Митковский выключил осточертевшее радио, повалился на старую скрипучую кушетку и постарался заснуть. В голову лезли странные образы и мысли, словно кто-то далекий пытался достучаться до него, обратить на себя внимание. То, словно вспышка на солнце, появлялся небритый бомжеватого вида дед, то здоровый гопник рыскающий по улице в поисках очередной жертвы.

Будто в замедленной съемке отворилась дверь, и в кабинет вошел Азовский.

- Что-то вы плохо выглядите голубчик, что-то не так? – Почти смеясь в лицо Алексею, спросил главврач. Азовский не был плохим человеком, да и что значит вообще быть плохим, он был врачом в четвертом поколении и считал себя кем-то вроде элиты среди многочисленного медперсонала. – Неужто вчера опять налегали на горькую?

- Вообще, принято стучатся. – Митковский протер носовым платком слезящиеся глаза, встал с кушетки и, подойдя к окну, закурил самодельную папиросу.

- Как у вас дела с Кареевым?

- Не знаю я, что с ним. По всем признакам он в коме, однако при этом он умудряется ходить, есть, справлять естественные нужды в специально отведенных для этого местах и прочее прочее.

- А вам не приходило в голову что…

- Да приходило, я и сейчас от этого не отказываюсь. Человек в одно мгновение потерял всех своих близких. У него никого не осталось. Вероятно и жизнь-то ему сейчас не в радость. – Алексей затушил сигарету о подоконник, за грязным окном светило сентябрьское солнце. – Дождь, интересно, сегодня будет?

- Будет, куда ж ему деваться, на то она и осень, чтобы дожди!

3.

Опять ночь, я не помню дневного света, что-то мутное и расплывчатое и только-то. Она, я шел к ней, но что-то случилось. Амнезия локального характера, хотя, может то, что я сейчас переживаю и есть амнезия, а все остальное нормальная, так сказать, сознательная жизнь? Не знаю, ничего не знаю, не хочу ничего знать.

- Если хочешь стать свободным, стань им! – Птица, или обман зрения? Что-то непонятное с человеческим лицом.

- Кто ты? – Голос дрожит, странно, я не испытываю никаких чувств, словно все так и должно быть, ни страха, ни уверенности, ничего, только голос дрожит.

- Хех, неужели это так важно?

- Нет, просто… - Вопрос висит в пустоте, в голове ни одного намека на интерес или что-то подобное, какие-то рефлексивные слова.

- Я ничто и я все. Ты падший, и не мне тебя судить. Ты идешь к ней, не замечая очевидного на своем пути. Сейчас ты лишь тень своего бренного тела, в тебе лишь смерть. Она мертва, ты убил её. Не специально конечно, просто ты не можешь иначе. Ты падший при живом теле, это твое естество. Я хочу помочь тебе. - Существо кружило над головой растягивая слова, словно выводя из них какую-то причудливую песнь, песнь обо мне. Я сидел на холодном асфальте пытаясь рассмотреть его глаза.

- Нам надо куда-то идти? – Вновь движение к поставленной цели и ничего о прошлом и хорошо забытом.

- Тебе, а не нам. – Тварь засмеялась. – Ты окончательно отторгнул от себя свое бренное естество, теперь ты должен его уничтожить. Иди на его зов и уничтожь его, иначе канеш в пустоту.

Лежу, смотрю и не верю. Что это? Где я? Для чего все это со мной? Встав на дрожащие ноги, я поплелся на едва уловимый вой, вой моего тела без меня. С каждым шагом неведомая ненависть вскипала во мне, я ненавидел все и вся. До заветной цели оставалось всего ничего, шаг, еще один, и…

4.

Кровь на занавесках, кровь на полу и стенах, всюду кровь и запах смерти. Алексей шел по больничному коридору, сжимая дрожащей рукой остро заточенный карандаш. В больничном полумраке царила тишина. Уже не раздавались истошные крики душевнобольных, не играла эта чертова музыка, не шептались по углам разношерстные медсестры и медбратья. Лишь нагнетающая тишина да страх. Он шел к двадцать седьмой палате.

Митковский вспомнил Кареева, тот момент, когда он впервые его увидел. Это невзрачное лицо, впалые щеки, пустые карие глаза, сутулую осанку и едва заметный рот, абсолютно не выразительный человек, человек невидимка.

«Я должен его остановить. Только я, другого выхода нет».

Он вошел в заветную палату, тело, не подвластное разуму, налилось свинцовой усталостью. У ржавой кровати стояло двое, абсолютно одинаковых и в то же время разных больных с одной общей фамилией и общим телом.

Послесловие.

Под потолком нервно моргала старая лампочка, тускло, освещая едва уловимый силуэт пожилого человека. Закуривая очередную сигарету, он начал свой отчет. Глухо щелкнул диктофон, запись пошла.

- Эксперимент вновь провалился. Личности обследуемых оказались весьма агрессивными к прибору и его воздействию на головной мозг. Так же, были выявлены некоторые побочные эффекты. Пациент под номером тридцать четыре был первым кто смог отделиться от своего тела, однако, при этом, блуждающая сущность обрела новое воплощение, желая уничтожить свое старое естество. В результате чего произошел эмоциональный взрыв, пациент не мог контролировать себя и свои поступки, что привело к почти полному уничтожению других обследуемых. Так же следует отметить пациента под номер семнадцать. Находясь в поле воздействия тридцать четвертого, ему удалось выжить, более того он застал стадию саморазрушения, после чего также продолжил свое существование. Необходимо рассмотреть вопрос о расширении научных лабораторий по изменении личности, с целью форсирования положительных результатов. Семнадцать часов пятого апреля одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года.