:00
Больничные коридоры, пахнущие стерильной ненавистью к белому, стали убежищем его мыслей на прошедшие несколько часов. Просила отвезти ее домой, но он не смог – на полпути свернул к убеждению о том, что клявшиеся Гиппократу полезнее, чем стены их апартаментов. Роскошь пентхауса с окнами на закат не могла дать ему бОльшую уверенность в завтрашнем дне ее жизни, чем счет за медицинские услуги. Он мог себе позволить спонсировать эту иллюзию помощи – почти как продюсер фильма с актерами в белых халатах и декорациями капельниц. Но блокбастера не получится – при всех его деньгах, сюжета хватит только на короткометражку… Она не осуждала – зеленые глаза, облаченные в контраст с отсутствем макияжа и темными кругами усталости на бледном лице, загорелись нежностью, когда он вошел в палату. Ставшее хрупким и каким-то невесомым тело под больничной рубашкой потянулось за объятиями, но держала игла, насильно питающая вену раствором глюкозы. - Как ты? – прошептал поцелуем. Улыбнулась. - Как в сказке… Чем дальше, тем страшнее, - запатентованная ирония «что бы ни было». - Привезти тебе что-нибудь? - Лучше увези. Меня. Он вспомнил, как, растерянный, нес ее из сквера к машине. Как испуганно цеплялась она за его шею, как сжималось сердце от ее слез, беспомощно вырабатываемых железами в ответ на боль… А если повторится? Ведь может не выдержать… Читая мысли, она добавила: - Не думай ни о чем – давай просто жить, - улыбнулась без тени грусти, - мне уже лучше. Намного, правда. И он поверил. Он всегда ей верил.
21:21
Смотрел, как она спит – убаюканная успокоительным и обезболивающим – наверстывая несколько бессонных ночей. Свернувшись в клубок, как котенок - совсем девочка, вопреки увещеваниям болезни и даты рождения. Плакал отчаянием, обливая слезами пылающее в темноте комнаты сердце, растирая ладонями сухие уставшие глаза. Прилег рядом, обнял сзади, поцеловал в плечо – не проснулась. Прислушался к дыханию, бессознательно испугавшись, – ровное. Просто тихое. Просто спит…
… Они шли за руки по неровной прибрежной линии, уводящей за горизонт. Смеясь, убегали от волн. Шутили с ветром, растрепавшим волосы, пели песни солнцу, ласкающему кожу теплыми закатными лучами. Ярко-красное, в причудливом дизайне облаков, оно было похоже на вишенку в апельсиновых сливках…
Проснулся от легкого прикосновения ее губ к руке. Тяжелые веки отказывались подниматься, пытаясь утащить обратно, в вишнево-апельсиновый коктейль заката на берегу моря, но и она не сдавалась – взяла его руку и стала целовать, чуть покусывая, пальцы. Чувствовал дыхание ладонью. Вот и запястье дождалось своего поцелуя. Недолгий путь губ до сгиба руки мурашками по коже отметил его окончательное пробуждение. Поцеловал гладкую спину, хрупкие крылья лопаток, наполнил легкие запахом шоколадных волос. - Ты мне снилась… Повернула голову, чтоб поцеловать. - А кто сказал, что ты проснулся? Любовь в дыхании ее слов и магия движений тела бережно будили желание. Вкус терпко-страстных поцелуев сводил с ума… Крепко сжал ее в объятиях, убеждаясь, что это не сон. «Я не смогу жить без тебя», - пронеслось в голове эхом эмоций, - «просто не хочу…»
Пятница, 06:40
Боль, острой спицей пронзившая грудь, выдернула ее – беззащитную - из сна. Еле спаслась от крика вовремя пришедшим на помощь осознанием происходящего. «Это больше не кончится», - прошептало оно, - «терпи…» Но она знала, что кончится. Скоро… Нашла силы удержаться от слез, специально припасенные для таких случаев в сознательной ненависти к слову «жалость». Вставать не хотелось. Ничего не хотелось… Но ведь скоро проснется солнце. И ей улыбнется новый день. Вместе с тем, кто спит рядом… Счастье… Вздохнув, протянула руку, чтоб обнять его, но нашла только смятый шелк простыни. Удивление провело ее мимо ванной прямиком на кухню, где встретил запах эспрессо. - Ну вот, не получится кофе в постель… - Ты чего так рано? - Хотел успеть хоть раз обещание выполнить… - тихий голос и потухший взгляд. Сил сдерживаться больше не было и она, закрыв лицо руками, заплакала. Села на пол и впустила в себя кричащую безысходность, которая стала колотить ее по плечам, заставляя их трястись. Боль прыснула ядом в глаза, сжала тисками горло, грудь, живот… - Прости – шептал любимый голос, - прости, прости, родная, я… я не то имел в виду… - сел рядом, обнял. «Именно… то… Ничего, ты справишься… Ты переживешь… Забудешь… Господи, только бы не вслух… Не вслух!..» - Я люблю тебя… Пожалуйста, не плачь… Тебе больно? Родная… Больно? Вызвать врача? Скорую?.. Что делать?.. – он плакал тоже – она чувствовала, как трясутся его руки, как боль лишает способности мыслить, уступая страху. Зажмурилась, прогоняя истерику. Подняла лицо навстречу большим, теплым, любимым ладоням. - Я… тоже тебя люблю… Очень… Прости… Это всего лишь слезы… Не проснулась еще, - попыталась улыбнуться, - видимо, от счастья, что, наконец, за год семейной жизни, ты проснулся первым, - задыхаясь, рассмеялась сквозь слезы. Вытирал их поцелуями, путаясь в ее растрепанных волосах. Снимал стресс - вместе с ночной рубашкой, целуя каждый дюйм тела, который открывала ткань. Выгнулась, помогая стянуть трусики. Целовал ее – долго, старательно, сгорая от удовольствия в ее стонах, упиваясь ее оргазмом. Любил ее – больше жизни, больше смерти, больше всего на свете…
10:30
Не мог понять – как ему пришло в голову ехать в офис? Уже полчаса пытался развернуться, но это не так-то просто в утренней пробке на одной из главных артерий города… - Любимая! – еще с порога понял, что квартира пуста. Только ее мобильный известил о своем присутствии дома мелодией инициализации его звонка. Порылся в воспоминаниях, и, не найдя ни одного упоминания о ее планах на сегодняшнее утро, уже готов был обежать в поисках нее весь город… Казалось, что запекшаяся ранка на свежей тату снова болезненно кровоточит – плачет, зовет ту, что ее выдумала… Болит изнутри, давит на сердце, сжигает мосты-мысли… И их обрывки, путаясь под ногами, твердят, что попытки найти ее в людском муравейнике еще дальше уведут в отчаяние. Каждая минута, проведенная в пустых, молчаливых стенах, приближала его к сумасшествию. Собирался обзвонить – по порядку – все контакты записной книжки ее телефона, когда тот напомнил о непрочитанном сообщении: Smile, 09:47 «Ты забыла шарф» Интернет выдал тайну адреса бара «25-й час», и через пятнадцать минут давки в подземке он был у его дверей. Табличка «Closed» не остановила. - Здравствуйте, - протирающему пол уборщику. - Открываемся в двенадцать. - Мне бармен нужен. - Нету его. Что передать? - Я знаю, что он тут! Мужчина остановил швабру и уставился на упрямого посетителя. - Говорю же, в двенадцать открываемся! И бармен будет в двенадцать. В нетерпении, он прокричал за спину уборщику, не собираясь уходить ни с чем: - Смайл! Выйди, пожалуйста! Удивление уборщика возросло до возмущения. - Эй, чего разорался? Нету тут никого, говорю же! Давай выметайся отсюда! «А может, он не врет?.. Может… Неужели она была у него дома?!!!» - Дедуль, не кипятись, - полузнакомый голос охладил его ревность и разгневанного человека со шваброй одновременно - друг, что надо? - Я… Вы меня не помните? - Ну как же… Выглядишь ты по-прежнему - неважно. Подумал, что сарказм, флегматичность и усталость – неотъемлемые атрибуты образа «утреннего» бармена. - Моя жена была тут с утра? - Жена? А.. жена… - парень явно растерялся, - с чего ты взял? - Она дома телефон оставила. Смайл понял, что отрицать бесполезно. - Я не знаю, где она сейчас, - достал из-за стойки шарф, - могу только предполагать, что где-то высоко. Вопросительный взгляд заставил продолжить: - Сказала, что «вид сверху лучше», когда я предложил прокатиться. - Зачем она приходила? – спросил с порога. Смайл не сразу, но все же ответил: - За тем, что в магазинах не купишь, друг.
14:40
Сидела, свесив ноги в многоэтажную пустоту, на широких бетонных перилах, укутывая в пальто озноб. И то, что глаза спрятались в темных кругах над очерченными нездоровой худобой скулами, не мешало им наблюдать оттуда за безмолвным величием мегаполиса. В голове – один блюз, пронизывающий каждую мысль, как проклятая опухоль, щупальцами метастаз проникающая во все ее существо… Блюз, грусть, боль, болезнь, смерть… Стоп! – хватит! В конце концов, проще спрыгнуть сейчас и закончить жизнь красной лужей на сером асфальте, чем смириться с жалостью к себе. Рука нашла в кармане воспоминание о Смайле - бережно скрученное в подобие сигареты. У всех свои антидепрессанты… А когда твой антидепрессант сам впадает в депрессию – только и остается, что рассчитывать на чужие. Вход на любую крышу мира заранее закрыт словом «нельзя», к которому лишь высоколиквидный актив может добавить: «… но если очень хочется, то можно». Пара бумажек из банкомата – и она здесь, на крыше их мира, их «дома» а-ля grand superior apartments, - над миллионом куда-то спешащих людей – никуда не спешит. Машинально вспомнив давно забытые навыки, залечила от быстрого сгорания бумажную оболочку чьей-то мутно-зеленой привычки. Зажигалка отказывалась спорить с ветром, но сдалась под натиском настойчивых пальцев. И легкие наполнились сладким дымом, выгоняющим все мысли. Вдох за вдохом – чистые листы вместо вдоль и поперек исписанных страниц ее жизни. Закрыв глаза, отдала лицо небу. Головокружение легко повело боль в танце, после которого та притихла где-то в дальнем углу огромной залы бала новых ощущений - уступила натиску легкого наркотика. Картинки перед закрытыми глазами сменялись, как в калейдоскопе, а растворенное в улыбке солнце падало с остывшего ноябрьского неба прямо ей за пазуху. Она распахнула пальто – навстречу смеющемуся ветру. И рядом сел ее ангел – глаза стального цвета на красивом бледном лице смотрели льдинками обиды прямо в душу. Вздохнула… Значит, слушать песни ветра они сегодня будут вместе. Уронила голову на его плечо – по-детски, - и он накрыл ее белоснежным крылом своих мыслей – нежных, ярких, чистых… Какими могут быть только слезы ангела, хранящего ее жизнь во имя любви. «Я люблю тебя, слышишь?..» «Люблю больше всего на свете…» «Знаешь… Я не помню жизни без тебя – я забыл все, что было - до того парижского лета, понимаешь?» «Ты – самое светлое, самое лучшее, самое прекрасное, что случалось со мной… И пусть все – люди, смерть, Бог, - простят меня… И ты прости – я тебя ни с кем не хочу делить… Моя… Моя. Моя!» «Физическая боль – ничто в сравнении с тем, что я чувствую, когда… Когда проживаю вечность одной минуты вдали от тебя…» Она протянула ему тлеющий подарок Смайла - не медля, сделал глубокий вдох и задержал дым в легких на мгновение. Еще раз. Еще… Его собственный миф о вреде курения разбился о рифы фокуса глаз, утонул в расширившихся зрачках. «Ничто не имеет значения… Только ты…» Освободил ее волосы, собрав в точку на затылке последние оставшиеся функции мозга и мягко – пальцами – отключил: одну за другой, оставив только удовольствие. Внутренняя сторона век отразила свет тысячи далеких звезд, когда его поцелуй накрыл волной ее всю – от губ до кончиков пальцев ног. Отвечала его языку жадными вдохами, ловила его слова-выдохи: - Родная… Хочу тебя… Хочу… Пойдем домой… Посмотрела на него сквозь ресницы, удивляясь – зачем куда-то идти? Дом тут… Дом там, где они вместе. Повернувшись спиной к опасной близости с краем крыши, она высвободилась из пальто, позволив снять все, что мешало. Холодный воздух коснулся обнаженных бедер, но тут же ретировался перед теплом его ладоней. Впустила в себя его желание – все без остатка. Падая в небо – легла на бетонные облака. Любовь на высоте в полсотни этажей при свидетелях-птицах под одеялом осеннего ветра, разносящего по всему свету эмоцию высшей точки их – одного на двоих - наслаждения…
16:00
Они лежали в поднебесной много часов безмолвных разговоров о любви. Кутались в нежность - спасали друг друга от холода. Играли с мыслями, как с детьми, читали им стихи, пели песни, не давая расплакаться. - А ты расскажешь обо мне своим детям? - Я расскажу о тебе всем. Всем, кого встречу. Даже деревьям и цветам. - Знаешь, я так хочу еще разок увидеть лето… - Увидишь, обещаю. - Не обещай того, в чем не уверен сам. - Уверен. Хватит ждать беду! - Я и не жду… Просто люблю… Тебя и жизнь. - И я тебя люблю… А хочешь, улетим в тепло? - Но мы ведь были в отпуске не так давно… - Ну, ты же хочешь лета? - Да, только следующего – ведь это уже прошло. Я не хочу гоняться за прошлым в страхе перед будущим… А ведь когда-то жгла каждый день как последний. Сейчас я просто хочу засыпать с надеждой на новый… И, знаешь, самое большое счастье – это встречать рассвет. Пусть пересоленный слезами боли, но новый день. Примерять его на себя, как вещь – как обновку. Планировать, проживать – медленно, постепенно, наслаждаясь каждой минутой привычного. И не нужно ничего необычного – только делить с тобой на двоих все самое личное… Просто жить дальше.
19:15
Теплый душ смывал последние частички холода с их обнаженных тел, вода усилиями шампуня без слез прогоняла последние миражи, запутавшиеся в волосах. Он бережно втирал чуть пенящийся аромат вечернего морского бриза в ее кожу, а с длинных ресниц устало падали прозрачные капельки – прямо к его ногам. Она улыбалась одним уголком губ, когда его руки касались особо чувствительных участков ее тела, которые он знал наизусть: дорожка от сгиба коленей до бедра, низ живота, верх спины – там, откуда вырастут крылья… Когда будут не нужны руки, которые сейчас – с трудом – держатся в плечевых. Тяжелые, наполненные безвольной пустотой, конечности, отказывающиеся двигаться… «Это пройдет», - убеждал себя, - «сейчас боль отпустит, и она станет прежней». Ее глаза, изумрудной нежностью провожающие каждое его движение, медленно закрывала слабость. Первым шагнув на резиновый коврик, он, не вытираясь, завернул ее – как ребенка – в мягкость махрового полотенца, легко поднял на руки и отнес в спальню. Уложил – неумело – поверх одеяла на кровать. Перевернулась на живот, давая его рукам возможность утолить жажду ее белоснежной кожи, одетой в мерцание полусонной свечи. Немного душистого масла – и его ладони легко скользят по ее безупречной спине, чувствуя каждый позвонок, каждое ребро, каждую мышцу. Расслабляют тонкую шею и плечи, спускаются по спине ниже, к упругим ягодицам, к длинным гладким ногам – до полного впитывания масла и становления желаний. Накрывает ее сверху теплом своего тела, целует щеку, ухо, шею с тонким ароматом неистребимого парфюма… Приподнимается – и чуть приподнимает ее бедра, проникая рукой к сокровенному. Теплая влага глотает его пальцы, приглушенный стон дает понять, что его ждут… Медленно, в такт ее настроению, он входит сзади, позволяя ей насладиться – сполна – первой волной удовольствия, зовущего с собой дальше, в мир ярких вспышек и чувственных фейерверков, пытающегося прогнать боль оттуда, где нет места третьему… Она судорожно мяла руками простыни – на минуту накрыл ее кисти своими, сплетая пальцы. Чувствовал, поступательно заполняя ее пространство, как боль, выедающая прекрасное тело изнутри, с жадностью принялась за него. Резкая, острая, пронзила промежность, но остановить движение вперед – глубже – не было сил. Склеив намертво плоскости соприкосновения их тел, поразительное сочетание несочетаемого – нестерпимого желания и адской боли – заставляло его бороться с последней изо всех сил. В наивысшей точке ощущений она резко – с откуда-то внезапно появившейся неуловимой энергией – изгнала его из себя, оттолкнула и - с ловкостью пантеры - сменила позицию. Приподнявшись, положил ее ноги – гибкие, сильные, ровные – себе на плечи, и их камасутра атаковала криками удовольствия наступающую все настойчивее боль. Ускоряясь, он – истово – сжимал ее волосы рукой, приближался губами к губам, вытягивая сухожилия поднятых над реальностью ног, она не сопротивлялась ни единым движением, отдаваясь ему всецело и отдавая ему – капля за каплей – свою боль. Он впитывал, как губка, промокая до нитки. Согнув ноги в коленях, она скользнула ими за его спину и обвила его торс тесным кольцом. Поднялась, и, не выпуская его из себя, заставила сесть. Поддерживая ее снизу и изнутри, все глубже и глубже он – словно корнями в почву – врастал в нее, пока она, в конце концов, не перевернула их сплетенные воедино тела, оказавшись сверху. Держала под контролем каждое движение – наращивая темп, словно наездница, пригнувшаяся к гриве мчащегося галопом жеребца. До тех пор, пока он – стоном – не взмолился о пощаде. Сердце забилось в сто раз быстрее, но она «пощадила» - медленно выпрямилась, убирая руками длинные волосы, обнажая лицо, грудь, живот, перед его взглядом. … Так глубоко, что она не может понять, где он заканчивается… Остановилась на миг - собрать все свои расплескавшиеся эмоции – и продолжила – медленно вращая бедрами, - управлять его желаниями. И вот он – в нетерпении – одномоментно опрокинул ее на спину и завоевал всю - целиком, - срывая овации оргазмов, собирая силы для своего – единого… И вместе с извержением из его груди вырвался крик – отчаянный, в голос - боль нашла самый удобный момент чтоб ударить изо всех сил – момент наивысшего физиологического счастья. Его Вселенная взорвалась перед глазами, разлетевшись на миллионы острых осколков, вонзившихся в сердце…
***
Она не умела гадать, но любила смотреть на горящие свечи и изучать картинки, рисованные бликами огня, отражающимися в стенах. Сейчас, в темноте, она никак не могла найти фитиль – безуспешно шарила зажигалкой по парафиновой поверхности. Но все же, нашла…
***
Он лежал на спине, не приходя в себя от счастья, успокаивал дыхание. Продлевал удовольствие вдохами тлеющего наркотика – сладкими до приторности, растворяющими мысли в неге пустоты. Его девочка – его Богиня – лежала рядом, тяжело дыша. Протянул ей волшебную сигарету и пожал плечами на ее отрицательное покачивание головой: «Ну и зря» «Может быть…» Опираясь на локоть, потянулась свободной рукой к горящей свече на прикроватном столике подле него. Закрыл глаза в эйфории, когда первые тяжелые капли обожгли грудь. Наслаждался новыми ощущениями – болевыми и приятными одновременно – докуривая маленькую трубочку радости. Парафиновая лужа на груди росла, но она не собиралась останавливаться… Беспомощно, он смотрел – непонимающими глазами, полными любви, не в силах больше бороться - как парафин заполняет комнату, в которой ее уже нет…
Суббота, 11:11
Она проснулась от голода. Во рту пересохло, веки накрепко склеил продолжительный сон… Руками помогла глазам открыться, чтоб посмотреть на часы. Будильник на прикроватной тумбочке уверял, что осталось чуть меньше часа до полудня. Догоревшая свеча парафиновыми каплями выплакалась на лакированную деревянную поверхность. Тихо встала, на цыпочках вышла, стараясь не разбудить мужа – пусть поспит, выходной ведь… Устроилась в гостиной – перед огромным панорамным окном с видом на ноябрь. Кофе-машина приготовила чудный напиток, аромат которого захотелось разбавить молоком. Впервые за много лет она пила не эспрессо. Чего-то не хватало - наверное, корицы… Пожалуй… Нет. Чего-то… бОльшего. Чего-то очень большОго… Сделав глоток, секунду приспосабливалась к новому для себя мягкому вкусу – так любит ОН… Улыбнулась уголком губ, рассеянно глядя, как частые слезы начинающегося дождя быстро чертят короткие косые полоски на стекле. Еще один день... Странная невесомость во всем теле и полное, всеобъемлющее нежелание думать. Когда-либо и о чем-либо. Голова легкая и восхитительно пустая… Почти пустая – остатки воспоминаний, как последние капли сладко-горького меда, как мурашки от шеи по спине и ниже, до самого пола… Рассеянно подняла левую руку, слегка дотронувшись до груди – жест, за последние несколько месяцев ставший для нее почти машинальным. Улыбка стала чуть заметнее – тело помнило большие горячие ладони, мягкие, настойчивые губы и теплое дыхание… Слегка сжала, как всегда, подсознательно готовясь… К чему?.. Огромная дыра внутри известила о своем присутствии просыпающиеся мысли. Странная легкая пустота. Чашка в руке заходила ходуном. А где… боль?..
20:40
- Домой собираешься? - Я б с удовольствием, но нужно еще вскрытие подготовить… - Так иди готовь – на дворе разгар уик-энда, а у нас ни в одном глазу! - Да неудобно как-то… Жена сидит с ним уже часа четыре… Тень женщины проскользнула мимо дверей кабинета. - О, кажется, вышла… Поможешь? Бирка на большом пальце ноги гласила: «Предполагаемая причина смерти - сердечный приступ». - Бедолага. Всего-то тридцать с хвостом… - Ух ты! Татушка свежая. - Небось, имя какой-нибудь китаянки – как пить дать. - Не-а. Это по-японски – я же ординатуру в токийском по обмену заканчивал. - Да? И что означает? - Не поверишь… Анестезия.
ЭПИЛОГ
Слезы больше не шли – закончились. Ногти – под корень, губы – в кровь… Уставшие мышцы лица, искаженного горем. - Сволочь! Как ты могла??? Мы же договорились! - Эээ, нет. Я тут ни при чем. - Как теперь жить??? - Просто… Живи… Как вы хотели. Вы. Не я. Помнишь?.. | 
Администрация // Объявления
